ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО РОМАНА

Борис Ихлов

- Нет, - сказал я, - Бурбоны совсем не жестоки, они могут заблуждаться, подобно другим людям, но в их крови есть нечто кроткое.

Лоренс Стерн

К выдающимся политикам можно отнести Талейрана, Бисмарка, Ленина, Теодора Рузвельта, Вудро Вильсона, Франклина Рузвельта, Черчилля, Де Голля, Дэн Сяопина. Однако в последние десятилетия под политиками понимают всех госслужащих, всех чиновников, которые никакого отношения к политике не имеют. Они имеют отношение лишь к интрижкам внутри узкого слоя себе подобных, но СМИ регулярно определяют их рейтинги в политике. Разумеется, чем выше должность чиновника, тем выше рейтинг. В число политиков попал даже Черномырдин, имевший, по утверждениям журналистов, «большой политический вес».

Если исходить из таких воззрений, то и «Одиссей» Гомера, и трагедии Эсхилла или Шекспира, и «Айвенго» Вальтера Скотта, и «Три мушкетера» Дюма нужно отнести к политическим романам.

Больше того, политиками стали личности, осуществляющие свои собственные корыстные интересы при помощи служебного положения, а также набранные властью статисты в парламентах и общественных институтах.

Борис Джонсон политик потому, что перетягивал канат, попал мячиком в кольцо, висел на тросе, надел боксерские перчатки и т.п. Именно так понимают слово «политика» британские журналисты. И эта глупость имеет давнюю традицию: религиозный обскурант Карлейль и один из основателей философии либерализма Джон Милль всерьез считали, что «богатство мира состоит именно в оригинальных людях» (Карлейль Т. Теперь и прежде. М., 1994, С. 329; Mill J. S. On the Liberty and Other Essays. Oxford, 1991, P. 74). Аналогичная картина – в России.

Должность депутата парламента – всего лишь вид бизнеса, как и участие в политической партии – партийные лидеры об этом откровенно говорят. Вид бизнеса – и не только в России, во всем мире. И не только сегодня - уже столетия.

Вы будете смеяться, но вполне консервативная и либеральная писательница Дж. Элиот считала, что такое понимание политики и такая политика перестают быть чуждыми «обычному человеку», потому что, как она себе это представляла, всё большее число людей вовлекалось в «политику» путем выборов. Т.е. если раз в 4 или 6 лет народ выбирал, кто конкретно из банды элитарных мерзавцев будет его подавлять, этот обман Элиот считала втягиванием в политику.

«…Настоящую «государственную» работу делают за кулисами и выполняют департаменты, канцелярии, штабы. В парламентах только болтают со специальной целью надуть «простонародье», - объясняет Ленин (ПСС, т. 33, с.46).

Но и канцелярии, департаменты, штабы – тоже всего лишь исполнители.

Парламент, продолжает Ленин, «никогда не решает серьезнейших вопросов в буржуазной демократии: их решает биржа, банки» (ПСС, т. 37, с. 256 -257). «…Биржи и банки тем больше подчиняют себе буржуазные парламенты, чем сильнее развита демократия…» (ПСС, т.37, с. 255). «Сила капитала – всё, биржа – всё, а парламент, выборы – это марионетки, куклы…» (ПСС, т.39, с.83).

Таким образом, требование рабочих-чартистов избирательного права – пустышка.

В эпоху чартизма – пустышка вдвойне, 160 тыс. избирателей на 9 млн населения Англии. XX век убедительно показал, что участие рабочих в парламенте ничего не значит – хотя 5 из 6 пунктов чартистской хартии были приняты парламентом.

В 1919 году в Италии профсоюзные руководители реформистского толка Д'Арагона, Ригола, Буоцци, Бальдези тормозили рабочее движение, поддерживали мифы буржуазных СМИ об Октябрьской революции. Им вторили члены парламента – реформистские лидеры Социалистической партии Турати, Тревес, Модильяни.

Когда у Тэтчер закончился срок правления, люд в лондонском метро приплясывали и выпевали: «Сука ушла». Но ничто не помешало ей, ничего не понимавшей в экономике, закрыть угольные шахты, норма прибыли которых не дотягивала до средней, вследствие чего государство их дотировало. Не помешали и забастовки горняков, когда же на защиту рабочих встала Социалистическая партия, Тэтчер закрыла 33 вместо 31 шахты.

Забастовку высокооплачиваемых докеров Ливерпуля в 1994 году, которую поддержали профсоюзы не только Великобритании, но и мира, была подавлена властями с помощью мафии. Вот итог чартизма.

