Впетербуржен
1. Конец 90-х.
Ты поступаешь в лучший вуз страны
(так мама говорит – а мама знает, училась…).
Общежитие – разбег.
Всего на го́д – ведь будем «брать от жизни».
Ну, как пойдет…
Конечно, насовсем!
Официанты, сторожа… И стал взрослее, небрежно бросив:
-Да, снимаю там,
на Лиговке… -
И так наивно ждешь
немого восхищенья… Коммуналка,
скрипучая кровать да вид на рельсы.
Девяносто
рублей
коньяк с названием «Коньяк».
Клуб «Молоко» в Перекупном, а для перчинки –
нагие Маргариты в «Голден Доллс»:
ночной балкон над Невским – там, на третьем,
в одной лишь сетке, вязанной крючком,
хохочут, извиваясь в жарком танце…
Любуйся ими, стоя под дождем.
Вот город нависает над кроватью рассветным мороком,
оценивая: жив?..
И ты ему, кривясь, похмельным бредом:
- Я одолел тебя, имперский истукан!
С атлантами и сфинксами, с мостами,
со всей махровой достоевщиной (ну, да?!
скажи!)… -
А он тебе такой:
– Ну да… ну да… - И лужи в новый год,
в июне снег, и вывернутый зонтик…
2. Десятые.
Работа-дом. Приятная зарплата
и образцово крепкая семья. Легко,
небрежно, между стейком и солянкой
за пивом в пятницу во «Фраере» друзьям:
-Да я купил в Шушарах евротрешку,
конечно, за наличные!.. – И пьешь не пиво, нет,
ты пьешь глухую зависть:
ай молодец, до кризиса успел.
Тебе уже вполне по кошельку
космические цены Мариинки,
«Зенит» на стадионе, ужин в «Гинза»,
Багиров, Голощекин, аll that Jazz…
Под вечер город мониторит окна.
Вот лоджия, где щуришься в закат:
расслабленный, с вискариком… Щелчком
бычок отправил вниз, в траву. Скривился:
-Да я тебя, болото, покорил!
С твоими курами, сосулями, поребриком,
шавермой!.. –
Он: - Ты загибаешь пальцы? –
Безденежье, безрыбье, бес в ребро, развод, авария…
На похороны мамы
ты не летишь - куда с больничной койки,
в корсете, да с раздробленной ногой…
Но в Петропавловке весна: сирень хмельная,
Монетный двор, шемякинский гротеск Петра Великого…
- Полезем на колени? – Тебе смешно? Я с костылем… -
И вдруг ба-бах! – А, полдень, точно.
Пушка.
3. Сейчас. Принятие.
Здравствуй, город!
Гранитный поводырь моей души,
суровый пастырь опыта и знаний.
Тебе и мне так кстати седина:
она в сухих заиндевелых липах, витринах в наледи,
завьюженных мостах,
вобравших соль борьбы за разморозку.
Мои виски лет двадцать как белы...
То зло, то жадно, с нежностью скупой
все шепчешь городу, как только грянет вечер:
- Чего, чего ты хочешь?! – А Нева
таких, как ты, разглядывала сотни. Молодых,
амбициозных, ранних….
Беспримерно
заносчивых и ставящих себя на две,
на три ступени ниже Бога.
Кому домой, кому в Неву дорога.
Он вырастил тебя - колючий город.
Поставил на ноги, дал удочку и пруд: лови, рыбак,
лови свою удачу. И помни: больше нет пути назад.
Ты знаешь: так ласкает… нет, не мать –
профессор институтский. То журит,
то за вихор таскает… Но потом,
по окончании стоической защиты,
смущаясь, гордо треплет по плечу.
Сошелся клином свет.
Серьезно, плачешь?..
И, совершенно трезвый, сам, в ночи
на бито-гнуто-ржавые колени
встаешь пред Медным всадником, зажмурив
глаза,
и ждешь последнего удара
(копытом в грудь? – да пусть решит Господь)
навеки впетербурженного сердца.
2
