Сонеты Вильяма Шекспира

В 2021 году вышла в свет моя книга переводов «Сонеты Вильяма Шекспира».

Это 2-е дополненное издание. Книга находится в Российской Национальной Библиотеке

ВСТУПЛЕНИЕ

Сонеты Шекспира навсегда останутся загадкой!

Они были изданы в 1609 году «книжным пиратом» Томасом Торпом без разрешения автора. Торп сумел раздобыть 154 сонета, которые вращались в литературных кругах, и пронумеровал их.

Мы не знаем автобиографичны стихи или нет.

Слухи ходили разные. Некоторые издатели заявляли будто в «Сонетах» воспевается возлюбленная Шекспира, а один уверял, что это — королева Елизавета I.

Однако в те годы данные произведения особо популярными не стали, и на долгое время о них забыли.

Лишь в конце XVIII века о сонетах Шекспира заговорили снова.

Эдмонд Мэлон (1741-1812) обращает внимание на то, что стихи представляют собой не один, а два цикла, первый из которых (1-126), посвящён мужчине, а второй (127-154) — женщине. Одновременно Мэлон отметил ряд типичных опечаток и предложил внести изменения в тексте.

Тогда и было выдвинуто предположение, что Шекспир посвятил свои сонеты молодому графу Генри Ридли, меценату.

Но это кажется весьма странным, если учесть, что с 1 по 17 сонет один мужчина уговаривает другого обзавестись потомством. Тем более своего мецената.

А может сонеты обращены к юной девушке, которую Шекспир называет «другом», чтобы не разглашать тайну?

Может правки и версии Мэлона не совсем корректны?

Существует ещё гипотеза, что «юный красавец» внебрачный сын автора и имел высокий титул.

От себя хочу заметить, что эти 126 сонетов настолько романтичны и возвышенны, что любовь в них

действительно больше напоминает отеческую.

Автор как бы беседует со своим сыном — и о продлении рода в том числе. Данные стихи совершенно лишены

чувственности и плотской страсти, которая присутствует в ярких и темпераментно-откровенных

сонетах к «тёмной даме» (127-154).

Я ни на чём не настаиваю и не собираюсь идти против шекспироведов.

Но всё-таки, перевод первых семнадцати сонетов, изучив подлинники, выстроила таким образом, что каждый из них может быть адресован хоть юноше, хоть девушке. Причём смысл стихотворений остался прежним.

Сонеты Шекспира блистательны независимо от того, кому они посвящены!

Пусть читатель сам решает — к молодому графу или к юной леди обращался гениальный английский поэт.

Ведь это до сих пор — загадка!

С.В. Чуйкова.

От красоты — преумноженья ждём!

Так совершенство розы длится вечно.

И пусть цветок завянет майским днём —

Бутоны расцветают безупречно.

А ты, в плену у собственных очей,

Огнём своим себя сжигаешь снова,

Но голод лишь становится острей

Там, где обилье радовать готово.

Бесспорно, ты всегда украсишь пир

В честь юности, устроенный весною,

Но, нежного бутона скрыв эфир,

Как скряга, усыхаешь над казною.

Мир пожалей, иль красоту и стать

Вдвоём с могилой будешь поедать.

Когда морщины, через сорок зим,

Проложит на челе Фортуна злая,

А юности наряд, что так любим,

Износится в лохмотья, превращаясь,

Что сможешь ты тогда сказать в ответ,

Куда богатство нежное девалось?

Ведь у запавших глаз, где блёклый свет,

Ни яркости, ни силы не осталось.

О, были бы достойны похвалы

Твои слова:«Смотрите, мой ребёнок!

Он оправданье для седой главы,

Наследовал красу, и смехом звонок!»

В тот миг и взор твой стал бы молодым,

И старость улетучилась, как дым.

Своим лицом любуясь в зеркалах,

Скажи ему:«Пора создать другое».

Пока однажды юность не ушла —

Вознагради кого-нибудь собою.

Да разве есть та девственная плоть,

Что пахотой благой пренебрегла бы?

Иль та, чья безрассудная любовь

Потомству появиться не дала бы?

Ты зеркало для матери своей:

Её апрель и луч воспоминанья!

И ты увидишь в облике детей

Свою весну и прежние мечтанья.

Но память может и закрыть свой счёт:

Без воплощенья образ твой умрёт.

О, нежное создание для зла!

Зачем наследство тратишь ты впустую?

Природа только займ тебе дала,

Чтоб красотою создавать другую.

Ну, почему не умножаешь клад,

Который щедро выдала Природа?

Так глупый ростовщик, что стал богат,

Склонясь над сундуком, не ждёт прихода.

И ты, с собою сделку заключив,

Обманом утешаешься уныло.

Но от Судьбы богатство получив,

Что здесь оставишь, уходя в могилу?

И в чём, скажи, повинна красота,

Когда тобой в темнице заперта?

Тончайшею работою часов

Был создан образ твой неповторимый,

И те ж часы — тираны всех веков —

Уводят красоту в простор незримый.

Так лето продвигается к зиме,

Которая сразит его в финале:

Деревья льдом покроются во тьме,

Цветы умрут на снежном покрывале.

А если розы сок не сохранён,

Как нежный арестант в простом флаконе,

То красота исчезнет, словно сон —

О ней не вспомнят в ледяном сезоне.

Когда эссенция сохранена,

То и зима бывает не страшна!

Не позволяй зиме холодной, злой

Сковать в тебе, весны бурлящей соки.

Наполни сладостью сосуд благой,

Пока у красоты не вышли сроки.

Ты можешь осчастливить вкладом тех,

Кто облик твой полюбит совершенный,

Чтоб позже, разлетался детский смех

И беззаботный, и благословенный.

Ведь образ свой умножа в десять раз,

Во столько же становишься счастливей.

И где старуха-Смерть отыщет лаз,

Когда ты в десять раз неуязвимей?

А красота, поверь мне не пустяк,

Чтоб стал её наследником червяк.

Когда с рассветом, набирая мощь,

Светило голову вздымает гордо,

Касаясь жаром скал, морей и рощ,

То целый мир склоняется покорно.

И днём, когда в зенит небесный свой

Оно стремится молодым мужчиной,

Всяк смертный, очарованный красой,

Любуется блистательной картиной.

Когда ж под вечер, с верхней точки гор,

Уходит Солнце тихим шагом в старость,

То даже те, кто предан, прячут взор:

Нет сил смотреть, что от него осталось.

И ты не упусти цветущий день —

Пусть сын тебя продолжит, а не тень.

Ты, словно музыка! Так почему

Тоскуешь, слыша радостные звуки?

Со сладким сладость не ведёт войну,

Так от чего испытываешь муки?

Не оттого ли, что аккордов ряд

Напоминает брачные союзы,

А звуки, укоряя говорят,

Что одиночества опасны узы?

Послушай: струны слаженно поют,

Как муж любезный и его супруга,

И вместе с их ребёнком создают

Аккорд прекрасный счастья друг для друга.

Когда ж поёт всего одна струна,

То всем тоска и боль её слышна.

Ужели из-за горьких слёз вдовы,

Себя изводишь в одинокой жизни?

Но если же умрёшь нежданно ты —

Склонится целый Мир в печали тризны.

Он, как вдова, начнёт скорбеть тогда,

Что нет потомства — этого, что хуже?

Ведь утешеньем женщине всегда

Глаза детей, когда грустит о муже.

Да, мот сорит деньгами, но они

Лишь переходят на другое место;

А годы красоты все сочтены,

И Времени не предъявить протеста.

Но кто растрату сам в себе ведёт,

Любви другим, конечно, не даёт.

Стыдись! Твоя влюблённость — это ложь,

А хитрость не настолько безобидна.

Да, многих ты красою в плен берёшь,

Но их не любишь — это очевидно.

Ну, а себя ты ненавидишь так,

Что разрушаешь замысел Природы —

Свой дивный храм считаешь за пустяк,

Где красоту растаскивают годы.

Одумайся, чтоб мысли я сменил!

Пусть доброта — от зла тебя избавит,

Чтоб только правда придавала сил

Идти к любви, которая всем правит.

Меня услышь, и ради вечных дней,

Ты награди красою сыновей.

Старея, будешь в детях расцветать,

Которые твоей являясь частью,

Наполнят душу юностью опять —

Так старость не похвастается властью.

И в этом мудрость всей красы вокруг,

Иначе увяданье ловит в сети;

Когда бы на тебя равнялись вдруг —

Исчез бы мир за шесть десятилетий.

Пусть те, кого Природа создала

Топорно-грубыми, умрут бесплодны,

А кто красив, к кому она щедра —

Цветут, для продолжения пригодны.

Тебя любовь ваяла, как печать,

А значит оттиск нужно повторять.

Когда удары слушаю часов,

И вижу: день утоплен темнотою,

Фиалку погубила тень лесов,

А кудри серебрятся сединою;

Когда смотрю на кроны без листвы,

Которые в жару овец спасали;

Иль вспоминаю, как пучки травы

В телегах, белой бородой качали;

Тогда печалюсь о твоей красе:

Она исчезнет Времени приказом,

Ведь всё подвластно смене на Земле,

Где новое восходит раз за разом.

От Времени ничто не защитит,

Лишь дети, воплотившие твой вид.

Моя любовь! Ты можешь быть собой

Не дольше, чем живёшь на белом свете.

Нет тех, кто обошёл Смерть стороной,

Так подари свой дивный образ детям.

Тогда краса, что Бог в аренду дал,

Продлится в этом мире бесконечно,

И отразится в холоде зеркал

Твоим ребёнком ласково-беспечным.

Ведь кто позволит, чтоб прекрасный дом

Пришёл в упадок вопреки уходу,

Чтоб зимний сумрак поселился в нём

Ветрам и глупой прихоти в угоду?

Одни лишь моты! Не исчезни зря:

Как ты отца, пусть сын продлит тебя.

Свои сужденья не со звёзд беру,

И всё ж мне кажется, что я астролог,

Но не такой, чтоб предсказать игру,

Ненастье, засуху, чуму иль голод.

Мне также неизвестна сила гроз,

Я не могу предвидеть град и ливень,

Иль королевствам вынести прогноз,

По тем знамениям, что в небе синем.

Но я читаю по твоим глазам

И в этих звёздах нахожу ответы,

Что правду с красотой, как чудный храм,

Потомкам передашь, храня заветы.

Иначе я предвижу твой финал:

Красу и правду гроб себе забрал.

Когда я сознаю, что на Земле

Даётся совершенству миг короткий;

Что Мир — лишь сцена, а спектакли все

Задуманы на звёздах нежно-кротких;

Когда я постигаю жизнь людей

И вижу, как Судьба на них влияет,

Что юность, хоть тщеславна от идей,

Но старость даже память забирает;

Тогда, тобой любуясь день за днём,

Я о богатстве сокрушаюсь нежном:

Ведь Время красоту, отдав в заём,

Однажды заберёт её небрежно.

Но я люблю и стану воевать,

Что год крадёт — привью тебе опять.

Зачем не хочешь способом иным

Ты посрамить у Времени пороки?

Сражаться с увяданием твоим

Мои бесплодные устали строки.

Сейчас на пике молодости ты,

И в девственном саду земля пустая,

Растила б с удовольствием цветы,

Чей вид живой — не акварель плохая.

