А завтра проснется мир...

Мосты на Терре — произведения искусства. Освещенные сотнями огней, высокие, с изогнутыми стальными блестящими арками, они опоясывают самые прекрасные реки планеты, чудом восстановленные после Армагеддона: техногенной катастрофы мирового масштаба, едва не уничтожившей практически все запасы воды на планете, почти стершей с ее лица человеческую цивилизацию. Впрочем, в том, прежнем виде она была стерта. Наверняка, безвозвратно.

 

Чтобы пережить катастрофу, людям пришлось усовершенствовать себя: заменить плоть металлом и проводами. Сейчас, наверное, на Терре нет ни одного «чистокровного» человека. Даже после улучшения экологии от кибернетических примочек уже никто не смог отказаться. И теперь по красивейшим мостам над прекраснейшими реками гуляли биомеханические существа, не способные более оценить этого великолепия. Им была ближе математика — чем стройнее коды программы чипа, чем прямее линии, чем ровнее звук гиперускорителя — тем красивее. Чем стандартнее дома и офисные здания — тем эффективнее. Чем стандартнее внешность, привычки, речь и мышление — тем стабильнее.

 

Все по стандарту.

 

А стоящий на самом высоком мосту Терра-сити Джун*, несмотря на значение своего имени, был тем, кто, по мнению большинства жителей планеты, приближает новый Армагеддон. Тем, кто выделяется в толпе. Кто, словно вирусный файл, заражает систему, ведя ее к новому самоуничтожению. Наверное, все его знакомые, одинаково одетые и причесанные, выпивающие на завтрак одинаковый коктейль из полезных микроэлементов, утрировали. Он не маршировал с пикетчиками, призывающими убрать из тел горы чипов и металла и вернуться к своему истинному биологическому (человеческому) облику, он не разрабатывал новую сумасшедшую идеологию, способную развязать Четвертую Мировую. Джун даже носил стандартный серебристый комбинезон, а длинные черные волосы собирал в тугой хвост, чтобы они слишком не бросались в глаза…

 

Он просто… просто играл на гитаре.

 

Его гитара, как и мосты, была произведением искусства. Черная, с волнующими изгибами, тонким грифом и жесткими струнами, способными прорезать синтетическую кожу биомеха при неосторожном рывке, но издающими такие звуки, из-за которых облепленное парой десятков датчиков сердце заходилось какой-то фантомной, почти иррациональной болью и тоской. Восторгом. И каким-то странным, давно забытым чувством, которое напрочь сносило все стандартизированные настройки чипа, заставляя дыхание сбиваться, ладони — дрожать, ноги — подгибаться, а сердце, давно уже скорее мотор, чем орган, — пропускать удар. Кажется, в старых романах, тех немногих, что уцелели, оно называлось «любовь». Любовь была сейчас чем-то мифическим. В мире, живущем по графику, по программе, выращивающем новых членов общества в инкубаторах, уже там всаживая в формирующиеся маленькие тела металл, это чувство было незнакомо. Почти. Ведь в системе всегда найдутся дефективные элементы. Такие, как Джун. Биомехи, которых тянет сочинять стихи или петь, рисовать цветы или темнеющее на закате небо, играть на древних музыкальных инструментах, коим и была найденная Джуном в руинах Старого города гитара.

 

Нерационально.

 

Это отвратительное слово Джун слышал каждый раз, когда по крупицам сохранившихся исторических текстов выяснял, что за странная вещь попала к нему в руки и как ей пользоваться. Когда с остервенением искал видеоуроки, записи — всё, что могло помочь ему извлечь верный звук из этой красавицы. Нашел, научился прикасаться к струнам так, как раньше влюбленные мужчины впервые прикасались к телу вожделенной женщины, с удивлением понимая, что больше не может слушать монотонные электронные ритмы, которые зовутся музыкой сейчас. Наконец, понимая, что такое — душа (странный термин, часто встречающийся в древних текстах).