В связи с изложенным сначала нужно определить, что такое политика. В «Никомаховой этике» Аристотель пишет, что «человек по природе существо общественное», в «Политике» человек — существо политическое. Вы будете смеяться, но Дизраэли всерьез считал, что политика «внеположена» человеку. Действительно, если обыватель твердит, что не интересуется политикой, то политика заинтересуется им, как и было с пенсионной реформой.

Слово произошло от греческого «полис», город, государство. Соответственно, ныне под политикой понимают деятельность, в которой государства в лице органов государственной власти и их должностных лиц, а также общественные институты реализуют свои цели и интересы.

Утверждают, что политика возникает в связи с утратой возможности разрешить проблемы и конфликтные ситуации традиционными методами — посредством обычаев, моральных установок и т. п. Наравне с правом политика выступает в роли одного из новых регуляторов, предназначенных для решения этих проблем; с той же целью формируется и государство как новая форма структуризации и организации жизни людей.

С таким пониманием вступает в противоречие определение Клаузевица: «Война есть ничто иное, как продолжение политики, с привлечением иных средств». То есть, ни о каком регулировании нет и речи.

Платон полагал, что политика - умение «оберечь всех граждан и по возможности сделать их из худших лучшими», Маккиавелли - знание о правильном и мудром правлении. Под политикой понимают как управление при помощи власти, либо как стремление к обретению и сохранению власти.

В марксизме понимание политики иное – как борьбы классовых интересов, когда общество рассматривается как совокупность структурно организованных групп, реализующих свои потребности и интересы посредством власти.

В домарксистском понимании история человечества – это история фараонов, падишахов, императоров, царей, президентов, премьеров, генсеков. Маркс убедительно показал, что история человечества – это история борьбы классов. В марксизме проявляется связь между куклой, государственным человеком, царем или президентом, и правящим классом, кукловодом.

С другой стороны, если следовать Аристотелю, то любое жизнеописание есть политика. Таким образом, вычленение политического романа теряет смысл. В связи с этим примем, что под политическим романом можно понимать

1) бытописание слоя госчиновников (романы Э. Троллопа, «Вивиан Грей» Бенджамина Дизраэли, «Карьера Бичема» Джорджа Меридита),

2) описание внешней политики государств – «Записки Биглоу» Дж. Р. Лоуэлла об агрессии США в Мексике, «Верноподданный» Генриха Манна, где Манн высмеивает имперские амбиции собственной нации, «Пятая колонна» Хемингуэя, фрагмент романа Ромена Роллана «Очарованная душа» (о французском патриотизме в империалистической бойне за передел мира), «Огонь» («Дневник взвода») Барбюса, романы о фашизме, представлено также детективным и военно-патриотическим жанрами,

3) поддержка прогрессивного начала в борьбе с реакционным внутри правящего класса («Алый знак доблести» Стивена Крейна, «Добровольцы» Р. У. Эмерсона о Гражданской войне в Америке, «Письма с Земли» Марка Твена, демократическая русская литература XIX века, но отчасти и «Борис Годунов» Пушкина),

4) бытописание положения низов («Маленький оборвыш» Джемса Гринвуда, «Гроздья гнева» Стейнбека, «Дети подземелья» Короленко, «Приключения Оливера Твиста» Диккенса, «Сердце тьмы» Джозефа Конрада, «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер Стоу, «За годом год» Салинаса, «Роман о Хельге Хауге» Эры Трульса, «Камероны» Роберта Крайтона и др.),

5) описание морали правящего класса («Путешествия Гулливера» Свифта, «Господа Головлевы» Салтыкова-Щедрина, «Нахлебник» Тургенева, «Бесприданница» Островского, «Молодые годы короля Генриха IV» Генриха Манна, «Соединенные линчующие Штаты» Марка Твена, «Вся королевская рать» Уоррена, «Рафферти» Уайта, «Убить пересмешника» Харпер Ли),

6) описание классовой борьбы («Легенда о Тиле Уленшпигеле» Костера, «История пугачевского бунта» Пушкина, «Отверженные» (Гаврош, июньское восстание 1832 года), «Девяносто третий год» Гюго, «Мэри Бартон» Элизабет Гаскелл, «Шерли» Эмилии Бронте, «Жизнь Клима Самгина» Горького, «Россия, кровью умытая» Артема Веселого, «Конармия» Бабеля, «За стеклом» Робера Мёрля (о восстании 1968 года)).

