СОБЕСЕДНИКИ. АНГЛИЙСКАЯ НОВЕЛЛА
СОБЕСЕДНИКИ
Английская послевоенная новелла
Борис Ихлов
Если захочется общения с умным, не стоит искать вокруг – ибо не найти. Даже если случится друг или двое друзей, пусть не семи пядей во лбу – они обязательно предадут за понюшку табаку, оглянуться не успеешь. Или нагородят тебе столько штампов из кухни правых или левых бездельников, что стошнит. Проще вытащить из собрания «Библиотеки всемирной литературы» томик Джона Мильтона или Томаса Гарди и окунуться в чужую жизнь будто в собственную, здесь не будет подвоха, ты нашел, что искал.
Однако не будем торопиться.
***
Конечно, «Финансист» Драйзера, «Гроздья гнева» Стейнбека, «Прощай, оружие» Ремарка, «Пятая колонна» Хемингуэя, «Спутники», «Седьмой крест» Анны Зегерс (Нетти Райтлинг), «Цитадель», «Звезды смотрят вниз» Кронина, «Великий Гетсби» Скотта Фицджеральда, изумительная Сноупсиана Фолкнера («Деревня», «Город», «Особняк»), «У нас это невозможно» Синклера Льюиса и многое другое – золотой фонд зарубежного политического романа.
Но что с послевоенным поколением писателей? Разочарование в СССР с началом холодной войны, как у Халлдора Лакснесса или Гюнтера Грасса, метание из огня да в полымя, к либеральной демократии, к «общечеловеческим ценностям» и «правам человека»? «Вся королевская рать» Роберта Пенна Уоррена, «Рафферти» Лайонелла Уайта, «99 франков» Бегбедера, с натяжкой - «Пролетарии» Луи Ури и… всё? Не считать же собрание пропагандистских штампов «Мао II» или «Падающий» Делилло политическим романом. То есть, отражающим реальность. Не принимать же, в самом деле, постановочное обрушение башен-близнецов за настоящий теракт, а унификацию массового сознания с обожествлением кумиров, процветающую ныне на Украине, в США или Австралии приписывать только сталинскому СССР, Китаю и религиозным сектам.
Оказывается, есть кое-что вне рамок традиционного политического романа.
Совокупным политическим романом служит английская послевоенная новелла.
Англичане воевали не как американцы, они сражались на своей территории. Города Британии, Ковентри, Лондон, Белфаст, Бирмингем, Бристоль, Кардифф, Клайдбэнк, Эксетер, Гринок, Шеффилд, Суонси, Ливерпуль, Халл, Манчестер, Портсмут, Плимут, Ноттингем, Брайтон, Истборн, Сандерленд, Саутгемптон подверглись страшным бомбардировкам.
Англичане сражались не как французы, которые умудрились за 40 дней сдать страну, жили при Гитлере припеваючи и всю мощь экономики страны плюс 200 тыс. солдат направили в помощь вермахту. Участники «маки» столь малочисленны, роль армии Де Голля столь невелика, что неудивительно широкое распространение анекдота, как генерал-фельдмаршал Кейтель, подписывая Акт о капитуляции, кивнул в сторону французских венных: «И эти тоже нас победили?»
Поэтому послевоенный менталитет англичан – существенно иной.
Война, падение империи подействовали на английских писателей, как кислота на старую ржавую монету по выражению Актера из пьесы Горького «На дне».
Виктор Притчетт - в 1974 году стал президентом проамериканского Пен-клуба. Но до войны, в 1934 году, в рассказе «Чувство юмора» - примитивная речь простонародья из среднего класса. Меркантилизм. Душевная заторможенность. Растормошить сексуальное влечение помогает только трагическая смерть любящего кретина… Рассказ ничем не заканчивается, он не может чем-то закончиться, какой-либо интегрирующей мыслью, констатацией чего-либо или просто отвлеченным замечанием. Почему? Новелла, как увидим, вполне вписывается в общий пейзаж.
Во время Второй мировой войны Герберт Бейтс был зачислен в Королевские военно-воздушные силы как репортер. Его новелла «Деревенское общество» - это не «Записки охотника» Тургенева и не «Прощание с Матёрой», это описание пребывающих в деревне светских бездельников, причем собственно о деревне – ни слова.