Лишь так должна себя жизнь обновлять!

А кисти и перо, храня уменье,

Твою не смогут нежность передать

Точней, чем детских рук прикосновенье.

Отдав, ты будешь в сыне жить родном,

Создав портрет особым мастерством.

Да кто поверит в будущем стихам,

Где ты, мой друг, прекрасней идеала?

Они скорей гробница, а не храм

Для красоты, которая сияла.

О, если б мог я передать твой взор,

Изящество манер и поз словами,

Сказал бы век грядущий:«Это вздор!

То был не человек — был Ангел с вами.»

И презирали б рукопись, увы,

Так лживым старикам нет уваженья.

И осуждали б с ханжеством вдовы,

Чрезмерность моего воображенья.

Но сын, став продолжением твоим,

Как он помог бы сразу нам двоим.

Сравню ли я тебя с июньским днём?

Ты тише, привлекательней, добрее.

Сравню ли с изумительным цветком?

Но вянет он, лишь холодом повеет.

И даже золотой небесный глаз

Нежданно туча тёмная скрывает.

В природе всё имеет скорбный час,

Когда очарованье исчезает.

Но вечно лето красоты твоей,

И краски у его не потускнеют!

А Смерть уйдёт ни с чем в страну теней,

Ведь ты стихами вознесён над нею.

Пока сонет читают на Земле,

Бессмертие завещано тебе!

О, Время — хищник! Когти льва сломай,

Земле вели зарыть плоды в могилу,

Надменно зубы тигру вырывай,

И Феникса сожги в крови за силу;

Неси печаль и летом, и зимой;

Ты власть имеешь — всё что хочешь делай

И с этим миром, и с его судьбой,

Одно не сотвори рукой умелой:

Изрезать не позволь своим часам

Чело любимого, создав морщины,

Пусть он живёт, угодный Небесам,

Как образец прекрасного мужчины.

Ты, Время, не хвались про тлен и дым,

В моих стихах друг будет молодым!

Дала Природа женское лицо

Тебе, мой повелитель и царица,

Плюс сердце нежное, что так влечёт,

Но не предаст, как хитрая девица.

Лучистым взором обладаешь ты,

Который покоряет неизменно,

И статью, разжигающей костры,

У женщин и мужчин одновременно.

Свои мечты Природа воплотив,

Тебя снабдила женской красотою,

В конце творенья, словно полюбив,

Добавив нечто, развела со мною.

Поэтому, ты женщин забавляй,

Но только мне свою любовь отдай.

Я на поэтов звучных не похож,

Которые украсить слог стремятся,

Которые выплёскивают ложь,

Боясь в любви обыденно признаться.

Сравнения у них одни и те ж:

То с Солнцем и Луной, то с перлом моря,

То с лёгким ветерком, который свеж,

То со звездой, тускнеющей от горя.

Позволь же мне, кто истинно влюблен,

Писать правдиво о предмете страсти,

Который смертной матерью рождён,

Но красотою не уступит власти.

Пусть о товаре всем кричит делец,

А я своей любви не продавец.

Я не поверю зеркалу, что стар,

Пока в тебе кровь юности резвится.

Когда ж отнимет Время этот дар,

За мною Смерть опустится, как птица.

Ведь молодость твоя — то мой наряд,

В который сердце облачилось снова.

Оно живёт в тебе, чему я рад,

А юное твоё во мне ждёт зова.

Так береги себя, моя любовь!

И я клянусь, что буду осторожен:

Сосуд не разобью, твоя там кровь,

Для няньки долг заботою умножен.

Но сердце погубив — своё забудь!

Не для того беру, чтоб дар вернуть.

Как плохонький, робеющий актёр,

Что толком не раскрыл на сцене роли;

Как монстр, который злобен и хитёр,

Чьё сердце слабнет от его же воли;

Так не могу произнести я фраз

Заветного любовного признанья,

А ум не в силах выполнить приказ,

Как будто задохнулся от старанья.

Поэтому пусть взоры говорят,

Что сердце прячет в глубине, с опаской;

Пусть молят, ожиданием горят,

Лишь ты пойми, что спрятано за маской.

Любовь имеет свой тончайший ум —

Глазами слышать в сердце страсти шум.

Мои глаза рисуют твой портрет

А для работы выбрали холст сердца.

Теперь он в раму из меня одет,

Для всех закрыт, как храм для иноверца.

Но ты портрет чудесный разгляди:

Я рисовал и днями, и ночами,

Висит он в мастерской моей груди,

Его увидишь окнами-очами.

Дружны две пары глаз, то их секрет:

Мои — любимый лик изображали,

А сквозь твои — проходит солнца свет,

Чтоб дивный образ не узнал печали.

И всё ж, мои глаза старались зря:

Им не видать, что в сердце у тебя.

Пусть те, кому корона вручена

Своим гордятся именем и званьем.

А мне Фортуной почесть не дана,

Я награждён иным —любви вниманьем.

Хоть фавориты принцев, королей

Цветут, как ноготки, под солнцем ясным,

Но хмурый взгляд — их славы нет быстрей,

Чем лепестки свернутся днём ненастным.

И генерал, прославленный в боях,

Имея сто побед и достиженья,

Всего однажды битву проиграв,

Из книги чести вычеркнут в мгновенье.

Но счастлив я: тобой любим, люблю,

Кто эти званья приведёт к нулю?

Сокровище моё, я твой слуга,

Что накрепко привязан к господину,

Пишу письмо не остротой ума,

А чувством, разъясняющем причину.

Да, чувство! Что в сравнении с ним ум?

Он бедным кажется, почти ненужным.

Но ты поймёшь, и трепет этих дум

В душе своей оденешь словом чудным.

А до того: пока созвездий ряд

Мне не укажет верную дорогу,

Пока надежда не сошьёт наряд,

А веры свет не уберёт тревогу,

Нет, не осмелюсь, зная власть твою,

Произнести, что я тебя люблю!

Спешу прилечь, устав я от пути,

И в отдыхе почувствовать забвенье,

Но мыслям сразу вздумалось идти,

И как всегда едино направленье.

Издалека, где я нашёл приют,

Они к тебе в божественном экстазе,

Паломниками верными бредут,

Плюс добавляют прелести в рассказе.

И взор моей души летит туда,

Где призрак твой сияет красотою.

Он остро, как сапфир, горит всегда,

А тьма-старуха стала молодою...

Вот так, все дни и ночи лишь с тобой

Я провожу — какой уж тут покой.

Ну, где найти мне благостный покой,

Раз отдыха лишили многократно?

Ведь день передаёт поре ночной

Мою тоску, чтоб утром взять обратно.

Хоть свет и тьма соперники во всём:

Они пожали руки, сговорились,

Чтоб я тебя искал напрасно днём,

А в ночь страдал, когда мечты разбились.

Я утро уговаривал, просил

Тобою заменить часы рассвета!

А ночи клялся из последних сил,

Что ты прекрасен, словно звёзды лета.

Но день приносит новую печаль,

А ночь всё множит — им меня не жаль.

Когда осмеянный Судьбой, людьми

Я бьюсь один, поруган и отвергнут,

И глухо небесам твержу:«Прими!» —

Всё проклиная так, что звёзды меркнут;

Когда друзьям завидую твоим,

И, внешность примеряя их иль связи,

Кажусь себе бездарным и пустым,

А мысли — тривиальны в каждой фразе;

Тогда приходит образ твой ко мне,

Он счастья полон в душу проникает,

Как жаворонка песня о весне,

Что на заре звенит в начале мая.

Так становлюсь богаче королей:

Мне только вспомнить, о любви твоей!

Когда на свой безмолвный, строгий суд,

Я вызываю лет унылых стаю,

И горя полный, словно старый шут,

Все беды и несчастья вспоминаю,

Тогда глаза, не знающие слёз,

Влажнеют, и особо я тоскую

По тем друзьям кто умер и унёс

В своих сердцах любовь мою былую.

И снова я у них ищу ответ

И счёт веду утратам и страданьям,

Оплакивая заново дым лет,

Который принесли воспоминанья.

Но стоит лишь подумать о тебе,

Печалей больше нет в моей судьбе.

Ты воплощенье всех моих друзей,

Которых Время тихо забирало,

Их верные сердца — в груди твоей,

Где царствует опять любви начало.

О, сколько преданных, священных слёз,

Тоскуя, я пролил на их могилы!

Те слёзы, как проценты мёртвым, взнос:

Друзей напомнил мне твой образ милый!

Ты — для возвышенной любви приют,

Которая прекрасна, бесконечна.

Друзья тебе её передадут,

Чтоб охранял и любовался вечно.

Я помню образ каждого из них,

Так будь со мной, чтоб пульс их не затих.

Когда переживёшь тот странный час,

В который заберёт меня могила,

А позже перечтёшь в который раз

Наивные стихи, где сердце жило,

Сравни их с достиженьями других.

И если покорит перо чужое,

Их сохрани, как свет моей любви,

Не как стихи, что блещут красотою.

Меня же только мысли удостой:

«О, если б друг творил все эти лета,

Любовь дала бы урожай такой,

Что стал бы лучшим он среди поэтов.

Но умер. Дар других я оценил.

Его ж читаю, так как он любил!»

Бессчётно раз я видел как рассвет

Вершины гор ласкает царским взглядом:

И солнечным лицом, даруя цвет,

Всех золотистым балует нарядом.

А позже позволяет тучам зло

Поставить пятна на своём обличье,

И прячась робко, ведь ещё светло,

Идёт за горизонт, забыв величье.

Так ты, мой свет, всего единый час

Меня ласкал прелестными лучами,

Но дальше твой огонь, увы, погас,

Исчез у грязной тучи за плечами.

Поскольку и на Солнце пятна есть,

Твои земные — полюбить мне честь.

Зачем ты обещал прекрасный день

И настоял, чтоб плащ я свой оставил?

Ведь тучи низкие, как злобы тень,

Меня настигли против всяких правил.

Любимый мой, не поздно ли светить,

Когда безжалостно побит я градом?

Бальзам для раны нужно ли хвалить,

Когда душе бесчестие в награду?

Не станет мне лекарством и твой стыд.

Хоть ты раскаялся, но я обижен.

Знай, сожаления притворный вид

Прибавит тяжести, когда унижен.

Но эти слёзы жемчугом, мой друг,

Искупят всё, спасая нас от мук!

Ты не грусти о том, что совершил:

У розы есть шипы, и примесь — в злате,

И червь бутон невинный повредил,

И тучи скрыли солнце на закате.

Грешны все люди; даже мой сонет

Заглаживает скверное сравненьем,

Стараясь защитить тебя от бед,

Чуть лживым, оправдательным решеньем.

О, мне извстно, что такое страсть!

Я для неё готов быть адвокатом,

Но честь с любовью хмуро делят власть

Внутри меня, ни в чём не виноватом.

И даже если победит любовь,

Ты, милый вор, меня ограбил вновь.

Пора нас разделить теперь, друг мой,

В любви, которая была едина,

Чтоб пятна мне вручённые Судьбой,

Я нёс один, безропотно, незримо.

Мы любим: вот связующая нить.

Но зло молвы, наветы и тревоги,

Хоть не способны чувства в нас убить —

Крадут за часом час и слишком строги.

