смеющийся

А перед Вратами, где падали,

падали,

как подбитые птицы,

как горящие осенние листья,

как последний — золотой и рыжий —

снег на мягкую землю,

падали, заливая алым,

золотым, рыжим,

десятки и сотни эльдар,

никогда не растет трава.

 

Там иногда пробегают лисицы,

которые не боятся ничего,

которых не научили бояться

оскаленные бойницы,

листья, алые, как зарницы,

и кровь, пролитая на молодые,

такие молодые лица;

там не ходят волки, медведи,

там никто не ходит, кроме лисиц.

 

Потому что лисицам не страшно,

у них лисята — с первой шерсткой,

мягкой, как молодая пашня,

как самая нежная трава над морем,

где никто не знал никакого горя;

потому что у лисиц нет страха.

Им нельзя допустить промахов,

потому что у них лисята в норах.

Лисята с темными глазами,

с рыжими волосами…

 

…нет, шерстью. С рыжей шерстью,

в которой нет седины.

Пока еще нет седины,

нет горя, нет отчаяния,

нет раздирающего лисью их грудь

страха и боли.

 

А еще перед Вратами

пахнет свернувшейся кровью,

и лисицы бегают там —

окровавленные, как в день битвы.

И они приходят к рукам, ищут мяса,

отдирают его с костей,

где нет больше доспехов и лошадей.

 

И несут лисятам,

которых раздавила лошадь,

метнувшись в сторону

от страшного воина,

и в шерсти лисят — кровь и трава,

прорастающая на крови.

А лисицы все еще носят им мясо,

тычутся носом в кровь и траву,

и приходят ко мне поутру,

потому что я тоже тычусь носом

в окровавленную руку,

обгоревшую до костей,

и считаю перед сном серых,

пепельных лебедей, и смеюсь,

прорастая травой на ранах,

прорастая отзвуком старого имени,

которое когда-то означало «вождь»,

но увел за собой на смерть,

увел стать травой воинов

смеющийся Кано.

 

***

 

Смеющийся Кано никогда, никогда не умрет.

Даже если солнце размолотит

в жаркую, жаркую пыль

все пути и дороги —

Смеющийся Кано никогда,

никогда не станет травой.

 

Он будет расти чернобыльником,

горькой лесной земляникой,

немного алфирином,

и, наверное, спелой малиной,

чтобы никто не знал,

что Смеющийся Кано мертв.

Он не умрет. Ни на руках у брата,

ни рядом с матерью,

ни на пустой могиле,

где из всех имен — горькое,

золотое и злое,

и рыжее, как закатное солнце,

«Младший».

 

Потому что он должен петь,

потому что он должен нести корону,

потому что он теперь — старший,

даже когда старший вернулся.

А еще потому, что Смеющийся Кано

никогда не плачет

и никогда не умрет,

ни на чьих руках,

чтобы его не оплакивали,

чтобы никто

никто

никогда не плакал о нем.