В доме миссис Клаверинг собирается публика, не на семинар по медицине, не на праздник, не на день рожденья, собирается просто так, как собирались на французские вечеринки с куртизанками, описанные Мопассаном, или в русских салонах времен Отечественной войны, подобие которых зачем-то пыталась создать Лиознова в картине «Семнадцать мгновений весны» (особенно обескураживающе смотрится шеф гестапо в аристократическом фраке, хорошо еще, что режиссеру не пришло в голову устроить массовку салона из евреев, как она это порывалась сделать с охранниками департамента СД).
Бейтс дает смачные характеристики и отдельным персонажам («миссис Борден напоминает помятую брюкву», «преподобный Перкс со своим старшим братом – две обглоданные берцовые кости с остатками мяса»), и всему праздному сообществу в целом: «стадо», «сборище кривляющихся обезьян», «груда огромных, крепких кочанов капусты».
Пусть сравнения вычурны, но это и есть высокая художественная литература. То есть: не опостылевший уже солипсизм возвышающегося над толпой художника, не словесная вязь, не пластика языка, не сравнение, суть которого во вкусе слова, а суть которого в самом сравниваемом предмете.
Правда, у Бейтса слишком много сравнений для одного и того же. И зачем, что он хотел всем этим сказать? Главный момент рассказа – беседа мужа миссис Клаверинг с восторженной прелестной юной особой, это луч света в темном царстве, правда, дура, но… повествование неожиданно обрывается. Смачные характеристики не находят никакого продолжения, как не имели никакого истока.
Вся послевоенная литература – это ее отсутствие, в виду социальной инфантильности. Будто читаешь текст на страничке, разорванной пополам вдоль.
Мы увидим ниже, как восстановится вторая половинка. Два рассказа Бейтса разорваны временем.
Энгельс указывал, что в годы подъема чартизма английский пролетариат создал свою собственную литературу, «по содержанию своему далеко превосходящую всю литературу буржуазии» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 243). Вероятно, имеется в виду, в первую очередь, Энтони Троллоп. Время породило и плеяду талантливых поэтов-чартистов: Джонса, Линтона, Давенпорта, Сэнки, Ла Монта, Биннза, Бремвича, Уоткинса, Джоту, Масси.
В чартизме много было намешано, и леворадикального, и проповедей трезвого образа жизни и смиренности. Но мейнстрим чартизма – рабочее движение в рамках дозволенного, в рамках социального партнерства между враждующими классами, рабочими и буржуазией. Главное требование – избирательное право. Чартизм стал идейной основой тред-юнионизма, жестко ограничивающего борьбу рабочих экономическими требованиями.
Чартизм провалился уже в XIX веке, в 1850-е годы он был забыт, но продолжал проваливаться в XX веке – причем в наиболее отвратительных формах, когда американские и европейские профсоюзы шли на сделку с криминалом, наконец, когда АФТ КПП стала обслуживать политические заказы Госдепартамента США.
В рассказе Дорис Лессинг «Англия и Англия» рабочие - будто бы добры, даже чувствительны, даже понимающи – но Лессинг просто мало знает шахтеров, хотя бы и английских.
Их разум угнетает труд. Если рабочий три года точит одну и ту же гайку, в голове у него в процессе распредмечивания вместо ума образуется та же гайка. В конце 60-х рабочие США не захотели, чтобы труд делал из человека обезьяну. Бастовали и советские рабочие, в 70-е, в Куйбышеве – они требовали доплату за свое обезличивание.
Устремленный к наукам хочет освободиться, вырваться из этого мирка с шахтами, танцами и телевизором. Герой рассказа Лессинг, молодой парень Чарли, студент из рабочей семьи, стремится вырваться из смрада рабочего класса, освободить себя, как говорил Маркс, за спиной класса. Да, он сталкивается с иным менталитетом, его разум с трудом осваивает науки, но не это главное в рассказе.
Конечно, рабочие рады любому рационализаторству – только бы не знало начальство, иначе срежет расценки. Но Лессинг подмечает противоположное.