При встрече мне нельзя тебя узнать —

Моя вина не ускользнёт от взора,

И ты меня не должен замечать,

Чтоб не навлечь на честь свою позора.

Отныне, репутацию храня,

Готов на всё, ведь я люблю тебя.

Как немощный отец за сына рад,

Что полон сил тот и шалит беспечно,

Так я, устав от жизненных преград,

Тобою восхищаюсь, друг сердечный.

И дело здесь не только красоте:

Твой ум, богатство, верность с добротою

Находятся на царской высоте —

Туда веду любовь я за собою.

И сразу не бедняк я, не больной —

Ведь даже тень твоих заслуг чудесна.

Отныне награждён самой Судьбой:

Мне жить и с долей этой славы лестно.

Пусть лучшее идёт к тебе! В тот час

Я становлюсь счастливей в сотни раз.

Как может Муза требовать сюжет,

Когда твоё дыханье в каждой строчке?

И драгоценней этой темы нет —

Пред ней трепещут белые листочки.

Да, ты один себя благодари,

Что у меня стихи достойны чтенья,

Лишь неуч не напишет о любви,

Когда ты даришь свет и вдохновенье?

Будь сам десятой Музой, в десять раз

Превосходящей девять Муз поэта!

А кто сумеет, пусть стихи создаст,

В которых станет точной суть портрета.

Моя же Муза, если угодит,

Подарит славу, хоть в трудах пиит.

Да как теперь тебя превозносить,

Когда ты лучше всех, но часть моя же?

К чему мне самого себя хвалить,

И чувствовать затем виновным даже?

Поэтому попробуем жить врозь,

Чтоб нам не называть любовь единой,

Тогда бы и желание сбылось:

Прославить я смогу твой образ дивный!

О, сколько мук разлука бы несла,

Когда б мечтать нам запретило Время,

Но грёзам о любви — им нет числа,

И это восхитительное бремя!

А если б в мире не было разлук,

И я хвалу сейчас не пел бы, друг.

Ты всех возьми моих любовниц, всех!

Что обретёшь, чего не ведал прежде?

Любви, родной, не ищут средь утех,

Тебе ж свою дарил в святой одежде.

А если ты прелестницу забрал,

Желая, чтоб я этим был унижен,

То местью сам себя и наказал:

Два сердца вновь обманываешь ты же.

Но я грабёж прощаю, милый вор,

Хоть ты присвоил всё, чем я владею.

Пусть лучше яд любви течёт из пор,

Чем ненависть обычного злодея.

Любимый мой, театр я вижу в том!

Ты хоть убей, не станешь мне врагом.

Поступки те, которые творишь,

Пока в твоём отсутствую я сердце,

В беспечной юности, возможно лишь,

Когда соблазны открывают дверцы.

Ты добр — тебя хотят завоевать,

Желают завладеть, пока прекрасен,

А сыну женщины не устоять,

Ведь у охотницы и взгляд опасен.

Поэтому, сейчас бы я желал,

Чтоб придержал ты юность с красотою,

Которые в беспутстве правят бал,

Где ты срамишь две верности собою:

Той женщины — красою соблазнив,

Свою — мне вероломно изменив.

Ты ею обладаешь — ерунда,

И я был околдован страстью тоже,

Но коль влюблён в неё — тогда беда.

Что для меня, твоей души дороже?

Я должен оправданье вам найти:

Её желаешь, так как я был с нею,

Она ж возникла на твоём пути,

Стараясь этим сделать мне больнее.

Но если от тебя, друг, отвернусь,

Ты сразу станешь для неё добычей,

Её оставив, вас объединю,

А вы мне крест вручите из приличий.

Придумал: если с другом суть одна,

То милая в меня лишь влюблена!

Закрыв глаза, я вижу всё точней,

Ведь днём смотрю на мир ненастоящий.

Когда же сплю, то взглядом меж теней

Ловлю твой образ в дымке золотящей,

И эта тень, распространяя свет,

Блистательна настолько в сновиденье,

Что сразу получаю я ответ,

Сколь днём твоё прекрасно появленье.

О, понял я, как радостно очам

Тебя увидеть в трепетном рассвете,

Раз мёртвой ночью освещаешь сам

Мой тяжкий сон с мечтанием о лете!

Все дни мои унылы и пусты,

Лишь ночью счастье, если снишься ты.

О, если б тело превратилось в мысль,

Которой не мешают расстоянья,

То все пространства сразу бы сдались —

Я б рядом был с тобой, моё призванье!

И пусть я оставался бы в краях

Далёких, но мечты мои проворно

Шагали б через суши и моря,

Одним желаньям, подчинясь покорно.

Но я не мысль, и хуже нет беды,

Чем долго ждать и жить с тобой в разлуке!

Раз создан из земли я и воды* —

Придётся проводить всё время в муке.

Что тело может без тебя мне дать?

Лишь слёзы и умение страдать.

_____________

* Во времена Шекспира считали, что человек состоит из 4-х составляющих:

земли, воды, огня и воздуха .

Моих две части — воздух и огонь —

Где б ты не находился будут рядом:

То —мысль и страсть, похожие на сон,

Они легки, неуловимы взглядом.

Когда они отправлены к тебе,

От сердца и любви моей послами —

Я ожиданьем заперт, как в тюрьме,

И даже Смерть зовёт меня крылами.

И это продолжается всегда,

Пока послы мои не возвратятся,

Не скажут, что здоров ты, а беда

Боится даже рядом появляться.

Я рад, но их гоню обратно в даль,

И снова на душе моей печаль.

Глаза и сердце втянуты в войну

За образ твой и не хотят признаться:

Взгляд создаёт для сердца пелену,

А сердце, взгляду не велит влюбляться.

Стучит упрямо сердце, что ты — в нём,

И не позволит внутрь забраться вору;

Глаза ж, себя равняя с хрусталём,

Считают: лик прелестный отдан взору.

И чтобы, наконец, закончить спор,

В жюри однажды правду пригласили,

Которая вершила приговор,

А мысли о решенье объявили:

Пусть красота достанется глазам,

Ну, а любовь идёт в сердечный храм!

Сейчас в союзе сердце и глаза,

И даже стали помогать друг другу.

Поскольку взор мой замутнён, в слезах,

А сердце ноет, подчинясь испугу.

Теперь, как пир для взгляда, твой портрет,

И сердце здесь получит угощенье;

В другой же раз сердечный стук-привет

Очам напомнит об изображенье.

Итак, портрет иль верная любовь

Меня всегда с тобой поставят рядом:

Не дальше ты, чем мысль, а значит вновь

Со мною будешь вопреки преградам.

Когда же мысли спят, портрет родной

Глаза и сердце ставят пред собой.

Как я старался, собираясь в путь,

Любую мелочь спрятать под замками,

Чтоб воры не прельстились чем-нибудь

Из ценностей, хранящихся годами.

Мой милый друг, ну с чем тебя сравнить?

Сокровища мои все пылью стали.

Ты лучший из всего, что может быть,

Но, став добычей, мне несёшь печали.

Ты клад, который не закрыть в сундук!

Но я нашёл хранилище другое:

Да, это сердце, ведь тебя люблю,

А значит, ото всех врагов сокрою.

Но всё равно боюсь, что украдут,

Я б честности — и той возвёл редут.

Возможно, что наступит та пора,

Когда увидишь все мои изъяны.

Поймёшь: любовь ушла ещё вчера,

Но это знанье не оставит раны.

И мимо ты пройдёшь тогда чужой,

И радостью, глаза меня не встретят:

Прощаясь, не берёт любовь с собой,

Ей всё равно, и что во след ответят.

К тем временам готовлюсь я сейчас.

И путь свой оценив, как беспокойный,

Я руку подниму в который раз,

Лишь за тебя, тебя же недостойный.

Ведь по Закону можно уходить,

Но нет Закона, чтоб меня любить.

О, как же труден мне обратный путь,

Когда в конце дороги, что петляет,

Напомнит даже отдых, множа грусть:

«Вот сколько миль от друга отделяет!»

Скакун мой не торопится вперёд,

Уныло тащится с моей печалью,

Как будто знает, что произойдёт,

Пока я разделён с тобою далью.

Коня не подгоняет боль от шпор,

Которые в него вонзаю хмуро,

Он тяжко стонет, словно бы в укор,

И ранит сердце больше, чем я шкуру.

Ведь этот стон напоминает мне:

Когда уходит счастье — быть беде.

Вот, как любовь берётся оправдать

Лень скакуна, когда я уезжаю:

«Зачем ему во весь опор бежать?

По возвращенье поспешит он к Раю.»

О, бедное животное моё,

Твой быстрый ход — пустые разговоры!

Ты скорости у ветра не займёшь,

А я и вихрю зло вонзал бы шпоры.

Да, никакая лошадь не смогла б

Поспеть за мной и за моим желаньем.

Огонь любви — он с гривою костра

Несётся в скачке вольной с диким ржаньем!

А клячу я, пожалуй, отпущу,

К чему она? С любовью прилечу.

Я, как богач, владеющий ключом

От сундука, где спрятаны богатства—

Чтоб восхищаться золотым лучом,

Не смею ими часто любоваться.

Так праздники становятся милы,

Когда в году немного дней веселья,

Так яркие алмазы всем видны,

Хоть скупо внесены на ожерелье.

А Время, для которого ты клад,

Сокровище своё хранит прилежно;

Чтоб редко, но я всё же был богат,

Дарует мне твой взгляд лучисто-нежный.

В сиянье это я давно влюблён:

Доступно — рад, и жду, когда лишён.

Скажи, ты из субстанции какой,

Раз тысячи теней отбросить можешь?

Ведь все имеют только по одной,

А ты в себе людей прекрасных множишь.

Адониса прелестные черты —

Красе твоей зеркальная замена,

А если в греческих одеждах ты,

То свой портрет узнала бы Елена.

Весну я вспомню или урожай,

Они опять твоё же отраженье:

Поскольку светел ты, как нежный май,

А щедрый, словно осени явленье.

В тебе красот от всех не перечесть,

Но в сердце лишь твоём — любовь и честь.

Насколько же ценнее красота,

Когда она в гармонии с душою;

Прекрасна белой розы чистота,

Но аромат усилит суть собою.

Так у цветов шиповника окрас

Ничем не уступает тону розы:

И ветки их в шипах, и всякий раз

Они трепещут, если слышат грозы.

Но внешность их приятна только им,

Цветы живут и вянут без вниманья;

У розы же успех непостижим:

И в капле масла дар очарованья.

Пусть юность, друг, уходит не спеша,

В стихах, блестит красой твоя душа!

Надгробия и статуи царей

Исчезнут раньше, чем сонет великий,

В котором воссияешь ты сильней,

Чем вековые мраморные лики.

И пусть строения сотрёт война,

А смута опрокинет монументы,

Не может Марсом быть побеждена

Живая строчка — памяти фрагменты.

Так Смерти вопреки, и злой вражде

Пойдёшь вперёд ты — нет пути иного,

Чем славы путь, пока на всей Земле

Мир не достигнет часа рокового.

До Страшного суда живи в стихах,

В глазах влюблённых и моих мечтах.

Любовь проснись и силу увеличь,

Чтоб голод не хвалился остротою.

Ведь он неуталённый бьёт, как бич,

К тому же, аппетит при нём слугою.