К политическим можно отнести и роман австралийской писательницы Катарины Сусанны Причард «Золотые мили» - хотя «собственно политические слова» появляются лишь в самом конце книги: «Туземцам запрещено подходить к городу Калгурли ближе, чем на пять миль. – Боже правый! – Воскликнула Салли. – А мы-то! Мы ведь всё у них отняли!.. Стыд и позор! – бушевала Салли. Мы разорили их водоемы и места охоты. Загнали их вглубь страны, чтобы они умирали там с голоду». И охотились на них, можно добавить.

Гельвеций, говоря о буржуазной революции в Англии, считал, что англичане «боялись полностью разрушить древнее сооружение, они строили из обломков и подпирали их другими обломками. Из этих-то разрозненных и плохо подогнанных обломков сложился английский государственный строй» (Соч., М.: 1956, С. 622-623).

То есть, Гельвеций полагал, что окончание революции – это социальный компромисс. Что, разумеется, неверно: сначала реставрировали династию Стюартов, затем нарождающийся капитализм окончательно уничтожил монархию, оставив от нее лишь табличку.

С другой стороны, ни английские крестьяне, не Кромвель, ни третье сословие, ни еврейские ростовщики, ни, тем более, левеллеры ни на миллиграмм не боялись разрушать что-то древнее.

Сенсуалист Локк, чья философия была пронизана духом Славной революции, писал о добровольном «общественном договоре» и восхвалял «умеренные монархии и разумно организованные правительства» (Г. А. Зинченко. Джон Локк. М.: 1973, С. 168).

То есть: компромисс Славной революции – сиюминутен, ситуативен, он отражает всего-навсего слабость нарождающейся буржуазии. Однако современный буржуазный либерализм возводит ситуативный момент компромисса в ранг концептуального.

Ленин указывает, что в философии Локка есть возможности как для материалистических, так и идеалистических выводов (ПСС, Т. 18, С. 127). Но.

Гегель еще не провозгласил развитие как движение от низшего к высшему доминантой истории.

Даже змея сбрасывает старую кожу целиком, а не пытается с ней договориться. Неужели Локк отказывает обществу в развитии, призывает сохранить феодализм и, если продолжить, то и черты рабовладения и первобытно-общинного строя, не разрушать эти древние сооружения?

Отнюдь. Наоборот, Локк своей борьбой против учения о врожденных знаниях и о гедонистических мотивах человеческих поступков подорвал классическую теорию естественного права. Локк восстает против сути феодализма на стороне третьего сословия, задачей государства он считает охрану частной собственности, отстаивает принцип равенства, человек, пишет он, не может подчинять себя деспотической власти другого. Локк отвергает закон высшего класса, в «Опытах о законе природы» в основу права он кладет законы природы (Соч. в 3 томах, Т. 3, М.: 1985-1988).

Пройдет совсем немного времени, и Бернард Мандевиль своей «Басне о пчелах» подвергнет резкой критике буржуазию, которая еще не успела толком встать на ноги. Вот ее мораль: «Бедных нужно строго принуждать к работе». И еще: «Народ необходимо держать в страхе».

При этом Мандевиль понимает: на том уровне развития производства иное невозможно. Парадокс: пороки отдельных буржуа ведут к общему благу. Разумеется, не пороки обеспечивают благо, а рост производительных сил. Но именно этот парадокс конституирует сегодня буржуазный либерализм: буржуа якобы награждают рабочих возможностью трудиться. Маркс замечает: «Только Мандевиль был, разумеется, бесконечно смелее и честнее проникнутых филистерским духом апологетов буржуазного общества» («Теории прибавочной стоимости», Соч., изд. 2-е. Т. 26, С. 395).

В буржуазном обществе нет ничего не буржуазного, буржуазны и рабочие, только форма иная. Их мораль – зеркало морали элиты. В книге «Положение рабочего класса в Англии» Энгельс пишет, что буржуазия всегда готова обвинить рабочих в лени, пьянстве, беспорядочных половых связях.

Энтони Троллоп в своем романе «Финиас Финн, британский член парламента» пишет: «… негодный, полуварварский ленивый народ нужно сдерживать, но не народ рассудительный, воспитанный, трудолюбивый».

Что имеется в виду под воспитанием? Держать вилку в левой руке, не сквернословить, не покушаться на частную собственность… Но откуда возьмется такое воспитание у рабочих? С другой стороны – найдите сумасшедшего, который бы любил превращение себя в животное в процессе труда.