Чарли подсчитал, что его мать совершает 36 рейсов в день углем со двора к кухонной плите и к камину в гостиной. Он приделал ведро к раме старой детской коляски, чтобы мать в этом ведре возила уголь. Если бы она правильно организовала свой день, тратила бы на всю работу лишь два часа. Однако в очередной свой приезд Чарли увидел, что его конструкция валяется в углу, а ведро наполнено дождевой водой. Если тратить на работу только 2 часа, чем ей заняться? Она не врач, не инженер, не педагог, не занята искусством или наукой. Рабочего «Пермского моторостроительного» уволили после закрытия цеха – и он умер через две недели. Работника пермской сандэпидстанции уволили, и он умер через месяц. Им нечем было заняться. «Э, Чарли, ты их не изменишь», - говорит бармен Майк.
Нет, нет, общество не понимающе, оно черство, бездушно. В рассказе Грэма Грина «Конец праздника» малыш пытается противиться надвигающейся катастрофе, но миру безразличны его просьбы, мир упрямо толкает малыша по своей идиотской программе, наконец, ребенок умирает от страха.
Думаете, это изменит персонажей рассказа хоть на йоту? Ничуть, не надейтесь. Они как-нибудь по-своему объяснят катастрофу, от них не убудет, они останутся убеждены в своей правоте.
Никакой любви нет, есть лишь расчет - в новелле Джойс Кэри «Удачное помещение капитала». Правда, оказывается, расчет не оправдался, вместо того, чтобы заботится о муже, жена продолжает заботиться о всех членах прежней семьи.
В рассказе Элизабет Боуэн «В объятиях Чарльза» девушка в силу каких-то неодолимых обстоятельств вынуждена выйти замуж за человека, которого она не любит.
«На страже» Эвелина Во - казалось бы, смешная фантастика. Муж уезжает в Африку, чтобы наладить собственный бизнес, и дарит жене собачку, нареченную его собственным именем, чтобы та следила за женой. И собачка исполняет возложенную на нее обязанность, усердно отбивает ухажеров, чтобы и последний отстал, кусает носик женщины, который всех и привораживает. Окончание рассказа тягостно: бизнес мужа в упадке, он никак не возвращается, жена – как старая дева, при ней дряхлеющая комнатная собачка.
Эвелин (Ивлин) Во служил в Королевской морской пехоте во время Второй мировой войны, затем в Королевской конной гвардии. Противник культуры государства всеобщего благосостояния. Но Во - католик-консерватор, считал, что классовое неравенство естественно и что «ни одна форма правления [не была] предопределена Богом как лучшая, чем любая другая», резко критиковал социализм. Что же пишет противник социализма? Он пишет правду.
В новелле «Вылазка в действительность» - мир кинематографа, нелепый, фальшивый. По сценарию королеву из шекспировского «Гамлета» умерщвляют до начала действия, о Дании вообще забывают, в действие вталкивают и короля Артура, и Юлия Цезаря… Эта фальшивка – и есть действительность, это движение, деньги, полёт. Наоборот, действительное – иллюзия, на обочине дороги. Как и у Френсиса Кинга» («Клочок земли чужой»).
Миру не надо навязывать сверху абсурд, как это делали Введенский, Олби, Ионеско или Беккет. Мир абсурден сам по себе, имманентно, causa sui.
Новеллы английских писателей родственны рассказам русских писателей эпохи Достоевского – Чехова, эпохи критики общества царской России, каждый из них – приговор обществу.
Это и есть реальный политический роман.
Послевоенная английская новелла пронизана духом безысходности.
Правда, если сравнить с жизнеутверждающими трагедиями Шекспира, «Леди Макбет», «Ричард III», «Гамлет», «Король Лир» и т.д., видим: традиция.
Но если все же хочется чего-то светлого, оптимистического, почитайте рассказ Лессинг «Две собаки». Маленькая девочка рассказывает, как ей хотелось подарить своей собачке друга, щеночка, чтобы не скучала. Новелла полна наивных, трогательных непосредственностей. Щеночек оказывается непроходимым тупицей, неспособным к дрессировке, с генами сбежавших от хозяев собак, которые ушли в леса и охотились на антилоп. Щенок вырос и, как водится у таких собак, повадился в курятники соседских хозяйств. В конце концов, его пристрелили, а первой собаке хозяин выстрелил в затылок.