И ты, любовь, попробуй стать такой:

Когда глаза от сытости сомкнулись,

Назавтра будь голодной, даже злой,

Чтоб чувства и желанья встрепенулись.

Да, пресыщенье — мёртвый океан,

Он разделяет любящие души,

Когда же исчезает, как дурман,

Любовь идёт хозяйкою по суше!

Могу сравнить с холодною зимой:

Тогда втройне желаешь лета зной.

Раз я слуга, то как же впредь могу

Не угождать любым твоим желаньям?

Я б время без тебя отдал врагу,

Чтоб он познал весь ужас ожиданья!

Мне сетовать и то запрещено —

Вот, пытка бесконечными часами!

И тосковать прислуге не дано

В разлуке, утверждённой Небесами.

Когда ревную, то спросить нельзя,

Где ты бываешь и насколько занят;

Рабом печальным, только жду, любя,

От тех счастливых, что тебя приманят.

Глупа любовь, я вижу наперёд:

Опять простит, хоть что произойдёт!

Сотри, Господь, назначивший слугой,

И мысль саму, что стану я шпионить!

Раб только ждёт и преданный такой,

Что чувство долга можешь узаконить.

И пусть я ревности узнаю плен,

Разлуку, как мучительнейший голод;

Пусть страсть завоет от тюремных стен,

Тебя не обвиню, мой друг, за холод.

Твои права безмерно велики,

Да, делай, что желаешь и свободно,

И даже за провинности, грехи

Прощай себя, когда тебе угодно.

А если в праздности, забыться рад,

Я буду ждать, хоть ожиданье — Ад.

А нового, похоже, в мире нет!

Всё было прежде — ум обманут тонко,

И он вторым рождением на свет

Даёт явиться бывшему ребёнку.

О, если бы мне кто-то показал,

Вспять те пятьсот витков, что Солнце село,

В древнейшей книге образ — идеал,

Который списан был с тебя умело,

Что мог бы я сказать про данный Мир?

Мы стали лучше? Иль они красивей?

Иль кругооборот похож на пир,

Где гость сменяется, не став счастливей?

В одном уверен: что умы тех дней

Воспели образ красотой бедней.

Как волны к берегу спешат толпой,

Так к нашему концу бегут минуты:

Без остановок, точной чередой

Всегда вперёд и обходя редуты.

Рождение, едва увидев свет

Ползёт, ещё дитя, туда где зрелость,

Но зеркало кривое им в ответ

Финал покажет, и куда всё делось.

Пронзает Время юности цветок,

Оставив красоте на лбу морщины,

И кормится, и пьёт редчайший сок,

Но миру не открыв своей личины.

Однако ты перживёшь века,

И не страшит пусть Времени рука.

Твоя ли воля гонит прочь мой сон

И не даёт сомкнуться бедным векам?

Иль ты, желая, чтоб прервался он,

Сам тенью бродишь по Морфея рекам?

А может, это дух незримый твой

Подглядывать решил, искать, где буду,

Чтоб обличая в праздности лихой,

Имел возможность ревновать повсюду?

О, нет: твоя любовь не так сильна!

Спать не даёт, увы, моё же чувство.

Моя любовь при отдыхе больна

И страсть к тебе перевела в искусство.

Но как же караулить нелегко,

Когда с другими ты и далеко.

Гордыни грех в мои глаза проник,

И в душу влез, где царствует порочно,

И нет спасенья: данный грех велик,

Когтями захватил он сердце прочно.

Мне кажется, что я прекрасней всех,

Умней, честней, мной нужно восторгаться.

Что все другие вызывают смех

И на меня обязаны равняться.

Когда потом я вижу в зеркалах

Лицо в морщинах резких и глубоких,

То отраженье превращает в прах

Любовь к себе от доводов жестоких.

Я не себя хвалю, а твой портрет,

Иначе мне не сбросить бремя лет.

Нет, не хочу, чтоб становился друг

Таким как я: дряхлеющим, разбитым,

Когда замедлит Время сердца стук,

И будет лоб морщинами изрытый.

Тогда помчится юность, как с горы,

В ночь старости, где всё забыто, мёртво,

А титул «Бог весны» сбежит, увы,

И вмиг очарованье будет стёрто.

Для тех времён я крепость возвожу,

Чтоб не смогла ножом изрезать Старость

Тот идеал, которым дорожу,

Хоть нож добьёт в финале, что осталось.

Черна строка, но друга красоту

Цветущей сквозь века я пронесу.

Когда я вижу: Времени рука

Нещадно портит века достоянье,

Ломает башни, будто из песка,

Берёт металл в рабы для назиданья;

Когда я вижу хищный океан,

Который поглощает царство суши,

А почва у него крадёт лиман,

И знаю: этих игрищ не нарушу;

Когда я вижу обречённый мир,

Паденье стран, а прах накормлен ими;

То думаю: вот грандиозный пир,

Где Время и любовь мою отнимет.

Как Смерть, такая мысль, с ней лишь рыдать:

«Любовь бесценна — отберут опять!»

Раз бронза, море, камни и река

Познали мощь и ужас разрушенья,

Какие будут шансы у цветка,

Чья красота боится дуновенья?

Как нежность лета выстоять должна

И Времени не сдать своих позиций,

Когда им даже сталь повреждена,

А скалы отказались от амбиций?

Пугающая мысль! Но где тот мир,

В котором можно спрятать драгоценность?

Где отыскать божественный эфир,

В котором красоту не тронет бренность?

Такого нет! Но я сообразил

Красу запрятать в темноту чернил.

Теперь я обречённо смерть зову,

Устав смотреть, что глупость процветает,

Достоинство спихнули в нищету,

А веру отреченье распинает.

И подлость золотой нашла приют,

И девственность поругана бесстыже,

И грязь на совершенство злобно льют,

И правду беззаконье гнёт всё ниже.

И творчеству отрезали язык,

И доброта у лжи в порабощённых,

И честность хам высмеивать привык,

И лезет серость на скамью учёных.

Нет сил всё это видеть вновь и вновь,

Но как оставлю здесь мою любовь?!

Судьба, зачем живёт он в эти дни,

Когда порок в руках всё держит цепко,

А грех, который сразу в дело вник,

Связал себя с моим любимым крепко?

Зачем фальшивая краса берёт

Пыл щёк его и делает румяна?

Ведь роза ценна, что в саду растёт

Не восковая, хоть и без изъяна?

Так почему он должен жить сейчас,

Когда Природа обнищала кровью

И без казны шельмует всякий раз,

Шедевры заменив позорной новью?

Она его хранит, как талисман,

Чтоб предъявить, когда всплывёт обман.

Его лицо — вот копия тех лет,

Когда краса естественной бывала,

И не брала взаймы ничьих побед,

Хоть, как цветку, ей жить давалось мало.

В те дни у мёртвых, золото кудрей,

Которое должна забрать могила,

Не стригли, чтобы сделать попышней

Причёску, раз Природа обделила.

Ушли невозвратимо времена

Где внешность не подкрашивали сложно,

Где не цвела обманная весна,

И красотою не блистали ложно.

Его лицо, коль мир так повреждён,

Природа и хранит, как эталон.

Во внешности твоей, так видит мир,

Изъянов нет ни в облике, ни в жесте.

И даже враг твердит, что ты кумир,

А злые языки устали в лести.

Твоей красе везде хвалу поют,

Но те, кто восторгаются тобою,

Ещё желали бы устроить суд,

Стремясь узнать, что скрыто пеленою.

Так душу, постараясь оценить,

Они начнут рассматривать поступки,

А значит им удастся перевить

Зловонным сорняком цветок сей хрупкий.

Увы, испорчен аромат цветка,

Когда растёт вблизи от сорняка.

Когда тебя клянут, то не порок!

Прекрасное всегда мишень для сплетен.

Но подозренье на красе — злой рок,

Так чёрный ворон в синеве заметен.

И клевета, конечно, подтвердит

Достоинства твои себе в угоду —

Ведь червь бутоны сладкие вредит,

А ты и представляешь цвет Природы.

И хоть прошла опасность юных дней,

И ты предстал сейчас, как победитель,

Но зависть лишь растёт, да всё прочней

Становится от зла её обитель.

Без подозрений ты, красы венец,

Владел бы королевствами сердец.

Когда умру, оплакивай меня

Недолго, сколько колокол звучащий,

Ведёт рассказ, как я сбежал в края

С червями жить, поскольку мир пропащий.

И нежные слова не вспоминай!

Я так люблю, что и любовь разрушу.

Навек забытым стану, если май

Прошедших лет твою терзает душу.

Взволнуют если же мои стихи,

Когда смешаюсь с глиной в тихом месте —

Ты имя не тверди, прости грехи,

Любовь отдай, пусть канет с жизнью вместе.

Но слёзы спрячь, чтоб враг не осмеял,

Я сделал всё, чтоб мир их не видал.

Чтоб не заставил строгий свет открыть,

Что ты любил, ценил во мне особо,

Молчи, когда умру — так проще жить:

Заслуг моих не доказать у гроба.

Конечно, если не притянешь ложь,

Раскрашивая все мои поступки,

Ведь мёртвому, поют одно и то ж,

И даже Правда делает уступки.

А чтоб слова твои из-за невзгод,

Не прозвучали приторно, фальшиво,

За телом имя пусть моё сойдёт,

В могилу ляжет тихо, молчаливо.

Поверь, мне стыдно за себя вдвойне,

Когда ты хвалишь мелкое во мне.

Во мне ты видишь горестный сезон,

Где жёлтый лист полощется уныло,

Где птичий щебет мраком отменён,

На хорах в голых ветках тишь застыла.

Во мне ты видишь сумерки всех дней,

Когда в закате Солнце догорает,

Его уводит таинство ночей

Туда, где Смерть злорадно поджидает.

Во мне ты видишь слабнущий огонь,

Что на углях колышется устало,

Он как на смертном ложе: только тронь,

Уйдёт с любовью, что его питала.

Да, видишь, но и любишь всё сильней,

Когда потеря встала у дверей.

Ты не горюй, когда наступит срок,

И Смерть меня укроет пеленою,

Ведь жизнь моя продлится в пульсе строк,

Которые останутся с тобою.

Стихи читая и узнав мечты,

Прими всю нежность, что предназначалась.

Пусть к праху прах — земля сотрёт черты,

Моя душа — она тебе досталась.

Ты потеряешь только бренный хлам —

Добычу для червей, что ждёт могила,

Одежды этой я стесняюсь сам,

Которую Судьба так износила.

Но ценность, что внутри заключена, —

Жизнь творчества — бери, тебе она.

Ты для меня, как воздух, чтобы жить,

Как свежий ливень для земли засохшей,

И не порвать связующую нить —

Я, как скупец, пред золотом оглохший.

То он гордится блеском в тишине,

То кражи страх ему сгибает плечи:

Так радуюсь с тобой наедине,

Но тих и робок при публичной встрече.

Порой пресыщен редкой красотой,

Но если голод обострился снова,

Ищу лишь то, что связано с тобой:

Закрыто ухо для чужого зова.

От этих колебаний я устал,

Здесь голод и еда дают накал.

Из-за чего в стихах нет новых фраз,

Разнообразных, модных сочетаний?

И почему, уже в который раз,

Не выполняю Времени желаний?