 

Джун теперь понимал многие устаревшие слова — «красота», «вдохновение», «искусство», «страсть»… Они жили в той музыке, что сохранилась лишь на старинных носителях, исковерканная временем, почти утерянная, неоцененная новыми биомеханическими мозгами терранцев. И, осторожно водя пальцами по струнам, мужчина не мог понять в свои неполные тридцать лишь одно: как люди, создающие из дерева и металла не просто звук, а чувство, эмоцию, настолько сильную, что она способна была изменить мир, едва его не уничтожили?

 

Что ж, наверное, эта тайна откроется ему позднее.

 

— Эй, ты! — услышал он сквозь звуки музыки. — Уже комендантский час. Запрещено покидать жилые сектора всем, кто не занят в обеспечении функционирования города в ночное время. Директива №127. Да ты и так в курсе. Ты слышишь? У тебя сбой чипа? Назови имя и номер!

 

Джун нехотя оторвался от игры и обернулся на голос. Верно, патруль. Вот Армагеддон, надо же было так увлечься и не заметить приближающийся гладдер? Сейчас его сопроводят в изолятор и… и конфискуют гитару!

 

Только. Не. Это!

 

Видя нарастающую в глазах Джуна панику, патрульный подошел ближе, а тот попятился к заграждению моста, больно упираясь спиной в тонкую металлическую перекладину.

 

— Имя и номер!

 

— Джун. Идентификационный номер — 56723z13, — выдавил он, прикидывая, сколько у него шансов выжить, если сейчас сиганет вниз, и сколько шансов уцелеть его красотке. У гитары шансов было меньше.

 

— Джун, 56723z13, что ты делаешь на улице во время комендантского часа? — патрульный почти вплотную подошел к нему, и мужчина задержал дыхание, понимая, что никакого толкового оправдания у него нет. Патрульный живет стандартно. Рационально. Ему не объяснишь, что день за днем внутри у Джуна растет пустота. Эфемерный голод, неутолимый полезными питательными коктейлями, не уходящий с перезапуском чипов и обновлением кодом. Отступающий, лишь когда на самом высоком мосту Терра-сити он, любуясь с высоты на мерцающую сотнями бликов реку, осторожно перебирает струны, и рождается она — древняя музыка, напоминающая ему, что он все еще человек. Что когда-то он умел плакать. Что когда-то он умел любить…

 

— Мне техника вызвать? Ты принял что-то?

 

— Нет. Простите, сэр. У меня нет логического объяснения своему местонахождению здесь, — осторожно произнес Джун. — Я занимаюсь археологией, систематизирую исторические артефакты. В моих руках один из них, я сейчас пытаюсь восстановить утерянное музыкальное искусство.

 

— И почему здесь, в столь поздний час?

 

— Чтобы играть на этом инструменте, необходим нужный… настрой. Эмоция, понимаете? И вид освещенной огнями моста реки ее создает, — вздохнул Джун, уже догадываясь, что для патрульного его слова звучат как древние стихи: глупо, сумбурно и нелогично.

 

— Настрой, значит? Эмоция? Ты из «этих», что ли? Эмоциональный… из-за таких эмоциональных ты сейчас и изучаешь свои древние артефакты. Я вынужден тебя задержать и оформить штраф. Инструмент изымаю.

 

— Простите, что я должен сделать, чтобы избежать изъятия? — наверное, он сейчас только усугубит ситуацию, но иначе Джун не мог. Уже не представлял, свое существование без возможности каждый вечер мягко касаться нежно звучащих струн. Какова вероятность, что он найдет в Старом городе еще один уцелевший инструмент? Да ее в принципе нет!

 

— Боюсь, ничего. Я действую согласно Директиве №342. Все артефакты прошлого, дестабилизирующие работу чипов, подлежат изъятию и уничтожению. Пройдемте!