На мажорной ноте заканчивается и повествование Уиляма Сэнсна «Tutti frutti» - вполне респектабельный человек приезжает отдохнуть в Ниццу, встречает привлекательную женщину, они договариваются вместе провести вечер – но респектабельный человек роняет за окно комнаты отеля сигарету, тянется за ней, чтобы она не упала на чью-то голову, чересчур перегибается, теряет равновесие, падает с четвертого этажа и разбивается насмерть.
Дилан Томас на протяжении всего повествования сообщает о поисках старого человека, где бы найти место, чтобы его похоронили («В гостях у дедушки»).
Или рассказ Мюриэл Спарк «Портобелло Роуд», где повествование ведется от лица трупа: «Мое тело нашли в стогу сена…» Четверо молоды людей дружны, не разлей вода, один едет в Родезию, где сходится с отвратительной негритянкой, едет в Конго, чтобы зарегистрировать брак, но вскоре расходится с супругой. Возвращается в Англию, сходится с подругой детства, собирается на ней жениться и уговаривает их общую подругу не говорить своей избраннице, что уже женат. А та, подлая, отвечает: «Нет, скажу, нет, скажу!» Жених забивает ей рот сеном до отказа, и та погибает.
Наконец, новелла Сомерсета Моэма «Театр», известная советскому телезрителю по одноименному художественному фильму (правда, прибалты обкарнали сюжет). Не-ет, не каста актеров, весь мир – театр, насквозь фальшивый, где близкие люди лгут друг другу, весь мир лжет. И сам Моэм фальшив, язык новеллы полон штампов: «Ее сердце неистово забилось» или «Ее сердце разрывалось на кусочки…»
Но после рассказов «Загородные ребята» Чаплина и «Дом на крыше» Трэвора становится понятно, о чем вся эта совокупность английских послевоенных рассказов.
Если в системе, писал Гегель, не сил, которые могли бы удержать противоборствующие стороны в единстве, синтеза не происходит, происходит распад.
Гегель сильно польстил современной общественной системе - словом «противоборствующие».
Сид Чаплин работал с 15 лет: помощником шахтёра, кузнецом. Поступил в вечернюю школу, учился в Ассоциации Образования Рабочих при Университете Дарема, закончил Fircroft College for Working Men в Бирминге. В 1943—1945 годах был секретарём местного отделения Федерации шахтёров Великобритании.
Ирландец Уильям Трэвор – из среднего класса, учился в колледже Св. Колумба в Дублине и в Тринити-колледже, где получил степень по истории, работал скульптором.
В новелле «Загородные ребята» - молодые парни, тинэйджеры, обзавелись мотоциклами и устраивают набеги на мирное население. Гегель писал, что только тогда человек становится личностью, когда обретает собственность. В рассказе всё наоборот: собственность становится тождественной личности, мотоцикл подменяет душу. (В 60-е в США один парень взял у отца ружье и застрелился – потому что отец запретил ему ездить на автомобиле, без автомобиля парень не мыслил жизни.)
У этих парней нет ни высоких стремлений, ни доброты, ничего. Пустота. Их примитивный язык передается в рассказе без купюр, как и в рассказе «Одной лучше» Пенелопы Джиллат, это и есть фольклор второй половины XX столетия.
Это не «сопля неубитая» в «Поднятой целине» и не «облизьяна зеленая» в «Преступление и наказание», это язык обывателя.
В новелле Трэвора Мистер Морган приходит в квартиру к богачам чинить водопровод, заставляет горничную налить ему виски, опрокидывает и разбивает кувшин с цветами, горничная начинает сушить ковер феном, ковер загорается. Мистер Морган обвиняет во всем собачку случайно зашедшей в гости пожилой интеллигентной соседки: «Она пришла в исступление!» Супруги Ранка не хотят понимать, что собачке не дотянуться до кувшина, собачка не может поджечь ковер, они полностью доверяют мистеру Моргану. Пожилая соседка обязана возместить убытки.
Можно, конечно, долго рассуждать, что мистер Морган из рассказа «Дом на крыше» - классовое зеркало супругов Ранка, он им тождественен. Однако.
Вот он, хваленый европейский сервис, и во Франции - то же, судя по водопроводчику в фильме «Великолепный». Вот он, фольклор, вошедший в литературу, причем не фрагментами, не духовно, а сплошь, без купюр.