Из-за чего пишу одно и то ж,

И у фантазий прежняя одежда?

Я каждым словом на себя похож,

И не узнает имя лишь невежда.

Причина в том, что все стихи — тебе!

Любовь и ты — вот постоянство темы!

А старый слог уверенней вдвойне,

Когда не тратит сил на перемены.

Ведь Солнце утром ново, хоть старо,

Так пишет о любви моё перо.

Не скроет зеркало старенья след,

Часы покажут, что уходят сроки,

Но твой блокнот о счастье юных лет

Запечатлеет искренние строки.

И хоть морщины, в отблеске зеркал,

Напомнят о распахнутой могиле,

А ход часов, что ты не замечал,

Расскажет о своей огромной силе,

Ты всё ж пустым страницам то доверь,

Что память не удержит, и узнаешь,

Как мысли-дети открывают дверь

Из Времени, где запись оставляешь.

Пусть злятся и часы, и зеркала:

К тебе вернутся кладом те слова.

Тебя столь часто Музой призывал

И помощь находил, стихи слагая,

Что недруги украли идеал,

Тобой свои заплаты прикрывая.

Теперь поёт, кто раньше был немой;

Бездарность устремилась на вершину;

Талант расправил крылья за спиной;

А умный лестью дописал картину.

Прошу: гордись, тем что слагаю я.

Ты вдохновитель, от тебя рожденье!

Другие только стиль сменить хотят,

В тебе увидев строчек украшенье.

Ты — творчество моё и высота!

Судьба печать так ставит неспроста.

Пока один я для тебя творил,

Мне одному дарил ты благосклонность,

Теперь строка лишилась прежних сил,

А в Музе приболевшей только сонность.

Любовь моя, твой бесподобный лик

Должна прославить строчка золотая,

Но красоту украв, чужой пиит,

Как вор лихой, тебе же возвращает,

Где слово «доброта» — твоя душа,

Где со щеки он взял «румянец дивный».

Увы, его перо, хвалой дыша,

Способно на повтор лишь примитивный.

Пусть благодарности не ждёт поэт,

Не он создал прелестный твой портрет.

О да, меня лишает сил тот факт,

Что ум чужой тебе слагает песни

И мощно славит, если дух богат,

А я в молчании топчусь на месте.

Достоинства твои, как океан,

И могут поглотить любое судно.

Пусть строчку напишу я, он — роман,

В твоей пучине сгинуть всем не трудно.

Как важно мне остаться на плаву,

Твоя поддержка лодке помогает,

А тот корабль, что знает глубину,

Сам преспокойно волны рассекает.

Но если он пойдёт на парусах,

То я погиб: моя любовь — мой крах.

Я эпитафию сложу тебе,

Иль ты цветы опустишь мне в могилу,

Но образ твой останется в строке,

Где Смерть утратила былую силу.

Бессмертье обретёт твоя краса,

А образ мой, увы, не сохранится.

И будешь ты запечатлён в веках,

А я исчезну — времени частица.

Но памятником станет мой сонет!

Его прочтут другие поколенья,

И о тебе заговорят в ответ,

И возродишься в это же мгновенье.

Моё перо убило Смерти страх,

Ты в людях, как дыханье на устах.

Нет брака между Музой и тобой,

А значит, не узнаешь ты позора,

Читая авторов, которых рой,

Чьи мысли о любви похуже сора.

Твой ум прекрасен, как твоя краса:

Раз у меня ты не находишь фразу,

Которую шептали небеса —

Стихи чужие ты листаешь сразу.

Любимый мой, так поступай всегда!

Пока риторикой, занявшись жадно,

Поэты лицемерят без стыда —

Я честность поднесу свою отрадно.

Ведь грубо краску и наносят те,

Кого румянец злит в твоей щеке.

Не знал, что ты нуждаешься в хвале,

Поэтому не пел я дифирамбы,

Ведь истину не пачкают в золе,

Чтоб поэффектней выступить у рампы.

Да, славить я твой образ не спешил,

А дал постичь абсурд стихосложенья

Пиитов тех кто, выбившись из сил,

Нелепицу несёт для прославленья.

И пусть молчанье ставишь ты в вину,

Но так велит любовь моя святая:

Раз слов для красоты не нахожу,

То пошлостью тебя не оскорбляю.

Твой каждый глаз способен больше дать,

Чем два поэта вместе рассказать.

Ты — это ты. Кто лучше назовёт?

Твои черты, бесспорно, уникальны!

Природа только раз шедевр плетёт,

Где свет души и облика зеркальны.

Возможно скажут: плохо то перо,

Что не добавит завитка из лести.

Но друг лишь тот, кто уберёт его,

Здесь украшательство в разряде мести.

Пусть копию твою создаст поэт,

Да не ухудшит совершенство звоном.

Тогда прославит он себя навек,

А стиль его признают эталоном.

Но если лесть твоей душе мила,

Впредь, будет только хуже похвала.

А Муза только вежливо молчит

В то время, как достойные пииты,

Златым пером твой прославляют вид,

Где строчки тонкой лестью перевиты.

Поэты хвалят мой же идеал!

А я, как неуч повторяю:«Верно...» —

Про каждый гимн их, оду, мадригал,

Которые изысканно манерны.

Но как бы ни была пышна их речь,

Я добавляю трепетное слово,

Которое в моём лишь сердце есть:

«Люблю,»— но молча, и неслышим снова.

Пусть в их стихах восторженность и пыл,

Но ты цени того, кто полюбил.

Ужель возможно, чтоб талант чужой

К тебе стихи, как парус, направляя,

Стал для меня могильною плитой,

Наружу больше мысль, не выпуская?

А власть его, с поддержкою теней,

Сильна настолько, что взяла дар речи,

И я умолк, как робкий соловей

Грустя, что вновь тобою не замечен?

Нет, ни соперник, ни его друзья,

Что в сговоре с тенями веселятся,

Молчать бы не заставили меня,

И уж тем более, их всех бояться.

Но я бессилен, а мой стих немой —

Поэт украл прекрасный образ твой.

Прощай! Я не могу тобой владеть.

Ты, тот алмаз, что мне не по карману,

Который вправе красотой гореть,

Чья недоступность углубляет рану.

Лишь сам себя ты подарить мне мог!

Иначе, как богатством обладаю?

Но нет во мне тех качеств, видит Бог,

Чтоб дар хранить, и ценность возвращаю.

Ты, иль не знаешь стоимость свою,

Иль ошибаешься в моём значенье,

Но разведя дороги, проявлю

Особую настойчивость в решенье.

Мне слишком долго снилось: я — король,

Теперь, проснувшись, ощущаю боль.

Когда меня захочешь унижать,

Высмеивая каждую заслугу,

То сторону твою приму опять

И помогу, как преданному другу.

Я слабости свои столь изучил

И так сумею выставить пороки,

Чтоб строгий свет тебя лишь оценил,

Когда расстаться нам прикажут сроки.

Пусть порицают — буду только рад!

Ведь я люблю, а значит без сомненья,

Один во всём и стану виноват,

Чтоб ты имел двойное уваженье.

Да, жертвою любовь моя сильна!

Будь сто невзгод — всё выдержит она.

Скажи, что недоволен мною ты,

И на себя возьму я прегрешенье;

Вели хромать — споткнусь без хромоты,

Раз беззащитен пред твоим решеньем.

Тебе в угоду о себе молву

Сам распущу, тех не найдёшь ты красок;

Знакомство скрою, боль не покажу,

Застыну, как чужой, в обличье масок.

Отныне людных мест я сторонюсь,

Где ты привычно блещешь красотою,

И даже имя прошептать боюсь,

Чтоб не привлечь насмешек с клеветою.

Клянусь: себя хочу я изменить.

Кого не любишь ты, мне грех любить.

Раз ненавидишь и весь мир с тобой,

То не воюй со мной наполовину —

Ударь теперь, объединясь с Судьбой,

Но подло не толкни последним в спину.

Ты не явись, когда у сердца стук

С печалью справится, забыв о боли —

Так бурной ночи добавляет мук

Дождливый день в своей капризной роли.

И той невзрачной каплею не будь,

Которая переполняет чашу,

Ударом первым стань, вбивая в грудь,

Всю боль потери и разлуку нашу.

Чтоб понял я, вот худшая из бед —

Тебя лишиться — здесь сравнений нет!

Одни гордятся титулом, красой,

Другие — силой, золотом и властью;

Кто платьем модным хвалится, слугой,

А кто-то — скакуна особой мастью.

Здесь каждый выбрал точно по себе:

И знает, как получит наслажденье.

А я иной и радуюсь судьбе,

Что выдала своё предназначенье.

Твоя любовь всех титулов важней!

Ценней богатства, дорогих нарядов,

И меркнут удовольствия пред ней,

Горжусь, что я опять с тобою рядом.

Моё несчастье может быть в одном:

Уходишь ты — и нищий я кругом.

Себя попробуй у меня украсть —

Не выйдет — жизнь мою возьмёшь сначала!

Твоя любовь имеет эту власть,

Твоя любовь мерилом срока стала.

И не страшусь я худшего из зол,

Раз в малом — смерть вручают в виде приза.

Так рассудив, спокойствие нашел,

Плюс защищён от твоего каприза.

Ты боль изменой мне не причинишь —

Смерть защитит, склоняясь к изголовью.

А это счастьем посчитаю лишь:

С любовью жить и умереть с любовью!

Но может есть в измене благодать?

Да, я желал бы про твою не знать.

Ну, как неверность мне твою узнать?

Похож я на обманутого мужа.

Со мной лишь облик, что солжёт опять,

Раз мысли далеко, а в сердце стужа.

Твой взор лучист, в нём жить не может грех,

А значит, не пойму я перемену:

Ведь позы, внешность выдают всех тех,

Кто развращён и совершил измену.

Но видно так угодно небесам!

Чтоб облик твой ничто не повредило,

Любовь прошлась по всем его чертам,

И сладостью особой наградила .

И всё же, добродетельный твой вид

О яблоке от Евы говорит.

Кто так силён, что силу напоказ

Не выставит и слабого не ранит;

Кто, отдавая для других приказ,

Не переступит беззаконья грани;

Кто принял красоту, как дар небес,

И от растраты сохранил Природу —

Тот властелин! Его повадки, жест,

Как древний герб, передаются роду.

Так дарит лесу сладкий аромат

Цветок невинный, что растёт у лужи,

Но, подхватив заразу, встанет в ряд

Из грубых сорняков, где всех он хуже.

А потому, скажу наверняка,

Гниль лилии противней сорняка.

Ты делаешь прелестным свой порок!

Он, словно порча в розе ароматной,

Собой пятнает имя, но ты смог

Сокрыть дефект наружностью приятной.

И те, кто о тебе ведут молву,

В развратности увидев развлеченье,

Судить не стали, а поют хвалу —

Ведь титул твой влияет на затменье.

Какой же у грехов прекрасный дом,

Которые в тебя веселились жадно!

Краса, как ширма, справится с пятном,

И зрелище для глаз опять отрадно.

Но грязь поглотит, всё же, красоту:

Ведь даже нож теряет остроту.

Одни тебя в беспутстве упрекнут,

Другим по нраву юности отрады —

Твои проделки равно, привлекут

И высший свет, и простолюдья взгляды.

