Транзит для сабдака

Не повезло Витальке Брагину, ой, как не повезло.

Был Виталя балагур, душа-человек, любил застолье,

пел песни под гитару, знал множество анекдотов —

а как съездил в командировку куда-то в Бурятию,

так переменился потом до полной неузнаваемости.

 

Теперь Брагин сторонится любой весёлой компании,

стал угрюм и неразговорчив, разлюбил бардов,

злится непонятно на что или заболел чем-то —

видели его Петровы поздним вечером в городе,

только прошёл он мимо них и даже не поздоровался.

 

Никому и невдомёк, что попал Виталька в беду.

Где-то в Бурятии решил он прогуляться по степи,

весна, цветы, провода гудят, словно варган —

но тут проник в разум Брагина странный голос,

начал издеваться, заморачивать голову Виталику.

 

Поглумился голос и исчез — рассказали Брагину,

что с ним решил поиграть местный дух-сабдак,

хранитель здешних мест, бывший злой шаман,

которого боги в наказание за былые прегрешения

оставили на земле сторожить краснокаменский уран.

 

Посмеялся Брагин и уехал назад, в свою Балашиху,

а через полгода встал ночью за холодным пивом —

в голове у него снова бурчит-ворчит знакомый голос.

Кому рассказать если — прямая дорога в психушку,

гадалки извести голос не берутся — чужой, говорят.

 

Напьётся бедный Виталька с горя вдрызг, в драбадан,

а сабдак только того и ждёт, переключает рубильник,

начинает командовать Виталькиным телом сам —

то на улице у подъезда потопчется, кошку чью-то пнёт,

а то в метро пойдёт на ночных поездах раскатывать.

 

Чем больше Виталька пьёт, тем сабдаку выгоднее —

пока разум хозяина спит, отчего не повеселиться?

Хоть и похож квёлый протеже на бродячий труп,

но кто здесь на такие пустяки обращает внимание,

эка невидаль, дядька в пальто да посреди июля.

 

Сабдак — зло первобытное, а потому чувственное,

жаждущее острых ощущений, крови, крика, мясца.

Ночами во тьме межфонарной тянет его пошалить,

наброситься с рычанием на случайного прохожего,

сполна насладиться скользким человеческим ужасом.

 

Но куда вкуснее поймать весёлую уличную девицу,

затащить визгливую хохотушку в темноту переулка,

чтоб использовать по назначению и злобно завыть,

страшно заскрипеть зубами в момент оргазма —

пусть понесёт от живучего шаманского семени.

 

Слава богам высшего мира, блудниц в Москве много,

побудь-ка тысячу лет в наказание перекати-полем —

истоскуешься не так ещё, карауля чёртов Урулюнгуй.

Зачем убивать? Сабдаку нужны людские тела и души,

они его развлекают, служат незваному пришельцу.

 

Утолив наконец-то свои бесхитростные потребности,

сабдак поднимается на крышу высотного дома,

воет с парапета в небо лишь ему понятную песню —

пытается достучаться до наказавших шамана богов,

вымолить прощение — только помнят ли о нём боги?

 

Долго стоит сабдак на крыше московской высотки,

неподвижный, страшный, такой же нечеловеческий,

как химера с крыши собора Нотр-Дам де Пари —

жадно всматривается он в лиловое небо столицы,

раздражённо сомкнувшей свои набрякшие веки,

разглядывает окрестные здания, слушает гул машин.

 

Молчит небо, время на исходе, сабдак спешит домой —

его подопечному пора просыпаться, опохмеляться,

идти на работу, с ужасом думая о содеянном ночью —

в голове несчастного мелькают обрывки видений,

пальцы помнят дрожь чужих тел, слух — чьи-то крики.

 

Виталькина фигура становится шире и приземистей,

лицо расплывается, скулы обретают азиатские черты.

Видно тот, который внутри, готовит его под себя —

этак проснётся однажды Брагин кем-то другим,

а вполне может статься, совсем даже и не человеком.

 

Ноги сами ведут Витальку подальше от людей —

по странному совпадению прихотливой судьбы

он поднимается на облюбованную сабдаком высотку,

влезает зачем-то на скользкий испачканный парапет,

смотрит на город, смотрит в небо, ожидая знака,

молится Тому, кто всё знает и всё видит — избавь!