Но Троллоп, ничтоже сумняшеся, пишет не о приличных домах для рабочих, не об улучшении условий труда, не о школах для их детей, не о больницах, не о повышении заработка, а о необходимости их воспитывать, улучшать их нравственность. Чтобы рабочие стали вегетарианцами, кушали рисовые котлетки и т.п.

Как же это возможно? Ведь сам Троллоп устами своего героя Паллизера отмечает, что «лорды мира сего… более способны как единичные личности сбиваться с толку в своих мыслях, чем все сословия людей, которыми они желают управлять» (Э. Троллоп. Первый министр. СПб, 1987, С. 678). Кто ж будет воспитывать рабочих? Те, кто более рабочих сбиваются с толку?

Бёрнс и Шелли были убеждены, что именно простой люд является носителем «ума и чести» нации.

Так или иначе, Троллоп, будто бы выступая против радикального взгляда консерваторов на сохранение дистанции с низами, постулирует именно то, что консерваторам и нужно: «Мысль, что политическая добродетель только на одной стороне, и вредна, и нелепа». То есть, да здравствует компромисс.

Максим Горький отнёс Троллопа к буржуазным писателям, которые «восхваляли и забавляли свой класс». Действительно, «Дети герцога», история исчезновения фамильных бриллиантов или «Попечитель» именно для элиты и предназначены.

То, что нравственность меняется от эпохи к эпохе, неведомо Троллопу, он лишь констатирует, что не принадлежит одному общественному классу. На самом деле, несмотря на буржуазность рабочих, нравственность у разных классов разная. Потому что нет общей или абсолютной нравственности, как нет врожденных идей, нравственность формируется бытием, а оно у разных классов существенно различается. И, соответственно, вместо развития, синтеза, возникновения нового, противоречие между добродетелями верхов и низов не снимается, эти добродетели у поклонников компромисса просто эклектически перемешиваются, как кофе с семечками подсолнуха в стакане кипятка.

По сути та же позиция у Джордж Элиот: каждый класс должен думать о благе всей нации. Будто бы существуют общие ценности, стоящие выше узкоклассовых. Например, национально-освободительные войны тоже затрагивают рабочий класс, но их содержание – более успешное развитие экономики в национальных границах на ранней стадии развития капитализма. То есть, главным образом – это интерес национальной буржуазии. С другой стороны, несмотря на все проповеди компромисса и общих ценностей, буржуазия и не думает делать шаг навстречу рабочему классу.

Аналогично рабочий класс не обязан думать о благе буржуазии. Нелепость такой позиции сегодня видна в американской пропаганде «общечеловеческих ценностей», которая оборачивается обыкновенным фашизмом.

Гаскелл, рисуя рабочий класс Англии времен чартизма, пишет о том, чего сегодня нет: что среди рабочих есть математики-самоучки, которые, «пробрасывая челнок между петлями основы», порой заглядывают в труды Ньютона, ботаники, знакомые с классификацией Линнея, талантливые поэты, певцы и музыканты, энтомолог Джоб Легг, певица Маргарет, ослепшая от черного труда в мастерской, изобретатель Джем Уилсон. Больше того: рабочие, по словам Гаскелл, всегда готовы оказать помощь ближнему, попавшему в беду. Чартист Джон Бартон спасает от голодной смерти семью рабочего Дейвенпорта, закладывая у ростовщика последнюю одежду. «Разве богач поделится со мной своим достатком, как он должен был бы сделать, если б вера его не была притворством?» - говорит Бартон.

Чартизм ограничен верой в закон, в возможность компромисса, в доброго царя. Кульминация романа Гаскелл - поездка Бартона в Лондон, где должно состояться вручение Хартии парламенту. Рабочие обмануты, их унижают полицейские, оскорбляют и выставляют вон за дверь члены парламента, глухие к просьбам о помощи. Рабочие Манчестера радикализуются – но прибегают не к стачке, не к вооруженному восстанию, а к террору, по жребию в террористы определяют Джона Бартона.

Увы, Гаскелл – как и Ч. Кингсли, христианка, поэтому конец романа – примирение враждующих сторон. Капиталист вдруг становится другим человеком, меняет отношение к рабочим, вводит на фабриках более гуманные условия найма рабочих.

Практика показывает иное: лишь ожесточенная борьба рабочих ВЫНУЖДАЕТ буржуазию идти на уступки, что, собственно, и показывает роман «Мэри Бартон».

