От Лиссабона до Владивостока. Плясовая
Малохольная избушка
Где-то в глубине степей.
Грязь на окнах, свет потушен,
Пусто, сиро, нет людей.
В тёмных и холодных сенцах
Дремлют вол, овца, осёл.
Взяв Марию и младенца,
Кутный бог гулять ушёл.
Зарастают злом дороги,
Степь лежит без лишних слов.
У избушки стынут ноги
Где-то в глубине лесов.
В гости к черепам на кольях
Лезут ковыли и сныть,
И над всей страною полночь.
Как такое может быть?
В Петербурге и Коломне,
Магадане и Твери,
Всюду — полночь, полночь, полночь,
И летают упыри.
Наступает Кали-юга,
Плейстоцен и Третий Рим,
Входит полоумный Рюрик
И валькирии за ним.
То трубят, то пляшут тени,
То нагие, то в пальто.
Входят греки, иудеи,
Скифы, гунны, чёрт-те кто.
Входит обнулённый Пушкин
Сквозь февральскую метель.
И стоит теперь избушка
Где-то в вечной мерзлоте.
Входят мавры, египтяне,
Вурдалаки и вожди,
Зомби, инопланетяне,
Всё равно тебе водить.
На излёте, на исходе
Лобызаются в уста.
Входят, входят, входят, входят,
Но изба совсем пуста.
Ты садись в пресветлый угол,
Закрывай свои глаза.
Точит нож небесный Углич,
Строит аэровокзал.
Будет каждому по вере,
Будет божия роса,
И пойдёт писать губерня
Да указами бросать.
Мать-земля кивает шейкой
и по кругу — раз-два-три —
Бьётся, радужная, в шейке,
И комаринской пылит.
Ах вы, сени, мои сени,
Вы пляшите от бедра,
До последнего веселья,
До последнего ведра.
Никуда теперь не деться,
Не очнуться всё равно,
Над замёрзнувшим младенецем
Разорвав свою гармонь.
