Етишкина любовь

Карыч

В тридевятом заштатном роддоме

в тридцать девять роженицо-мест

акушер Перевалова Тома

целовала серебряный крест:

– Поздравляю, мамаша, с дочуркой.

Вес приличный, порядочный рост.

Назовите ребёночка Нюркой, –

на Анют нынче массовый спрос.

Так ли было, а, может, иначе –

говорят, не играй, мол, с судьбой.

Повернётся спиною удача,

домовой взбаламутит покой.

Ну, а много ли шалому надо?

Затуманит рассудок на раз.

Не поможет ни мазь для отвады,

ни сияющий иконостас.

Только вышло всё странным макаром.

В домовом заиграли шторма.

Чудодейным нездешним отваром

переполнились в нём закрома.

Как завидел Анютины глазки,

как молочный почувствовал дух, –

потянуло на нежность и ласку,

даже буркнул невнятное вслух.

Так и стал для Анюты покровом

от напастей да всяких невзгод.

Если кто-то попробует словом –

тут же делом весомым вернёт.

Если делом недобрым Анютку

норовит недоумок задеть –

домовой окликает Анчутку,

и давай заводить круговерть.

Мать-то Нюркина, вроде, простуха,

да приметила резвую прыть.

Говорит муженьку-от на ухо:

– Снова Тишка, разэдак етить.

Муж смеётся, а та, как не слышит:

– Тишка-домник дочурку хранит.

Тише, Тишенька. Тишенька, тише.

На-ко с хлебушком свежую сныть.

Так и жили, пока не пробило.

Раскудрявилась да расцвела.

Тут и суженый встретился, милый.

Свадьба, значит, на оба села.

Растерялся Етишка, опешил.

Непривычно кольнуло в груди:

– Как же так? Что за грёбаный леший

в сердце Анино путь проторил?

Ревновал. Горевал. Трое суток

пил с Анчуткой ядрёную муть.

Из поганок крутил самокрутки,

да накручивал жуткую жуть...

Отошёл. Отлегло. Отболело.

Только нежность осталась в нутре.

Не Етишкино пёсее дело –

копошиться в людской мишуре…

И опять бесконечная кухня:

дети, внуки… Забот полон рот.

Если глазки Анюты потухли,

к снам подмешивал лунный компот.

И сидел у неё в изголовье,

гладя волосы сонной травой,

одарённый внезапной любовью

бестелесный чудной домовой.

А Анюта жила и молчала.

Как себе и другим объяснить –

из какого сквозного прогала

к ней живая протянута нить?

***

В тридесятой больничной палате,

не влекомая сменою мест,

медсестра Перевалова Ната

оправляла старушечий крест.

Сквозь прогал потолочный, сквозь крышу,

без покровов и прочих бремён

поднимались всё выше и выше

две души без имён, без племён.

Две души. Человека и духа.

Из чужих параллельных пространств.

В облаках тополиного пуха

параллельно неслись в небеса.