После оглушительных звуков, несвойственных природе, наступившая тишина кажется неестественной. Словно бордовое винное пятно, которое не отстиралось на белом атласе скатерти.

 

Хотя нет, сейчас она шипит таблеткой соллпадеина, брошенной в воду.

 

Старый дедушкин рояль угрюмо молчит. Инструмент полагал, что видел всё, пережив вторую мировую. А сейчас готовился, отреставрированный, сверкающий свежевысохшим лаком, отправиться в театр и по-новому дарить счастье…

 

Медленно стягивая, стряхиваю с чёрного чехла остатки почерневшего гипсокартона, закопченные обломки мебели и осколки стекла. Взгляду предстаёт белое, словно впитавшее сок молодильных яблок, тело инструмента.

 

Я двадцать лет не садился за него. Но кинестетическая память — самая надёжная память в мире: ты никогда не забудешь, как кататься на велосипеде. Точно так же ты не забудешь то, что учил в музыкальной школе, тем более, на академ-концерт.

 

Сажусь на подгоревший табурет, открываю крышку — голливудская белизна клавиш сменяется загадочно блестящей чернотой полутонов. Лёгкое движение ноги вызывает болезненный скрип педали. Увы, не все раны заживают, особенно когда усугубляются новыми травмами.

 

Беглый взгляд устремляется за окно: «Ніколи знову!» — кричит табличка, покорёженная, обгоревшая, но не сломленная.

 

«Трлинк!» — загорается экран телефона: в одном из чатов, как всегда, кипят страсти, бурлит неиссякаемая энергия… «Можем повторить!» — гордо светится новое сообщение.

 

За стыдливо кутающимися в обломки стёкол рамами звучит столетняя «Шутка» Баха.