Как медный перстень на руке царя

В себя вбирает силу и величье,

Так недостатки делают тебя

Ещё желанней, обретя двуличье.

О, сколько бы ягнят зарезал волк,

Меняя внешний вид, и став овечкой!

Не устояли бы ни честь, ни долг

Будь твой соблазн пожаром, а не свечкой.

Но пощади: я всё с тобой делю —

И жизнь, и репутацию свою.

Разлука, словно долгая зима,

Пришла на смену радости, мой милый.

Во мне мороз, а в днях такая тьма,

Как будто сам декабрь царит унылый.

Расстались мы с тобою летним днём.

И вот свои плоды приносит осень

От той весны, чей солнечный приём

Напомнит о вдове, что смерти просит.

Ведь если урожай собой богат,

Он на сиротство горько мне укажет.

А без тебя поник чудесный сад,

И птицы смолкли, затаились даже.

Но если и поют — звук столь уныл,

Что лист бледнеет, а ручей застыл.

В разлуке мы — при чём же здесь весна,

Хоть в пёстрый плащ апрель принарядился,

А юность веселится и шумна,

И с ней Сатурн в забавный пляс пустился?

Но не смогли ни трели соловья,

Ни аромат цветов, ни ветер нежный,

Меня заставить что-то сочинять

Иль собирать букет в полях безбрежных.

И лилия казалась не бела,

И в розе алой страсти не хватало.

Так копия не может быть мила,

Когда узнаешь суть оригинала.

Мне без тебя весна, как зимний день,

Играл с цветами, раз твоя в них тень.

Я раннюю фиалку зло бранил:

«Зачем с губ друга аромат воруешь

Пока о нём я искренне грустил?»

Но щёчками крохотным хватило сил

Забрать цвет вен и царственность чужую.

У лилий был изгиб твоей руки,

У майорана — завиток твой страстный,

Как на шипах, похитив тон щеки,

Сидели розы — белая пред красной.

А третья, обокрав подруг-бедняг,

Ещё присвоила твоё дыханье,

К ней подбирался мстительный червяк,

Чтоб о любви не слышала признанья!

В печали я смотрел на суету —

Цветы твою делили красоту.

100

Где ты бродила, Муза, мне ответь,

Ужель пренебрегла своей вершиной?

А может ложь тебя поймала в сеть,

И стала тьма руководить картиной?

О, ветреная Муза, искупи

Своё распутство благородным словом:

В то ухо пой, кому нужны стихи,

Кто даст перу блеснуть сияньем новым.

Да осмотри лицо любви моей —

Не появились ли на нём морщины?

А если да, то дряхлость не жалей:

Усмешкой задержи её причины.

Ты, Муза, славу красоты умножь,

Пока у Времени потерян нож!

101

Лентяйка-Муза, почему ты вдруг

Не воспеваешь правду с красотою?

Их воплотил в себе любимый друг,

А ты возвышена, чтоб стать слугою.

Наверно, так ответила б она:

«Поскольку правды цвет один бессменный,

А в красоте естественность важна,

Зачем смешенье краски драгоценной?»

О, Муза, друг превыше всех похвал!

Но этим не оправдывай молчанья,

А помоги прославить идеал,

Меняя склеп на Вечности вниманье.

Прошу, исполни службу для любви:

Я сочиню — ты только сохрани.

102

Любовь окрепла и теперь молчит,

Но не смущает этот признак внешний.

Ведь только тот, кому неведом стыд,

Кричит о чувстве, как меняла грешный.

Пока моя любовь была юна,

О, сколько гимнов пел ей до рассвета!

Но соловей, весной не знавший сна,

Оставит флейту в середине лета.

Не потому, что августа пора

Не вдохновляет на любви признанья —

Но птичий щебет, с самого утра,

Лишает Филомелу обаянья!

Меня же обучали соловьи:

«Молчи, пропев мелодию любви!»

103

Каких чудовищ Муза создала,

Имея шанс сполна блеснуть талантом.

Но если образ ярче, чем хвала —

Оправе ли равняться с бриллиантом?

Прости, стихи писать я не могу!

Ты в зеркало взгляни — там отраженье

Напомнит сразу, что слова все лгут

На скудность указав воображенья.

Да, грех велик пытаться изменить

Предмет, который создан идеально.

Поэтому и фраз ненужных нить

Вновь рвётся обречённо и печально.

Мой стих боится только одного:

Ты в зеркале — и больше нет его.

104

Пусть старость не страшит тебя, мой друг!

Твой взор по-прежнему и чист, и нежен,

А красота пленяет, хоть идут

За годом год, и путь сей неизбежен.

Зима одела, трижды, снегом лес,

А три весны сгорели в зное лета;

И столько ж осень плакала с небес,

Но юности твоей не страшно это.

И всё-таки краса уходит прочь

Украдкой, очень тихо, как виденье,

Как стрелка на часах, что день и ночь

Ползёт, а глаз не ловит продвиженья.

Но если старость нам не обойти,

Она умрёт до твоего пути.

105

Нет, не стремлюсь кумира я создать!

Моя любовь не идол преклоненья,

Хоть фразы похвалы, как благодать,

Поются все одни без измененья.

Твоя непостижима доброта,

А облик весь настолько идеальный,

Что каждая строка моя проста,

И текст всегда один, почти зеркальный.

«О мой, прекрасный, добрый, честный друг!»—

Вся суть заключена в святую фразу.

«Прекрасный, добрый, честный» — замкнут круг

Но сколько тем для вдохновенья сразу.

Три качества век шли по одному,

А ты их все вместил, как — не пойму.

106

Когда я в фолиантах прошлых лет

Стихи читаю, слогом изумлённый,

О дамах, рыцарях, которых нет,

Но образ чей застыл обожествлённый,

То в этом прославленье красоты —

Очей, волос, изгибов рук, движений,

Я сразу вижу милые черты,

Которые наметил чей-то гений.

Ты был давно строкой предвосхищён,

Но всё же красота в туман одета,

Поэтому поэтам тех времён

И не хватило красок для портрета.

Сейчас мы можем видеть идеал,

Но где язык, чтоб фразы подсказал?

107

Ни собственные страхи, ни пророк,

Который знает обо всей Вселенной,

Не смогут указать конечный срок

Моей любви горячей, неизменной.

Смертельное затмение Луны,

И мрачный смех оракулов спесивых —

Они, как сор с пути удалены,

И мир царит под веточкой оливы.

В эпохе новой — для любви черёд!

Ей Смерть отныне будет подчиняться,

Я стану жить в стихе — он не умрёт,

Хоть пред могилой и миры склонятся.

И ты бессмертье обретёшь, друг мой,

Пусть прах уводит королей с собой.

108

Что спрятал разум от моих чернил,

О чём не написал мой дух смущённый?

Что я ещё стихом не охватил

Навек в твои достоинства влюблённый?

Пожалуй, ничего, родной! И всё ж,

Как я слова молитвы повторяю,

Не думая о том, что текст не нов,

Так слов — «я твой», «ты мой» не заменяю.

Да, вечная любовь придя на бал,

Увидеть не позволит дряблость кожи,

А прах взяла в пажи — чтоб проиграл,

Ведь рядом с ним становится моложе.

Знай, прежняя любовь — опять юна,

Хоть и казалась немощной она.

109

Не говори, что я тебя забыл —

В разлуке песня не бывает страстной.

Мне легче кажется покинуть мир,

Чем выйти из души твоей прекрасной.

Здесь дом моей любви. И пусть блуждал,

Из странствий тех я возвращался в сроки,

Неизменённый Временем смывал

Водой любви и пятна, и пороки.

Не верь — хоть у меня царят в душе

Всё слабости, грехи людского рода,

Что я тебя сменяю на клише,

Которое навязывает мода.

Я утверждаю: этот мир пустой,

Раз нет в нём розы, что теперь со мной!

110

Мелькая каждый день туда-сюда,

Я стал шутом, посмешищем для многих:

Всё ценное на мелочь променял,

И для любви не делал рамок строгих.

Да, правда то: я верность не ценил,

Жил с подозреньем. Но клянусь Богами:

Все заблужденья дали сердцу сил

Познать любовь, что ищется веками.

Владей же тем, чему предела нет!

Я недоверьем больше не обижу.

Ты бог любви и вдохновенья свет,

К тебе навек привязан, как предвижу.

В свой образ из небесной чистоты

Прими, там будем — я, любовь и ты!

111

Претензии Фортуне предъяви,

Богиню обвиняй в моих проступках,

Она велела прожигать все дни

В публичных выступлениях и шутках.

Отсюда жизнь отмечена клеймом,

Ведь кисть красильщика верна приказу.

Лишь ты, жалея сердцем и умом,

Поможешь возродиться — вижу сразу!

О, как послушный, скромный пациент,

Я буду пить настои для леченья.

И никакая горечь в тот момент

Не встанет на пути выздоровленья.

Так пожалей меня, мой милый друг,

Лекарство — жалость — выше всех услуг.

112

Твоя любовь и нежность без границ

Сотрут на лбу моём следы позора.

Что мне за дело до глумливых лиц,

Злых языков и ненависти сора?

Ты для меня — весь мир! А потому

Стань зеркалом, где все мои поступки.

Добро цени, плохое ставь в вину,

Чтоб понял я, как жизнь и счастье хрупки.

Пусть канет в бездну мнение других!

Свой острый слух змеиный затворяю

Для критика, льстеца и тех иных,

Которыми давно пренебрегаю.

Твой отпечаток так глубок во мне,

Что свет померк и пусто на земле!

113

Тебя оставил я, и с этих пор,

Мои глаза переместились в душу.

И отказались видеть, мне в укор,

Огромный мир: и океан, и сушу.

Не получает сердце от очей

Ни красоты цветка, ни прелесть тела.

Душа глуха к мельканию теней,

А зрение в измене преуспело.

Теперь, хоть низость взору предстаёт,

Хоть чудо расцвело под небесами,

Всё — море, горы, ласточек полёт —

Глаза твоими наградят чертами.

Душа так переполнена тобой,

Что очи лгут грешно наперебой!

114

Ужель мой разум, венчанный тобой,

Узнал вино монархов — лесть чумную?

А может взор привёл её с собой

Взамен любви — фальшивку дорогую?

О, взгляд влюблённый может из теней

Создать прекрасный образ херувима,

Который станет копией твоей,

Сверкая, как лучи, неотразимо.

Взор приготовит лесть не впопыхах!

Её по-королевски разум выпьет

Из чаши, подносимой при свечах,

И благородно похвалой осыплет.

Но коль питьё отравлено, мал грех:

Глаза увидят первыми твой смех.

115

Как лжёт строка, оставленная мной:

«Тебя любить сильнее невозможно!»

Но я не знал причины основной

И рассуждал весьма неосторожно.

Я позабыл про Времени сверхвласть,

Что перед ним склоняются короны!

А красота и молодость, и страсть

Ему послушны, хоть несут уроны.

О, Время — грандиознейший тиран!

Не даст сказать:«Сейчас люблю сильнее»,

Иначе превращается в обман,

То «завтра», что прекрасней и острее.

Любовь сравнил я с пышностью цветка,

Она ж — бутон, раскрывшийся слегка.

116

Не вижу я преград, их не найти

Для близких душ, стремящихся к друг другу.