 

Остаток ночи прошел, как в тумане. Джун, сидя у пустой металлической стены изолятора, пялился на такую же металлическую стену, борясь с желанием побиться об нее головой и заработать тем самым утилизацию, как опасный, сломанный винтик из идеального рационального механизма. Как им объяснить? Как всем объяснить, насколько много важного было утеряно после Армагеддона? Как много было нещадно забыто и отброшено в страхе перед новой войной, новой катастрофой? Как все они не понимают, что отвергнув эмоции, чувства, индивидуальность, воображение, искусство, в конце концов, люди перестали быть людьми. Перестали быть теми, кто создавал пирамиды без летающих грузовых платформ, летели в космос на таких ведрах, в которых и сидеть было страшно, совершали открытия не из рациональности, а из жажды, того самого голода, ноющей пустоты внутри, которую нужно было заполнять: знаниями, подвигами, искусством, любовью…

 

Сейчас эту пустоту глушат: цифрами, программами, инструкциями, директивами, стандартными клетушками офисов и квартир, одинаковой мебелью, одеждой, однотипной и безвкусной жижей, зовущейся по старой памяти едой. Жизнь стала безопаснее. Стабильнее. Размереннее. Бессмысленнее. Но это понимают лишь те, кто ищет смысл.

 

— На выход. Ты свободен. Штраф придет на твой личный падд. На первый раз — в минимальном объеме, — тот самый патрульный стоял в дверях камеры. Джун, под сверлящим взглядом, медленно поднялся и вышел на свет, прищурившись:

 

— Может, я заплачу штраф в максимальном размере, но вы вернете инструмент? Это артефакт, он в ведомстве Бюро археологии.

 

— Джун, а ты и впрямь дефектный, — нахмурился патрульный. — Мы проверили. Артефакт списан за своей бесполезностью, как не несущий исторической ценности.

 

— Вы даже не представляете, насколько он ценен! — вспыхнул Джун, в два шага оказываясь рядом с патрульным, который надеялся разобраться с последствиями своего дежурства до конца смены, и схватил его за черные лямки форменки, состоящей из такого же стандартного комбеза и защитного жилета поверх него.

 

— Опасность, нападение на сотрудника! Опасность, нападение на сотрудника! — раздалось в помещении, и через мгновение там были еще трое хранителей правопорядка, которые вмиг оттащили Джуна от коллеги, несколько раз приложив дубинками по местам с живой, человеческой плотью, что отозвалась непривычной физической болью: во рту появился противный привкус металла, а в голове зашумело сильнее прежнего.

 

— Хватит! — осадил коллег задержавший его патрульный. — Достаточно. Он не применял физическую силу.

Джуна, стоящего на коленях и сплевывающего кровь, отпустили, поморщившись, а его тюремщик присел на корточки, обхватывая его острый подбородок рукой в холодной перчатке, заставляя поднять голову и посмотреть себе в глаза:

 

— Что это было, 56723z13? Зачем тебе эта вещь? Что в ней такого? Что так дестабилизировало тебя?

 

— Я не могу объяснить, — прохрипел он. — Могу показать. Разрешите?

 

— Что?

 

— Сыграть в последний раз?

 

— Не положено.

 

— Да ладно тебе, Аки, — отозвался один из бивших его парней. — Когда еще удастся приобщиться к древней культуре, а?

 

— Прошу вас…

 

— Да Армагеддон с тобой. Пошли.

 

Как в тумане, Джун вошел в небольшое помещение со шкафами, на которых покоились запрещенные в их обществе вещи: старое оружие, компьютеры для несанкционированного вмешательства в работу чипов. Наверное, где-то здесь хранились синтетические наркотики нового поколения, рассинхронизирующие со временем работу чипов, имплантов и органики, но взгляд археолога безошибочно выцепил ее — черную красавицу с поблескивающими струнами.

 

Джун прошел вперед, с осторожностью касаясь грифа и поглаживая деку. Боль физическая была ничем по сравнению с осознанием: он больше не услышит звуки, которые заставили его понять разницу между жизнью и существованием. А снова «существовать» Джун не был готов.

 

— Ну, что с тобой? Может, все-таки его специалистам сдать? Пусть чипы ему откалибруют?