Мистер Морган - типичный советский слесарь, таких сюжетов в СССР - океан, особенно с воцарением демократии. Потому и произошел распад.
Персонажи «На дне» когда-то были людьми. Персонажи британских новелл не были людьми никогда. И никакого просвета. Это не просто безысходность. Это хуже.
Буржуазная Англия - это не дом (строй), где разбиваются сердца, как писал Бернард Шоу, это дом господ Головлевых из романа Салтыкова-Щедрина. Этот дом и описывают английские новеллы.
Это общество ничем не могло закончиться, кроме как придурковатой мерзавкой Лиз Трасс. И дело не в том, что она набитая дура, а в том, что и ее предшественник, и пришедший ей на смену – подчинены Вашингтону. Поддерживают гитлеризм на Украине.
Это общество ничем другим не могло закончиться: коммунистка Дорис Лессинг становится сторонницей суфизма, наконец, феминисткой, за что и получает Нобелевскую премию, Эвелин Во становится наркоманом.
Ибо: «Всеразрушительные анархисты, которые хотят все привести в состояние аморфности, чтобы установить анархию в области нравственности, доводят до крайности буржуазную безнравственность» (Маркс «Альянс социалистической демократии и Международное товарищество рабочих»).
И это еще не финал. Будет хуже.
Контрольный выстрел в голову – новелла Бейтса «Его девушка».
Что подарить Эдне? Биллу ничего не приходит в голову. Совсем ничего. Он сует ей прибавку к жалованью – 4 шиллинга. Но что на них приобрести? Наряды, книжки, сладости, щенка, велосипед, утюг на худой конец. Опять ничего не приходит в голову, он предлагает ей купить жареной рыбы с картошкой. Но она не покупает, ей довольно того, что имеет, она складывает деньги в сумочку.
Подобно рабочему из рассказа Уильяма Сарояна, который не чувствует удовольствия от подаренного ему шоколада, потому что никогда его не пробовал. Вот идеал уравнительного коммунизма, сказал бы Маркс, идеал Прудона – человек, лишенный притязаний.
«Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее» (Маркс, «Экономическо-философские рукописи 1844 года. Коммунизм»).
Дача, огород, машина, гараж, рыбалка – вот ограниченный мирок советского рабочего. Еще ему предоставили возможность ходить на охоту, в туристические походы, ездить в круизы, читать журнал «Здоровье» и смотреть телевизор. Это всё.
Билл и Эдна не могут пожениться, потому что Эдна не хочет скандалов, не хочет жить вместе с матерью. Но, утешает она возлюбленного, мать больна и скорою возможно, умрет, хотя ей этого и не хочется, вот тогда… Ждут долго, у Эдны уж климакс, уже не будет потомства. Наконец, мертвые хватают живых, умирает не мать Эдны, умирает Эдна.
Та же тема – в рассказе «Дочь старьевщика» Алана Силлитоу. Чем заняться молодому рабочему со своей возлюбленной? Конечно же, грабежом мелких магазинов. И до конца жизни, уже после тюрьмы, он собирается воровать сыр по месту работы. Как и Сид Чаплин, Силлитоу показывает естественность уголовщины в рабочем классе. Аналогично – в СССР: 30% населения города Березники Пермской области отсидело в тюрьме, в городе Кунгур – 50%.
А теперь, уважаемый интеллектуальный читатель, т, который в 1980-м отправился строить Запорожскую АЭС, чтобы ее в 2022-м начали обстреливать из РСЗО украинские фашисты, ты, наяривающий пьесы Прокофьева, ты, осиливший всю английскую литературу, ты, уткнувшийся в уравнения Эйнштейна, возводящий свой научный хутор, представь, что нет ни Билла, ни Эдны, ни мерзавца Моргана из рассказа Трэвора, ни шахтеров из новеллы Лессинг.
Тебе придется делать всё самому: вспахивать поле и засеивать пшеницу, охотиться и доить корову, шить себе одежду и строить хижину. И не будет тебе ни Эйнштейна, ни Прокофьева, ни Голсуорси, и мозг твой в процессе распредмечивания станет таким же, как мозг Билла или Моргана.
