Уроки труда и что -то еще

 

В 60 е годы уроки труда у нас в школе вел бывший фронтовик. В то время были живы многие из них. 65 год? Всего лишь 20 лет после окончания войны. Самой страшной войны. Наверно она эта война жила, продолжала существовать где то очень близко от нас. Пожилые женщины во всем чёрном, так и ходившие и пугавшие взгляд. Они не могли смириться, не умели стать как все. Война наполняла фильмы и журналы. А мы как то привыкли к ней, стала война для нас миром подвига и приключений. Чужих только. Сидишь в темном зале кинотеатра, интересно тебе.

Что он, учитель труда фронтовик, я узнал не сразу. Как-то просто узнал, естественно. Он ведь не рассказывал много, так обронит что то и все. Думайте сами. Однажды, пока елозили мы лениво напильниками по кускам металла, в верстаках, рассказал вдруг, ни с того ни с сего, как советовал одному жутко боявшемуся бойцу отойти в пустой окоп и застрелиться там, чтоб других не мучить. Вспомнилось, наверно. Так и он, вспомнился мне, просит воспоминание это о себе записать. А я пишу, потому что потребность вспоминать о нем есть.

Однажды, во время урока труда, а учились работать напильниками одни мальчики, стал я рассказывать анекдот моим одноклассникам, за соседними верстаками. Анекдот про мотыля. Это личинки комаров, ярко красные и сочные на вид. Суть в том, что рыбаки, на рыбалке, выпив и разговорившись про жизнь, как то вдруг заметили, что красная икра осталась у них не съеденной. Поняли рыбаки, что съеден был мотыль и с аппетитом, заняты разговором были, не заметили. Мотыля этого рыбы обожали. Позже я понял это, когда увлекся аквариумными рыбками.

Оглянувшись как то вдруг, я заметил стоящего за моей спиной учителя и слушающего меня внимательно. Будто рассказывал я что то важное. Вообще он присматривался ко мне. Сказал вдруг, послушав мой разговор с одноклассниками:

-ты бы, подрался с кем то, что ли...

Драться я не хотел. То есть иногда приходилось, но часто без особого успеха. Нужно было подучиться. Может он это имел ввиду? Что он думал про меня? Присматривался, наверно.

Во время перемен он отворял большие школьные форточки, холодный зимний воздух свежестью своей, выстудивал класс, наши многострадальные верстаки, тиски с изьеденными напильниками алюминиевыми губками. Мне нравилось проветривание класса. Женщины учительницы любили тепло. Учительница русского языка рассказывала однажды, как пробовала она есть сырую картошку. И не смогла. Тошно стало.

-зачем есть ее, сырую?- спрашивали мы.

Рыли противотанковые рвы под Москвой и вот в поле нашли. Это сырой грязи ноябрьской... Сколько голода нужно, чтобы вот так... Может, все же обожгли в костре, да не дошли? Да нет, про костер речи не было. Может нельзя было... И моя мама рассказывала, как 17 летней девочкой, посылали ее рыть рвы. Война... Ближе она была к нам тогда. Потом, уже в 70е появились болгарские и чешские фильмы о славных подпольщиках, боровшихся с оккупантами. Немецких фильмов, на ту тему, кажется не было. Хватило чувства меры. До сих пор помню фразу из одного болгарского фильма:

"Условный код, условный код -Каназириев полный идиот!"

Но Каназириев, не был полным идиотом. В тайне он также сочувствовал подпольщикам. Строил из себя дурачка. Ждал прихода освободителей, так сказать.

Один раз учитель труда, "трудовик", как мы его звали, и не только мы, верно это было и в учительской, предложил нам поискать металла для изготовления деталей. А я как раз в то время, заприметил металлические прутья, спрятанные у меня во дворе за изгородь. Нас с приятелем срочно отправили за металлом и к концу второго урока счастливые, мы прибыли в класс с тем металлом.

В классе стоял маленький, видавший виды токарный станок. Когда включался он, учитель труда просил нас всех отойти подальше и допускал к нему своих любимчиков. Одного или двух. Я не входил в их число. Но и не рвался к станку. Мальчишки надевали очки, защищавшие глаза и стружка лихо летела прочь из под резца.

Девочки в это время обучались кройке и шитью. Чему они научились, не знаю. Учили штопать носки и нас, мальчиков. Готовили к экономии. И теперь штопаю, чаще безалаберно. Кое как.

Как то раз не было учителя, заболел и вместо него, чтобы не отпускать класс по домам к нам прислали учителя труда. Он сидел за учительским столом, молча читал газету, поглядывал иногда на класс, чтобы не шумели. В это время проходил карибский кризис. Даже я слышал про президента Кеннеди. Я спрашивал отца:

-а Кеннеди, хороший? Отец, читавший газету Известия, как мог объяснял обстановку:

-Неплохой человек, жаль убили...

Учитель труда, отложив газету, устав видно от шрифта, заметил нам:

-Вот вы ещё молоды, многого не понимаете... А вот были бы постарше, понимали как близко подбирается война. Если бы вам служить... Газеты бы читали.

В мае, когда весеннее солнышко все настойчивее звало на волю, обучение в классе труда окончилось. Был последний урок и учитель труда вышел из класса. Не надолго вышел, по делу. Мы все, а я позже всех, отодвинули большой ящик письменного стола учителя и расхватали на память свои молотки, выточенные беззубыми напильниками из того самого металла. Я не успел, не хватило мне молотка. Но подумал, что как человек, добывший этот металл и я на кое что имею право. Я взял себе гордость учителя, самодельные ручные тисочки. Он часо держал их в руках, показывал нам. Сделанные с необыкновенным тщанием, долго и бесполезно хранились они у меня между инструментов.

Товарищ сказал, с ужасом:

-оставь, положи сейчас же на место. Ругать будут!

Но очень мне хотелось взять и себе что то на память, хоть и прав на то явно было меньше, чем у других. Они то скорее стачивали металл своими напильниками. Прошло минут пять, учитель труда вернулся в класс, осмотрел пустой ящик стола и... ничего не сказал. Так я стал владельцем замечательного приза. Одноклассники просили:

-дай глянуть!

Но я цепко держал свое достояние и потом тиски эти долго лежали среди разного хлама, пока однажды, движимый смутным желанием выбросить что то уже совсем лишнее, выбросил я среди прочего и их.