Любовь не то, что рушится в пути,

Меняет курс иль тащится по кругу.

Любовь — огонь, маяк в кромешной тьме,

Она и в бурю непоколебима!

Укажет путь блуждающей ладье

Звездою став, когда необходимо.

Пусть Время ей безжалостно сотрёт

Тон губ, волос и всю красу цветенья,

Любовь себя достойно пронесёт

До самого последнего мгновенья.

А если уличат во лжи меня,

То нет любви, как нет ночей и дня!

117

Суди меня теперь! Я пренебрёг

Заслугами твоими и вниманьем,

А от любви нарочно был далёк

И не спешил обрадовать признаньем.

Да упрекай меня, что шёл к другим,

Которые объятьями встречали,

Чтоб парусом нестись под ветром злым

От глаз твоих, где плавали печали.

Пусть, в обвиненья впишешь ты мои

Обиды, боль и вымысел с догадкой,

Меня с грехами на прицел возьми,

Но не стреляй из ненависти сладкой!

Ведь я всем этим доказал сполна,

Насколько же любовь твоя сильна.

118

Как, для того чтоб вызвать аппетит

Употребляют острые приправы;

Во избежанье хвори, хоть претит

Используют лекарственные травы;

Так я, насытясь прелестью твоей,

Решил испробовать настой полыни,

Отвергнув доброты святой елей

И не заметив собственной гордыни.

Такое отношение к любви —

Лечить болезнь, которой не бывало,

Ведёт к беде, и можно хворь найти,

Поскольку снадобье отравой стало.

А потому — прекрасен твой урок:

Лекарства от любви всегда не впрок!

119

Испив настойку лживых слёз Сирен —

Тех перегонных труб исчадий Ада,

Надежду я менял на страх и плен,

А в проигрыше чудилась награда.

Но как же сердце ошибалось так,

Увидев счастье в грешном устремленье,

Ведь вылезали из орбит глаза

В порочной лихорадке наслажденья?

О, благо зла! В нём пользу нахожу:

Дичок привитый лишь растёт пышнее!

Разрушена любовь, её сложу,

Она взойдёт и краше, и мощнее.

Я посрамлён, но вновь иду туда,

Где счастье только крепнет от вреда.

120

На пользу боль, что причинил мне ты:

Страданья те невольно показали,

Что должен я согнуться от вины,

Конечно, если нервы не из стали.

Когда тебя терзает мой обман

И душу в пламя адское кидаешь,

То кто я буду, если не тиран,

Ведь знаю муки те, что ощущаешь?

Так пусть напомнит горестная ночь

Какие раны наносила ревность,

Чтоб смог бальзам раскаянья помочь

Тебе, как мне тогда твоя душевность.

Теперь одной мы связаны виной,

Но грех оплачен, если ты со мной.

121

Наверное, быть проще подлецом,

Чем им казаться, где грешат безбожно.

Ведь клевета, прикрыв своё лицо,

Растопчет радость для морали ложной.

Да как же смеет чей-то наглы взор

Исследовать, что кровь мою волнует?

И отчего шпионит всякий сор,

Навязывая суть свою больную?

Я то, что есть! И нечего искать

Во мне изъян, когда горбаты сами;

В мои дела непрошенно влезать,

Хоть действием, хоть гнусными словами.

Конечно, если Время не пришло

Девиз повесить:«Миром правит зло!»

122

Твой дар — дневник — особо берегу!

Все факты в памяти надёжно скрыты,

Чтоб строчка не могла открыть врагу

Те ценности, что в Вечность перелиты.

Пока сердец упрямых слышен стук,

И нам дана ещё от жизни малость,

Пока не стёрта память глаз и рук,

Строка протравленной, во мне осталась.

Хранилище для книжки записной,

Так ненадёжно. Мне ж зачем листочки?

К чему вести учёт любви с тобой?

Ведь мы вдвоём там не поставим точки.

Такую книжку нужно тем иметь

Кто память предал, дал её стереть.

123

Нет, Время! Хвастаться тебе не дам,

Что я меняюсь, если сроки вышли.

Так в новых пирамидах видно нам

Перелицовку, а не свежесть мысли.

У жизни сроки столь невелики,

Мы рады и старью, что нам вручили.

Родясь все верят в новые витки,

Но те же чувства и у предков были.

Да, я бросаю вызов всем статьям!

Ни в будущем, ни в прошлом нет величья,

Поскольку Время предлагает хлам,

Где лишь сменилось внешнее обличье.

Отныне, отметаю мишуру:

Я прежний! Время, ты смени игру.

124

Любовь мне предлагают воспринять,

Как незаконное дитя Удачи,

Где Время призадумалось опять:

Чем — сорняком иль розой — обозначить?

Моя любовь не случай и не блажь;

Её не манят роскошь и богатство;

Она не угождает, словно паж,

И не зависит от опалы братства.

Скучна ей и политики игра,

В которой скрытность, а решенья кратки.

Политикой своей любовь мудра:

Растёт, не от тепла придворной шапки.

Свидетели — безумцы всех Времён,

Кто шёл на казнь за праведность имён.

125

К чему мне пышный балдахин нести

И показное выражать почтенье?

Иль красить стены ветхие любви,

Когда ломает Время все строенья?

Да, те кто ради внешнего живёт,

Теряют всё, из-за арендной платы!

Их позже наслажденье разотрёт —

Они пусты, хоть сказочно богаты.

Позволь же мне, твоей душе служить!

Прими сей дар — он беден и не в моде,

Но без уловок и вмещает жизнь,

Он для любви взаимной лишь пригоден.

А торгашу скажу я:«Уходи!»

Ему не взять, что у меня в груди.

126

О, мой прелестный бог, сразивший Время!

Тебе седых зеркал не страшно племя:

В них отразится лишь восторг расцвета,

Когда в друзьях твоих исчезнет лето.

Но если стал любимчиком Природы,

Которая твои сокрыла годы,

Знай: у неё свои к тому причины,

Чтоб Время посрамить — убрать морщины.

Ты для неё избранник, взятый в шутку,

И сила этой власти на минутку.

Коль Время ей велит платить по счёту,

Она тебя отдаст, прикрыв зевоту.

127

Нарядным не считался чёрный цвет!

Но став наследником богини тёмной,

Он Красоты не посрамил портрет,

Как те фальшивки с белизной заёмной,

Которые, заняв Природы трон,

И научившись прикрывать уродство,

Законную Красу прогнали вон,

Лишив короны, званий, превосходства.

И чёрные глаза любви моей,

Под бархатными тёмными бровями

Как будто в трауре, пока милей

Поддельный облик с белыми кудрями.

Но скажут все, кто в тьму очей проник:

«Лишь здесь красы неповторимый лик».

128

О, песнь моя, когда играешь ты

На клавесине быстро и свободно,

А пальцы льют мелодию мечты,

И я шепчу сражённый:«Превосходно»,

Как клавишам завидую тогда,

Что, прыгая, ладонь твою целуют,

У губ моих проворно без стыда

Твоё прикосновение воруют!

Я страстно отобрать желал бы роль

У деревяшек, пляшущих задорно,

Которым пальцы, пробегая вдоль,

Даруют счастье нежно и проворно.

Но если пальцам с клавишами — рай,

Ты губы мне свои взамен отдай.

129

Смятенье духа, пустота и стыд —

Вот, что такое похоть после взрыва,

А до того она всегда хитрит,

Груба, чрезмерна, с примесью порыва.

Ведь наслажденье в следующий миг,

Сменяется презреньем. Но приманка,

Чьи прелести однажды ты постиг

Лишит ума, и неважна изнанка.

Безумным станет тот, кто обладал,

Безумным станет тот, кто вожделеет,

Их скорбь найдёт, когда окончен бал,

И каждый раз похмелье будет злее.

Давно мир понял, что такое страсть,

Но мир не знает, как ему не пасть!

130

Её глаза черны, в них солнца нет;

С кораллом красным не сравнятся губы;

И грудь смугла, совсем не белый снег;

И кудри, словно проволока, грубы.

Я видел роз дамасских алый шёлк,

Однако он не взят её щекою;

И нежных ароматов не нашёл

У женщины, зовущей за собою.

Пусть голосу её бываю рад,

Он музыке уступит мелодичной.

Наверное, богини все парят,

А милая моя идёт обычно.

Но я клянусь, она красивей див,

Которых оболгали, расхвалив.

131

Ты деспотична и резка подчас,

А лишь красе даётся власти право,

Но для меня, как редкостный алмаз,

И в сердце разлита любви отрава.

Пусть многие, по-прежнему твердят,

Что в образ твой нельзя влюбиться страстно:

Не спорю, но вкусив желанный яд,

Готов поклясться — чёрное прекрасно!

И тут же подтвердить, что я не лгу,

Тьма стонов, лишь подумаю про это,

Бегут отважно к сердцу моему,

Твердя, что ночи цвет милей рассвета.

Увы! Смущает всех не смуглый вид,

А зло поступков, что в тебе сидит.

132

Люблю твои глаза — им жаль меня,

Ведь в сердце у тебя пренебреженье,

И зная это, обо мне скорбя,

Они надели траур сожаленья.

Но даже Солнце утром в небесах

Чело Востока столь не украшает,

А звёзд больших лучистая краса

К себе внимания не привлекает,

Как чёрный бархат взгляда твоего!

Так пусть и сердце у тебя скорее

Примерит траур, помня из того,

Что жалость для любви всего милее.

Я ж буду клясться, что краса черна!

А всякой прочей масти грош цена.

133

Будь проклято то сердце, что, маня,

Боль ревности глухой приносит другу!

Ужели мало мучить лишь меня,

И должен он ходить рабом по кругу?

Меня похитил яростный твой взор,

Присвоил моментально с другом вместе,

Теперь себя, его, тебя лишён —

Тройная пытка чисто женской мести.

Но выход есть: я сердце отдаю!

Его запри в своём, то выкуп друга.

Чтоб не был он рабом — его храню,

Как верный страж, от боли, от испуга.

Но всё напрасно — если я в тюрьме,

Любой мой клад принадлежит тебе.

134

Итак, я подтверждаю, что он твой,

И я в плену твоей роскошной воли!

Меня всего возьми, в себе зарой,

Но лишь его верни — бальзам от боли.

Нет, ты свободу друга не отдашь —

Не может алчность с ценностью расстаться,

Ведь он гарант отныне, он мой страж,

Способный даже кровью расписаться.

Его взяла, как дань своей красе,

Так ростовщик обрадован процентом.

Безвинный друг сейчас в твоей тюрьме,

Я ж связан, оставаясь конкурентом.

Теряю друга, платит он сполна,

Сам не свободен — вот твоя цена!

135

Желанна ты, раз у тебя есть «Вилл», *

«Вилл» собственный, да и других в избытке.

Зови скорей, чтоб лаской одарил,

А не мечтами жил о сладкой пытке.

Ужели ты, чья страстность велика,

Меня отвергнешь и лишишь приюта?

Зачем победа у других легка,

А мне страданьем каждая минута?

Я знаю: в море уместится дождь,

Хоть капель и не счесть у океана.

И ты своё влечение умножь:

Раз Вилли больше, значит ты желанна.

При этом можешь думать обо всех,

Но забери меня в прелестный грех.