 

Джун присел, обнимая инструмент, чувствуя, как привычно уже тот ложится в руки, чуть подкрутил колки, добиваясь чистого, нефальшивого звучания, и осторожно взял первые аккорды. Он не знал, как называлась композиция, что была одной из любимых, но меланхоличная мелодия сейчас, как никогда, соответствовала тяжелому камню в груди. Что есть у него, кроме этих струн? Стандартный жилой бокс с инфовизором, рабочим терминалом, столом и кроватью? Клетушка в Бюро с тем же терминалом и древними артефактами, большую часть которых начальство признает бесполезными, как эту гитару? И никому не рассказать, не объяснить, как давят металлические серебристые стены, как все чаще и чаще раскалывается голова от бесконечных цифр, записей и набившей оскомину пометкой «Нерационально»! Наверное, его поймут такие же дефективные, но система с легкостью выкручивает сломанные винтики. Его переформатируют. Сотрут ненужную память, удалят лишние чувства, а через пару недель пройдут оставшиеся от струн мозоли на пальцах, и его, Джуна, порядковый номер 56723z13, больше не будет. И ее не будет — последней в своем роде гитары, которую создали те, кто умел любить…

 

Стихли последние аккорды, а патрульные, обступившие задержанного, странно молчали, разглядывая его длинные пальцы, еще мгновение назад сотворившие что-то совершенно странное. Словно гипноз или магия. Или та новомодная наркота. Только от нее не образуется горький ком в горле.

 

— 56723z13, свободен.

 

— Прошу вас… — Джун еще раз с надеждой взглянул на патрульных, потом на гитару. — Как вы не понимаете!

 

Гитару выдергивают из рук под его отчаянное «Осторожнее!» и снова кладут на полку, его выталкивают из Бюро охраны правопорядка, через полчаса смена на работе, но ноги сами ведут Джуна на мост.

При свете дня он не такой красивый и яркий, но вода внизу все так же завораживает, чистая, прозрачная, шумная и свободная. Играющая свою мелодичную, непостоянную и дикую музыку.

 

Джун перекидывает ноги через перила и присаживается на тонкую кромку. Сегодня человечество потеряло очередную часть себя и даже не заметило потери, которую он сам пока не может в полной мере осознать и оплакать. С такой высоты не разглядеть отражение, но Джуну кажется, что он видит себя: в мятом серебристом комбинезоне, выпачканном пылью и пятнышками крови, видит рассеченную бровь над правым глазом… видит глаза, карие, почти черные, покрасневшие от недосыпа. Видит дрожащие руки, крепко сжатые губы, видит черные волосы, развевающиеся на ветру, с которых он сорвал резинку. Видит там, на дне, решение его конфликта между чипизированным мозгом и тем, что древние называли душой.

Отпустить перила, разжать пальцы слишком просто, и он почти готов.

 

— 56723z13!

 

Джун оборачивается.

 

В паре метров от него стоит тот самый патрульный с большим свертком в руках.

 

— Я проследил за тобой. Ты уже два часа так сидишь. Уверен, что тебе не нужно в Центр калибровки?

 

— Снова что-то нарушаю? — почти шепотом отозвался мужчина, продолжая смотреть на течение воды. Ему не ответили.

 

— И что ты там видишь? — Аки подошел к перилам, аккуратно ставя сверток на бетон и тоже глядя вниз.

 

— Время. Красоту. Жизнь. Смерть, — пожал плечами Джун.

 

— Я поставил в Бюро отметку об утилизации, — Аки кивнул на сверток.

 

— Что? — не поверил своим ушам Джун. Чтобы патрульный нарушил Директиву?!

 

— Честно, не знаю… не знаю, что в ней такого. В этой древней музыке. Но, кажется, я не хочу, чтобы оно было утрачено. Научишь?

 

— Что?

 

— Чего заладил, как глючный терминал? Пользоваться научишь? — усмехнулся Аки. — Только ночью не сиди больше, второй раз уже не выйдет ее сохранить.

 

— Спасибо тебе! — Джун осторожно, чтобы не сорваться вниз, перелез назад и с трепетом развернул утилизационную пленку. На гитаре не было ни царапины. А мир вновь обрел цвет и звук. — Я научу, если хочешь…

 

— А ведь ты прав. Кажется, я понимаю, что ты видел внизу, — прошептал Аки, не отрывая взгляда от воды. — Сыграй ту мелодию еще раз?

 

Двое с гитарой сидели на мосту, не замечая, как вокруг них впервые за много лет просыпался мир.

 

 

____________________

*Джун (яп.) – Послушный, смиренный