пятистенок

знаешь, страшно...

не от одиночества

и не от того, что мир - оглох,

на рассвете горькое пророчество

притащила стайка воробьёв,

 

солнце подвывало им, фальшивило,

ветер ритм на клочки порвал,

слов пустых пошла возня мышиная,

крысы, превратившие в подвал

церкви деревянные старинные,

избы пятистенные, где хлеб

под иконами (не под картинами),

лоб перекрестив, ел Человек,

 

а потом с некрашеной столешницы

грубой заскорузлою рукой

нежно, осторожно, словно женщину,

крошки обнимал - все до одной,

 

тёмный был? да полноте -святейшество

нынешних отмытых до вранья

так смердит, что истины простейшие

превратились в скопища гнилья,

 

врезать бы по кумполу тюленьему

дать пинка, чтоб весь в дерьма холмец,

да как гаркнуть: "Су-ки! О-ху-ели -вы!,

это же не жизнь! это - пи-з-дец!"

 

Скот и тот ревёт слезой горючею,

чуя неизбежный свой конец,

плачет даже в огороде чучело,

тряпками распятое на крест,

 

крыса никогда назад не пятится,

коли сдохнуть - станет биться вхлам,

что же мы какашками-то катимся

без сопротивленья в тарарам,

жалуемся по пути наклонному -

не туда пастух овец ведёт,

быдло! не снабжается соломою

перед тем, как забивают скот