____________

* Сонеты 135 и 136 построены на игре слов. Сокращённое имя поэта Will (от William — Вильям) пишется и звучит так же, как слово воля или желание (прим. переводчика).

136

Ты объясни своей душе слепой

Что упрекать бессмысленно — ждёт Вилли,

А раз «желанье», вызвано тобой,

То значит нужно, чтоб ещё любили.

Ведь страсть моя пополнит твой багаж:

Желание вместит одно влеченье.

Один средь многих, я незримый паж,

Которому не придают значенья.

Поэтому пусть буду неучтён,

Хоть знаю, что вид описи той ложен,

Считай меня ничем, считай нулём,

Но ценным для себя, в том смысл заложен.

Ты имя полюби, чтоб я любил,

А ты — желала, раз уж имя Вилл.

137

Амур-глупец глаза испортил мне,

Из-за него не вижу я как прежде —

Красу не различаю в красоте,

А за уродством следую в надежде.

Но если взгляд мой разглядел обман

В той бухте, что приметили мужчины,

То как смогла ты выковать сама

Цепь к сердцу моему, убрав причины?

И почему, когда мне ум твердит,

Что заняты давно твои угодья,

Мой взор, впитав измены горький вид,

Усмотрит в этом страсти половодье?

Да потому, что и любовь слепа:

Глаз ловит фальшь, а сердцу — маета.

138

Когда мне шепчет милая: «Верна», —

Я соглашаюсь, зная, что лукавит.

Слепым юнцом кажусь ей, и она

Считает, что легко меня обманет.

Но если видит юным, это льстит,

Хоть возраст мой ей хорошо известен.

И страсть нас мощно тянет, как магнит,

И правду мы скрываем тоже вместе.

Зачем же об изменах ей молчать?

Зачем и я не говорю про старость? —

Частенько жалость ставит нам печать,

Когда закат и мало что осталось.

Вот потому-то мы друг другу лжём

И кажемся счастливыми притом.

139

Не призывай меня хвалить то зло,

Что сердцу боль приносит в каждом миге:

Ты не глазами рань, есть правда слов,

Используй силу, а не яд интриги.

И если любишь прочих — говори,

Но взор при мне им не дари лукаво.

Душа моя, к чему теперь хитрить?

Ведь я повержен, а тебе вся слава.

Я оправдать тебя желал бы так:

«Любимая не мне дарует взгляды,

Поскольку знает: каждый глаз, как враг,

И только недруги им будут рады!».

Но я устал от этих глаз Лилит,

Убей совсем, пусть больше не болит!

140

Жестока ты, но всё же мудрой стань,

Не окунай меня в своё презренье,

Иначе болью разомкнёшь уста,

И я приму неверное решение.

Ну, как мне научить тебя хитрить,

Чтоб не любя, «люблю» ты говорила?

Ведь тем, кто при смерти, а нужно скрыть,

Все о здоровье шепчут лживо, мило.

В отчаянье — могу сойти с ума,

Тогда тебя измажу клеветою,

А подлый свет столь жаден до клейма,

Он примет всё, что связано с тобою.

Так помоги же отвести беду,

Лишь взгляд нацель, я в сердце не пойду.

141

В тебя глазами — точно не влюблён,

Они заметят тысячу изъянов,

Но те ж изъяны, словно медальон,

Целует сердце счастливо и рьяно.

Пусть голос твой не радует мой слух;

Касанья жгут, восторг не вызывая,

А вкус и обонянье торг ведут

Вдвоём с тобой остаться не желая,

Но ни мой ум, ни все мои пять чувств,

Не могут сердце убедить шальное,

Не быть рабом твоим, ведь я сам пуст

Без чёрного пленительного зноя.

В чуме любовной радость нахожу:

Ты стала Адом — я ему служу!

142

Любовь — мой грех. Наверно, ты права,

Что на него взираешь с отвращеньем.

Но если о тебе гудит молва,

Упрёк нелеп с пустым нравоученьем.

Нелеп, поскольку этих дивных губ

Орнамент алый часто осквернялся,

И похоть — твой известнейший недуг,

В постель чужую с лёгкостью внедрялся.

А значит, я могу тебя любить,

Как ты других, которых соблазняла!

Но в сердце жалость, всё же возроди:

Похоже, сострадания в нём мало.

Иначе скоро собственный пример,

К тебе вернётся, милый изувер.

143

Смотри же, как хозяюшка бежит

За петухом удравшим, франтоватым:

Дитя своё, ревущее навзрыд,

Оставила, чтоб мчаться за пернатым.

Ребёнок бедный тянется за ней,

Но мать в погоне за сбежавшей птицей,

Желает изловить, да побыстрей,

А с малышом ей некогда возиться.

Так ты, родная, мчишься за мечтой,

А я охотой этой наказуем.

Когда поймаешь — сразу будь со мной,

Как мать, утешь волшебным поцелуем.

Я ж помолюсь, чтоб ты гонялась мало,

А после только Вилли утешала!

144

О, две моих любви — вы мрак и свет,

Два духа, что прельщают, вдохновляя:

Мужчина, словно ангел и рассвет,

И женщина, как демон ночи, злая.

Меня, стараясь в Ад скорей свести,

Она соблазном заманила друга,

Чтоб ангела столкнуть с его пути,

Чтоб стал он дьяволом её же круга.

Но превратился ль в демона святой,

Я не могу сказать, поскольку оба

Они вдали, и ладят меж собой,

А мир тот достигается особо.

И жить в сомненьях мне, пока она

Не выжжет друга, будто сатана.

145

Её уста — любви овал —

Вдруг «ненавижу!» прошептали

Мне, кто по ней тоскуя, знал

Все муки Ада и печали!

Но, оценив мой скорбный вид,

Она задумалась премило,

Браня поспешный свой язык,

Раз им обиду наносила.

Затем, вздохнув, произнесла,

Так день смывает страхи ночи,

Которая, набравшись зла,

Уходит с мраком, пряча очи:

«Я ненавижу... — отделя,

Мне жизнь вернула: — не тебя!»

146

Несчастная душа в жилище плоть,

Мятежная, не знающая смены!

Зачем себя должна ты побороть,

Но внешние раскрашиваешь стены?

Ну отчего, хоть срок аренды мал,

Ты платишь до конца за проживанье,

Чтоб после червь могильный доедал

Твои затраты, тело и старанье?

Душа, за счёт слуги живи теперь:

Пусть тело слабнет, но тебя питает!

Владей божественным, а злу не верь,

Внутри насыться, внешнее пусть тает.

Тогда ты Смерть оставишь без еды.

Она умрёт — не вижу в том беды!

147

Любовь — болезнь и гложет день за днём:

Она, питаясь мною расцветает.

Я ж, оказав ей с почестью приём,

Сам голоден, и голод всё крепчает.

Рассудок-врач, мою лечивший страсть,

Увидев нежеланье пациента,

Меня покинул, чтоб я мог попасть

На ложе Смерти, где безумье — рента.

Теперь не излечиться, меркнет свет!

А путь открыт кошмарам и смятенью.

Безумный, на стене ищу ответ

Иль шёпотом веду беседы с тенью.

Я так желал любви и чистоты,

Но вместо Ад пришёл, в котором ты.

148

Любовь, зачем ты зренье даришь мне,

В котором всё неправдою одето?

А если оба глаза лгут, то где

Мой здравый смысл, который понял это?

И если счастье в том, что любит взгляд,

То почему же мир ему перечит?

Ну, отчего все дружно говорят:

«Любовь слепа и зрячего калечит?»

Пожалуй, соглашусь! Любовный взор

Измучен и сомненьем, и слезами.

Тут даже Солнце проиграет спор:

Мол, землю разглядит за облаками.

Любовь хитра, туманит неспроста,

Чтоб спутались — порок и чистота.

149

Как можешь думать ты, что не люблю,

Когда я на себя иду войною?

И даже принял сторону твою,

И, как тиран, жесток с самим собою?

Кто из твоих врагов мои друзья?

Кому из них я льстиво угождаю?

Когда тоскуешь — это смерть моя,

А наказание — дорога к раю.

Да что в себе посмею я хвалить,

Чтоб возгордившись, службу вдруг оставил?

Ведь честь, и та идёт поклоны бить

Грехам твоим в чужой игре без правил.

И понял я, ослепший от страстей:

Ты ценишь зрячих, им порок видней.

150

От сил каких ты получила мощь,

Чтоб именем грехов владеть душою?

Я подчинён: про день твержу — то ночь,

Я лгу глазам, лишь был бы мир с тобою.

Велик твой дар — дурное украшать,

Да так, что наихудшие поступки

Твои всегда ценней, чем благодать

У тех других, что слабы или хрупки.

Но как смогла заставить полюбить

Меня всё то, что прежде ненавидел?

Теперь, глумясь, плетёшь интриги нить,

Не презирай: и это я предвидел.

А если страсть во мне зажёг порок,

Я должен быть любим тобой, мой Рок!

151

Любовь юна, ей совесть ни к чему,

Хоть совесть из неё произрастает.

Не завлекай, обманщица, во тьму,

Рассудочность моя, всё ж, не святая.

Ты будешь виновата, вызвав страсть,

Где тело торжествует над душою.

Оно готово бешено напасть,

Когда почует яство пред собою.

От твоего лишь имени восстав,

Укажет сразу на трофей желанный,

Как раб, готов служить без всяких прав

И падать от победы долгожданной.

Да так ли совесть надо мне иметь?

Готов и встать, и пасть, и умереть!

152

В любви к тебе черту я преступил,

Но ты вдвойне грешна, творя заклятье —

Супружеский обет нарушен был,

И наша страсть разорвана, как платье.

За две ошибки мне ль тебя винить?

Я в двадцать раз черней от преступлений;

В моих обетах правды рвётся нить,

Ведь, что светла ты — клялся без сомнений.

Пристроить я пытался доброту

И честность, и любовь к развратной цели,

Но ложью вызвал только слепоту,

Глаза не видят, коль в твои смотрели.

Я клялся, говоря на мрак — то свет,

И проклят, и тебя со мною нет!

153

Свой факел отложив, спал Купидон.

Одна из дев Дианы пошутила,

И, быстренько схватив Любви огонь

Его в ручей холодный опустила.

Вода взбурлила! А чудесный жар

Стал навсегда целебным для купанья,

И люди молодые, и кто стар,

Спешат сюда лечить заболеванья.

Но взгляд моей возлюбленной зажёг

В руке Амура факел страсти снова.

На мне его испробовал божок,

Теперь купель ждёт нового больного.

Что та вода? Мне могут лишь помочь

Глаза любимой, жаркие, как ночь.

154

В дубраве спал уставший бог Любви,

А факел в травы уронил небрежно.

Смеясь, тихонько нимфы подошли —

Невинные, шалили безмятежно.

Решив спасти несчастных, кто влюблён,

Одна из жриц святой огонь схватила —

Так «страсти генерал» разоружён

Был девственной рукой смешно и мило.

А нимфа факел бросила в ручей,

Где воды сразу забурлили с жаром,

И сделалось купание людей

Целебным — то божественный подарок.

Но от него мне пользы никакой:

Любовь и страсть не охладить водой!

Рубрика произведения: Поэзия -> Поэтические переводы

Свидетельство о публикации: izba-2021-3203974