 

Город деловито шумит под ногами Витальки,

ветер швыряет ему в лицо тёплые капли влаги,

миллионы людей торопятся по своим норкам —

нет никому до Брагина никакого дела,

и отчаяние своей остро отточенной косой

вскрывает горло мученику,

исторгающему с высоты хриплый одинокий вой.

Что ж теперь остаётся ему, лететь головою вниз?

 

Сабдак, перепуганный зародыш первобытного зла,

давно забытый своими переменчивыми богами,

неумело утешает Витальку, мурлычет что-то навроде —

погоди, мол, собрат по несчастью, скоро срастёмся,

объединимся с тобой в единое целое —

и тогда вздрогнет окровавленный мир!

 

Истомлённый и вывернувший себя наизнанку Брагин

слушает непонятные слова подселенца недоверчиво —

шёл бы ты восвояси, проклятый одичалый шептун,

ишь как испугался, не хочешь помирать, гадина.

Ничего, есть голова на плечах и диплом в кармане,

разберёмся как-нибудь сами в твоей тарабарщине…

 

Виталий Брагин славится системным подходом —

для начала ищет он русско-бурятский словарь,

пора устанавливать контакт всерьёз и надолго:

— Сайн байна, танай нэрэ хэн бэ?

Здравствуйте, мол, как вас звать-величать?

— Би агуу бёё! — гордо отвечает Витальке голос.

Я, дескать, великий шаман — смотри-ка, заработало!

 

Спасибо, Всевышний, надоумил наконец дурака.

А то лезь на крышу, вой на небо — в наше-то время?

Понемногу идёт общение, хотя проблем вагон,

шаман — человек старорежимный, дитя древности,

автомашину именует не иначе как «шайтан-арба»,

за что ни возьмись — для него всё волшебное кругом.

Хоть новую книжку про старика Хоттабыча пиши…

 

Как сабдак вообще на улицах выжил — непонятно,

видно, рефлексы тела использовал, а иначе как?

Днями напролёт Брагин внушает постояльцу,

что можно делать в нашем мире, а что нельзя —

сабдак моралью не избалован, амбициозен,

жаждет кого-нибудь гнобить, могуществом мериться.

 

Законы наши вызывают у сабдака недоумение,

в его время закон был один — у кого сабля крепче,

а в здешних краях не разгуляешься, быстро отловят.

А Виталька что, он простой парень, без ресурсов,

Вот если б сабдаку в депутата народного перебраться,

то будет другой коленкор — тем-то позволено многое.

 

Сабдаку идея нравится — на это Виталик и уповает,

ожидая момента избавиться от надоевшего «бёё».

Хитрый старик брюзглив и вреден, любит поворчать,

всё равно такого взаперти не удержишь, сбежит,

влипнет сдуру в историю, и что потом кому докажешь?

 

Нет, на кого попало странное существо не ведётся,

подавай ему маргиналов или социопатов посмачнее,

а где ж таких отыскать — знакомые все люди приличные,

Брагин заарканил сетевого тролля, но дед побрезговал.

Но Витальке везёт — вымолил, выцыганил приглашение

на корпоратив какого-то крупного нефтяного концерна.

 

Останется только выискать да напоить претендентов,

а там сабдак обещает не подкачать — схарчит на раз.

Хитрит чёртов дед, он и трезвого запросто ушатает,

но тут не до экспериментов, наверняка работать надо,

сбагрить этого «транзитного пассажира» поскорее.

 

Скучновато будет Виталику без привычного голоса,

но зато спокойно-то как одному —

а квасить он всенепременно бросит.

Для надёжности. Во избежание рецидива, так сказать.

 

И бурятский Брагин не забывает —

мало ли что, «мэджик» — вещь непредсказуемая.

Нацелится тварь какая, а Виталька ей с ходу в лоб:

— Ши хэн юм шэ? За байяртай!

Ты кто такой, мол? Давай, до свидания!

 

Глядишь, испугается сабдак и передумает.

А может, вообще приличным человеком окажется.

Без предварительного общения как поймёшь?

Петруха завещал: «Гюльчатай, открой личико!»

 

Нет, Восток — дело тонкое, господа…