- Люби – не люби, да почаще взглядывай, - сказала мне, пятилетнему, мать, когда я отправился мыть руки после того, как поздоровался с пьяненьким, грязненьким слесарем дядей Колей из соседнего подъезда, который за трёшку починил в туалете водопроводный кран.
Потому Бейтс заканчивает рассказ тем, что Билл приносит в свою каморку один из гиацинтов, которые купил для покойной Эдны, и дарит его своему собеседнику. «Я осторожно нес цветок, держа его перед собой обеими руками. Стройная ароматная свечка, чистая и белая, как снег, освещала тьму вокруг».
***
Уравнительный коммунизм, пишет Маркс, не только не преодолел частную собственность, но даже еще и не дорос до нее. Нужно сначала освоить отношения частной собственности, уверен Маркс, только тогда можно из преодолеть.
Неужели, чтобы преодолеть жадность, нужно сначала стать жадным? Чушь какая-то.
Да, да, кричит современный рабочий класс, мы только и делаем, что осваиваем частную собственность! Нам уже давно есть что терять, кроме своих цепей.
Именно поэтому рабочий класс в его современном виде обречен. Английская новелла звучит ему приговором. Данный рабочий класс должен уйти с политической сцены.
Казалось бы – в long short story «Спроси меня завтра» Стэна Барстоу кто-то хочет настоящей любви, волшебства, повествуется о труде писателя, но…
Семья бедствует, одежда протерта до дыр, приходится ее постоянно штопать, как штопали одежду во всех семья советских служащих в 60-е. У шестилетней девочки Маргарет (Марджи) умирает мать, но это не всё. Погибают ее маленькие брат и сестра: «Расследованием было установлено, что Питер вылез из кровати и пошел вниз, чтоб зажечь печку, а дверь закрыл на задвижку, чтоб Марджи не застала его врасплох. Ее не обвинили ни в чем, а отца обвинили в преступной небрежности: он оставил детей под присмотром девятилетней девочки. Он отсидел в тюрьме три месяца за то, что набросился на Марджи и избил ее». «По-своему он был даже добрый человек, так, на свой, грубоватый, манер, но, когда на него находило, превращался в скотину», - говорит Маргарет о своем отце.
Еще персонаж – девочка Мавис О’Рурке, маленькая, но уже большое дерьмо, ей нравится безнаказанно обливать грязью маму маленькой соседки, которую она никогда не видела.
Глайдис, девушка на выданье, у ее матери вырезали опухоль в печени, но больше ей уже ничего не поможет, тает на глазах. Еще потаскуха Сильвия…
Маргарет обманывает ее возлюбленный Флойд из Америки, до этого у нее был неприятный опыт на сеновале в 17 лет. К Поппи, сдающей комнаты, возвращается муж-уголовник, который ее убивает, Глайдис холодна, как лед, выходит замуж по расчету, за плотника.
Профсоюзный лидер Ронни и его жена, соратник лидера Гарри, брат писателя Уилфа, поддерживает Ронни - и пытается сойтись с его женой, на что она согласна, но, как обычно, неожиданно возвращается Ронни, грозит судом за попытку изнасилования. Уилф показывает тому фото, где его жена в неприглядном виде.
И специально для советских младших научных сотрудников: «Уилф служил бухгалтером в Бронхилле, отец и брат работали здесь же, на шахте. Очень скоро пришло беспокойство, однако у него оно лишь частично объяснялось неприятным чувством от того, что видишь, как люди, вдвое глупее тебя, получают конверт с деньгами, который вдвое толще твоего».
Правда, Барстоу разъясняет: в один прекрасный день на шахте погибли 27 рабочих.
Барстоу формулирует тезисы радикальной и умеренной сторон баррикад в профсоюзе.
Ронни хочет использовать писательский талант Уилфа в профсоюзных делах, Уилф отказывает, это не его дело.
«— Говоришь, его дело? Пропаганда? — Гарри оставил в покое галстук. — Дело у нас общее — наши права, а обязанность Ронни их защищать. Он секретарь профсоюза, так? И получше старого Кувберта и прочей компании...
— Кувберт улаживал проблемы, а Ронни Бетли их создает, вот и вся разница.
