ОпусТошения
Часть первая. СОН.
Благословенна будь рука похмельного поэта,
Как малолетки, сотрясая медь в подъездах,
Где страшный сторож с красными глазами
Лакает ночь большим беззубым ртом
И кланяется в ноги Клеопатре -
Той, что живёт на пятом этаже,
Под самой крышей с бельевой верёвкой,
Натянутой как острая струна
Гитары итальянских мафиози,-
Шалом тебе...
И шиза мудрая иль муза, но с шизой,
Тебя с утра осыплет матом, осиняя,
Как снегом или градом, наконец,
Хотя последнее не очень-то приятно,
Поскольку нежеланно, на конец,
Или, хотя бы, скажем, на начало
Для благозвучия, что режет ухо той,
Что тонкая, как острая струна,
На шеях зазевавшихся сограждан
Сжимает руки.
Но... Грудь свою, бесстыдно оголя,
Она в окно кидала, словно камень.
И радовалась каждому паденью
На головы прохожих ошалелых,-
Те, с визгом разбегались, гогоча
О странностях падения предметов.
Но, чувствуя тепло её души,
Как мотыльки взлетали, изначально,
И стайками кружили в темноте
Возле окна.
Ё! Тайная любовь к себе самой
Окажется бесстрастною и странно
Влекущую мужчин в пустую ложу,
Ещё не отдохнувшую от дела,
Что обдавало ночь своим огнём.
Но тухли свечи и мерцали звёзды...
И мыши ели их, хрустя забралом,
Но отрицали очевидный фак,
Застукав нас в объятьях...
Карманные часы пробили ночь
О маятник в безъядерном пространстве.
Отсчитывая сутки для движенья
Иль Пенелопе, или Клеопатре, что
Яблоко надкусывает томно.
А сок стекая радостно по телу,
Увещевает радиогазету о памяти
Вчерашних кир рассиров, снующих весело
В моём кармане.
Часть вторая. ДЕНЬ.
Удушлива патетика пространства
Включенная в борьбу за выжеванье
Под этим небом из гремучей жести
В звучании огромных аксельбантов
На кителях в цвет полуночных кошек,
Поющих в баках пищевых отходов,
В недавнем времени ещё съедобных
Не только для двурогих идиотов,
Но и для нас - вполне лояльных граждан
Большой семьи.
Теперь же, потеряв Нить Ариадны,
Известную от матери Ализма,
Но в корне млечную для прочего народа,
Сподобившись лишиться даже Веры
В немытую прорабскую державу,
Сидим и ждём добротного Мессию,
Заранее плетя венец терновый,
Готовые раз пять кого угодно
В свободе данной. Свыше или ниже,-
Какая разница?
А тот, что "бродит по Европам" - в дрожжах,
Ещё вчера стращая страны мира,
Отчаялся. Купил билет на Кубу
И там обрёл спокойствие и счастье.
Под пальмами вкушает зуд кокоса,
Забыв усталость и свои скитанья
По городам, где правит Клеопатра,-
Та, что живёт... А впрочем, я отвлёкся.
Хотя... Иллюзия беспечного сознанья
Всегда полна импровизаций.
Чуть только свет умолкнет в окнах оных,
Она на Даун-Стрит выходит молча,
Внося сумятицу в подкорки мирных граждан,
Готовых по привычке "Кто последний"?-
Занять места, составить длинный список
И выстрелиться первому в затылок
Чтоб насладиться лирикой Гапона,
Монгольским танцем, Ницше и другими,
Включая также водку с аспирином
И что-нибудь из антикоммунизма.
Но в этой эротической программе,
Составленной Бакуниным и Данте,
Достаточно забавных откровений.
И, глядь... Бернштейн бежит , опять, куда-то,
А следом - штучек пять косоворотов -
Раскрепощенных детушек природы,
Оставленных на попеченье блядства
И равенства самих себе подобных.
Что было бы смешно наверняка,
Когда б не страшно...
Часть третья. ЖЕЛАНИЯ.
Ах! Зигмунд, отравляющий умы,
Так в бессознательной стругает половине,
Ощерившись в улыбке плотоядной,
Кусая провода электрошока
Вникать ли в смысл бессмысленного действа?
Не театральных дощатых погостов,
Но удивительных творений жизни,
Совокупив невинные убийства в порыве
Сладкой страсти!
Кто говорит во мне?!
Когда луна осветит ярость глаз,
Блестящих глаз развратной Клеопатры,
Сверкающих гранённостью алмаза,
И режущих неясные желанья,
Давя внутри холодные расчеты,
Ума лишая и взывая к плоти...
Тушу огонь и завываю
Как одинокий полк!
Часть четвёртая. ВЕЧЕР.
Вдруг... Дрогнули колени.
И тени побежали по обоям,
Сбивая пыль с портретов мудрецов,
Вникая Суть-о-суть тщедушного виденья,
Вписав в скрижали ватные дела
Изранив наповал врагов Эрота
Внезапно разбиваясь о комоды,
Всё растворилось в сумраке пространства,-
Далёкие огни приличных мыслей
Народных эпосов.
Часть пятая. НОЧЬ.
Тарковщиной попахивал трясущийся стакан!
Сквозь устремляясь в Кама-Сутра-Веды
Сновал Отрепьев, раня руку мелом,
И в лузу шар вгонял потёртым кием,
Не думая о павших. На галерах,
Везущих пьяных дев в неволю к Гракху,
Слепой Гомер слагал рулады Юнгу,
Или Орфею, или Калиостро,
Что в этажах чинил свой "Смитт энд Вессон"
С верёвкой на устах...
Так терпко пахнет мятой этот час
Альтернативно пресному рассвету!
Забывшие усталость пробужденья,
Опоенные радостью природы,
Поэты точат перья, рвут бумагу,
Поскольку наступает упоенье
Собратом смерти - удивлённым сном
О спелой ягоде смоковницы восточной,
Грядя во внутрь.
Звучит ситар. Звеня пивною бочкой,
Пиющие сию златую муть,
Стучимся иступлённо головами
О стены, сотрясая телом звука,
Под вопли Вакхов и Вакханок,
Вкушая плоть и кровь чужой доктрины,
Терпя в итоге полное фиаско
Желании затмить пьянящий глас
Бродячего певца...
Мне кажется, я вспомнил, что хотел...
В видениях, перед рассветом жизни
Я зрил свечение в глубоком коридоре.
И теплота, струившаяся мягко
Меня окутала... Я вспомнил, что хотел!
Мой путь мелькнул рассеянный но долгий.
Миг окружил сознанье домом плоти,
Сдавив меня. Я задыхаюсь -
Вот. Рожденье!
Часть шестая. УТРО.
Блаженен час прекрасного друида,
Прошедшего меж мраморных колонн
К Казанскому собору.
На ступени
Ступив божественной пятой
И возложив главу свою седую
На паперти судьбы.
... и в эпатаже голоса свои
Несли на плаху к вечной Клеопатре,
Постигнув строй чудесных инструментов,
Звучащих истово, как фуги Баха,
Закованные в латы из бетона
С прослойкой жестов вместо тела,
В бравурном марше дворника Семёна,
Умевшего бывать, когда не нужно,
Галантным князем.
Взгляд опустив,
потупившись на рею,
Алкает доблестных побед его. Глафира
Сморкаясь громко на виду Вселенной
В эпоху Цзинь китайского фарфору,
Степенно мудрствует в припадке словоблудья
О диких утках вятского болота,
Где правит бал холодная сирена
В перинах снов...
И нет Времён....
И связи нет внутри...
Есть лишь опустошение умов.
1989