Атмосфера послевоенной литературы Великобритании сформирована потерей в 1947-м Индии, в 1948-м – Бирмы и Цейлона, провалом агрессии США в Северной Корее, которую Великобритания поддержала, провалом интервенции в Египте, в 1956-м начался Суэцкий кризис, в 1960-м 17 африканских колоний Великобритании получили независимость. Империя перестала существовать.

В этот период политический роман посвящен национально-освободительной борьбе («Леопард в траве», «Неподходящий англичанин», трилогия «Смена ролей» Д. Стюарта, Бэзила Дэвидсона «Речные пороги» Б. Дэвинсона, «Вулканы над нами» Н. Льюиса, «Герои пустынных горизонтов» Д. Олдриджа. Агрессии во Вьетнаме посвящен роман Грэма Грина «Тихий американец».

«Сердитые» пятидесятники писали о проблемах молодежи и о расизме: Джон Осборн («Оглянись во гневе»), Кингли Эмис, Джон Уэйн, Джон Брейн.

Энтони Пауэлл, Дороти Ричардсон, Том Столпард, Гарольд Пинтер, Джеймс Олдридж, Арнольд Вескер,

Тэд Хьюз, Колин Генри Уилсон, Том Ганн… Число писателей на 1000 душ населения чрезвычайно велико для маленькой Великобритании. В СССР высокая плотность мастеров слова обусловлена бюджетным обеспечением Совписа (Союза советских писателей). Отличие в том, что в Совписе 90% бездарей, в Великобритании же все они обладают достаточным талантом. «И писателей как собак нерезаных, в том числе стоящих», – замечает мистер Уордл, персонаж рассказа Барстоу «Спроси меня завтра», к которому мы еще вернемся.

С другой стороны, начало холодной войны породило тему тоталитаризма и разочарования в СССР – например, у Оруэлла, который из левого превратился в стукача, составлявшего списки левых для полиции. Оруэлл – плагиатор, «1984» он скомпилировал у Замятина («Мы»), «Скотный двор» - у Костомарова, даже не изменив названия.

Возникает постмодернизм («Поминки по Финнегану» Джойса, «Женщина французского лейтенанта» Джона Фаулза, творения Беккета, Питера Акройда, Джулиана Барнса, Дэвида Лоджа, Анджелы Картер).

К какому типу отнести «Заводной апельсин» Бёрджесса – трудно сказать, в романе показаны шайки дебильных школьников и карательная психиатрия. «Ужасна долина, где печи горят, / Где смрад разложенья введёт в исступленье…»

Не оставлена и тема рабочего класса – у Дэвида Стори, Рэймонда Уильямса и многих других.

Именно она является ключевой.

Потому ли провалился ли чартизм, что не создал политической партии?

Адам Смит и Маркс подчеркивают, что труд рабочего, черный, тяжелый, монотонный, однообразный, отупляющий, обезличивающий («Экономическо-философские рукописи 1844 года») не позволяет обобщать, поэтому, констатирует Маркс, политическими представителями рабочего класса являются выходцы из высших слоев общества, из интеллигенции, разночинцев, буржуа и даже дворянства.

То есть: способны ли были чартисты создать политическую партию?

Этот ситуативный момент Эдуард Бернштейн возводит в концептуальный: рабочий класс, утверждает он, не в состоянии вырваться за рамки экономической борьбы. Роль партии (этой логике следуют и все буржуазные партии) – привнести в темную, косную, инертную, неграмотную материю рабочего класса политическое сознание. То есть, подменить церковь. Ленин в полемике с анархизмом повторяет этот тезис в работе «Что делать», однако позже многократно отмежовывается от него, утверждая вслед за Марксом, что «социализм – это живое творчество масс» (а не партий), что «диктатура пролетариата выражается в форме Советской власти, форме, найденной САМИМИ рабочими» («Государство и революция», речь на II конгрессе Коминтерна и т.д.). Тогда как XII съезд РКПб, прошедший без Ленина, постановил, что «диктатура пролетариата выражается в форме диктатуры партии».

Действительно, и Парижская коммуна, и первые Советы обошлись без партийной указки, больше того, формальными лидерами Парижской коммуны, этого, по выражению Маркса, прообраза диктатуры пролетариата, были как раз те, кого Маркс нещадно критиковал: прудонисты, бланкисты и пр.