— Разница между ними в том, — резко сказал Гарри, — что Кувберт с годами размяк, а Ронни Бетли еще даст жару. Есть два способа улаживать дела. Один — добиваться своего, а другой — это когда твой противник делает все по — своему.
— Есть еще один, третий. Компромисс.
— Говоришь прямо как старик Кувберт: компромисс и умеренность. И чего добились?
— Думаешь, Ронни Бетли станет беспокоиться о какой-то там отдельной несправедливости! Это, видишь ли, худосочная философия людей типа Кувберта или моего отца. Бетли и ему подобные хотят переделать все, получить полную власть. Ты со своими приятелями не понимаешь одного: если Бетли и его ватага получат вожжи в руки, вы все заткнетесь и будете делать то, что вам скажут!»
Еще один персонаж Артур, работает на шахте бухгалтером.
«— Что ты хочешь от жизни? — неожиданно спросил Уилф.
— Не знаю даже. В общем, хочу всего того, что у меня уже есть, только чтоб было побольше.
— Иначе говоря?
— Что у меня есть? Хорошая работа, жена, семья, свой дом начал складываться. Конечно, хотелось бы выиграть в тотализаторе «тройной шанс» и получить сто тысяч фунтов, но, знаешь, я на это не очень надеюсь.
— И все?
— Ну да».
Всё та же тема безысходности рабочего сословия.
«… унылый пейзаж шахтерского Йоркшира: бугристые поля с жухлой травой, огромные терриконы, высокие надшахтные постройки, скучные, безликие поселки, застроенные одинаковыми рядами домиков из темно — красного кирпича и унылыми серыми муниципальными домами».
Атмосфера более чем соответствующая – угроза ядерной войны:
«- Чем быстрее русские начнут серьезные переговоры, не дожидаясь того времени, когда горячие головы, которым нужна война, получат у нас полную свободу действий, — тем будет лучше.
— Да, в позиции русских много здравого смысла.
— Несомненно. Да, говори не говори, а вопросы в нашем мире решает кучка циничных негодяев, жаждущих власти, — они то ради своих целей будут утверждать, что черное — это белое…
Христос учил добру, а между тем в течение столетий людей пытали, резали и жгли, ссылаясь на веру в Христа. Религия ради религии. Лучше быть грешником и веровать, чем быть честным, добрым человеком и не веровать. Коммунизм вырос из острого сознания несправедливости, жгучего желания распределить богатства так, чтоб не осталось больше людей непомерно, богатых и чудовищно бедных. Церковь не думала об этом, вся история ее свидетельствует о том, что в интересах церкви поддерживать невежество, суеверный страх и покорное смирение перед судьбой».
Это уже не тред-юнионизм с верой компромисс, правда? Увы.
Рассказ представляется нагромождением сюжетных линий, которые будто бы ничем не оканчиваются. Обрывается линия профсоюза. Исчезает тема религии, теряется Сильвия. У русских есть здравый смысл – и это всё, что может сказать Уилф. В чем здравый смысл?
На самом деле сюжетная линия не обрывается, дело в том, что не имеет значения, в чем здравый смысл, главное - компромисс.
Ронни подличает, он знает, что его жена сама была непрочь переспать с Гарри. Но не нужно выводить его на чистую воду, не нужно доказывать правду в суде можно договориться с Ронии, чтоб он не подавал иск.
Уголовник убивает женщину – но справедливость не нужна, Уилф – противник смертной казни.
В финале Маргарет и Уилф соединяют свои судьбы, Маргарет находит отца. Барстоу – на стороне Уилфа? «Много бодрости подарил Гринвуд», - пишет о «Маленьком оборвыше» Горький. Рассказ Барстоу не дарит бодрости. Барстоу с менталитетом чартиста устарел на столетие. Барстоу дарит тотальную безысходность.
***
В начальных вариантах Библии «легче верблюду (канату) пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в рай». Это высказывание сохранилось в качестве привлекающей рекламы. Когда усиливается общественное расслоение по доходам, когда возникает потребность конституировать высшее общество, текст Библии меняется, «блаженны нищие духом» - наставляет священное писание.
То есть: «Да, мы вам не ровня, - говорит богач бедному, - но душой мы с вами. Мы духом подобны вам, нищим». И потому блаженны, достойны рая.
Близость народу – визитная карточка послевоенной буржуазии.
Лучшие сорта шотландского виски отдают сивухой – но не потому, что содержат высшие спирты, как самогон, а потому, что для близости народу добавлены соответствующие ароматизаторы.
Жителю Эдинбурга ничего не стоит сказать «Whit you din?» («What are you doing?»), жители Ливерпуля говорят вместо «bus» - «bos», вместо «pub» - «pob» и тому подобное. А ведь это крупные города, центры культуры.
Советская литература в лице Горького, Замятина, Пильняка, Платонова, Катаева сформировалась, вобрав в себя фольклор. Не то английская литература – она не пародирует, а точно передает нелепый язык народа наподобие кокни.
В романе Стэна Барстоу «Тип любви» («Kind of Love»), будто бы, тот же простецкий говор: «… хватит млеть и смотреть на Ингрид Росуэлл, как влюбленная корова». Но: коричневые ботинки нельзя надевать с синим костюмом! Обыватель во всей красе.
Это не кубанский говор в «Тихом Доне» Шолохова, не оканье орловской деревни, не простецкие наречия в рассказах Шукшина, это язык быдла.
В отличие от советской английская литературы не стесняется отображать народ таким, каков он есть.
В СССР это зеркальное отображение приняло в начале 80-х уродливые формы чернухи – у Венечки Ерофеева, Аксенова («Затоваренная бочкотара»), Виктора Ерофеева, Петрушевской, Соколова и др.
В начале 60-х советское высшее общество также изображало близость к народу - в фильмах типа «Карьера Димы Горина». В качестве образца телевидение навязало язык московских лавочников: дощщ, жжётся через «ё», наверьх, сутошный, четверьг и т.д. Словом, тапошки, кАртошка, красошный, «дэти, слово кон пишется с мягким знаком на конце, а слово тарелька – бэз». Все актеры кино перешли на этот новояз. Бард Окуджава не успел перестроиться: «Когда свинцовые дожди / Лупили так по нашим спинам, / Что снисхождения не жди…» Всё-таки не плебейское «дожжи».
Современная литература России тоже… впитала, полностью перейдя на язык уголовников, полицаев, дворников, короче, чем пустее, чем безграмотнее – тем лучшее ее поймет и примет шваль подзаборная, которая и составляет почти 100% пользователей интернета.
Не надо навязывать жизни абсурд сверху.
Социализм - это процесс ликвидации старого общественного разделения труда, в первую очередь, на умственный и физический (Маркс).
Следовательно, социализм - это процесс уничтожения не только буржуазии, но и рабочего класса.
В СССР - всё наоборот, рабочий класс рос в численности. Причем дробление труда никуда не исчезало: все те же макальщицы, вязальщицы, грохотовщики, револьверщики... Список огромный!
И вот этот вот рабочий класс в мире (кроме забастовок против конвейера в США, в Италии в 1969-м и во Франции в 1968-м) и не чуял, что угнетает не столько низкая зарплата, сколько сам труд. ВСЕ забастовки в мире - исключительно с требованиями более выгодной продажи рабочей силы.
Это означает, что огромный слой населения планеты - не желая что-то менять радикально - становится лишним. Капитализм его вполне удовлетворяет, только бы платили побольше. То есть:. этому огромному слою грозит катастрофа.
И это отражено в английской новелле.
***
Но ведь ты не знаешь, что за человек, написавший талантливый рассказ. В жизни он может быть и скучным, и негодяем, может быть противоположен тебе по мировоззрению, может быть отштампованным кретином, подверженным либеральной, сталинистской религиозной, националистической или еще какой пропаганде. Комната полна твоими собеседниками, они расхаживают туда-сюда, переглядываются, наливают себе в бокалы вино…
Джозеф Конрад не любил Достоевского, писал о «Братьях Карамазовых»: «Страшно неудачно, слишком эмоционально и раздражающе»… Что-что?
И тут понимаешь, что они – сами для себя, как работники кино в рассказе Эвелина Во, им нет дела до тебя, они и не собирались слышать, понимать, они как тетерева на току. Они такие же невменяемые, как и окружающий мир, ты для них никто, и здесь, и здесь душе некуда приткнуться. И, охладев, гонишь гостей как непрошенных. Они заслужили.
Октябрь 2022