С 1917 года рабочий класс претерпел структурные изменения, снижена доля живой силы на единицу продукции, вырос образовательный уровень, обозначился предел дробления труда, НТР породила автоматизацию и роботизацию, есть заводы без единого рабочего. Мощные забастовки в США в конце 60-х против конвейерной обезлички подтолкнули к созданию неконвейерных систем – с большим разнообразием труда и с большей производительностью. Труд заводского слесаря или электрика невероятно усложнен, это и массивы схем, и «ловля микронов», и работа с лазером и пр. В развитых странах сократилась численность рабочих за счет вынесения производств в страны с дешевой рабочей силой - при этом резко выросла численность рабочих в мире, за счет стран Азии и Африки.

Казалось бы – теперь-то рабочие способны вырваться за рамки экономизма? Создать Рабочую партию?

Но происходит обратное. Деградировали профсоюзы и партии, связанные с рабочим классом. Отчасти из-за того, что власть создала из профсоюзов и всех партий, от ультралевых до ультраправых, предохранительный буфер между собой и массами, буржуа платят компартиям за участие в выборах.

Как оказалось, сам рабочий класс не способен контролировать свои организации.

Рабочий класс сильно изменился, и в России тоже.

Рабочий класс изменился уже в 1941-м, когда немецкие братья по классу убивали советских рабочих.

Злободневный очерк тинэйджеров в романе Сида Чаплина «День сардины» 1961 года - не является главным. Да, тинэйджеры воюют с негритянскими погромами, выступают против фашизма. Но Сид Чаплин – последователь Максима Горького, основная тема романа – рабочая среда, безработица. Подросток Артур Хаггестрон не хочет быть глупой безвольной сардиной, лезущей прямо в сети. Он бунтует – но как? Бросает школу, пробавляется черными работами, создает банду, устраивает драки. Цель - получить работу по установке канализационных труб для местного совета. Выход – в большом заработке, в куче денег - но этого выхода нет. «Оглянуться не успеешь, а уж вся эта система наложила на тебя клеймо неудачника… А стоит войти в ворота гигантского завода, именуемого жизнью, и всем надеждам конец».

Сид Чаплин обнаруживает, что мир рабочего класса намертво переплетен с уголовщиной. Как и в США, что отразил Голливуд, как и в СССР, как и сегодня в России. Ошибались Бёрнс и Шелли!

В 1990-м горняки России, Межрегиональный Союз трудовых коллективов поддержали Ельцина (а горняков поддержали международные троцкисты), того Ельцина, который способствовал развалу промышленности страны.

С 2014 года, когда бандеровцы убивали на Донбассе детей, женщин, стариков, пытали пленных как звери - российские рабочие их снабжали оружием. Ярославский дизельный - дизелями для танков, пермские «Мотовилихинские заводы» - комплектующими для «Градов», КАМАЗ - военными грузовиками, «Роснефть» и «Лукойл» - горючим для бронетехники, «Авиаснабсервис» - запчастями для авиации. Я спрашивал работяг, не свихнулись ли они. Отвечали: «Детей надо кормить...» Чтобы убивали чужих детей?! Это не фашизм, говорят об украинских нацистах жители Донбасса, это хуже.

По мнению Ноама Хомского сегодня рабочий класс выброшен на обочину политики и с изумлением наблюдает, как главные события в мире обходят его стороной.

Действительно, на политической сцене возникают то ЛГБТ, то экологи, феминистки и троцкисты (и тут же исчезают), то никчемная солянка сборная антиглобалистов и альтерглобалистов (а металлурги США выступают против глобализма России), то дикие BLM, имевшие наглость объявить себя марксистами (почему нет, если и демократ Берни Сандерс выдает себя за социалиста). Ныне вся политика США сосредоточена на борьбе между двумя буржуазными партиями, демократами и республиканцами, а мировая политика обрела мальчика для битья, Россию, дабы поменьше обращали внимания на преступления мирового жандарма - пока идет возвышение новой супердержавы, Китая.

Однако ясно, что ни Псаки, ни Грета Тунберг, ни чернокожая лесбиянка Карин Жан Пьер, ни Зеленский, ни Тереза Мэй, ни Шольц, ни Лиз Трасс, ни Саркози, ни Байден, ни Макрон, ни даже Эрдоган или Си Цзиньпин, лгущий всему миру о социализме с китайским лицом, ни педофил Берлускони не могут быть материалом для политического романа. Разве только для заметок психиатра, ибо кто в здравом уме согласится считать осмысленной поддержку подавляющим большинством стран ООН оголтелого украинского фашизма. Итак, прав ли Хомский?

Октябрь.2022