Дым над городом
Я слышу: где-то бьют морды
и автомобильные стёкла,
Но всё это не волнует
решительно никого.
Во всяком случае – здесь,
где лампочки отсвет блёклый
Меланхолически и безжизненно
падает на ничто.
Но можно предположить,
что за вечнозелёной шторой
(если не брать во внимание
вечнобледнеющий тюль) –
Осиротело зияющая тьмой пустота,
в которой,
Температура воздуха –
неабсолютный нуль.
Можно вообразить
(тут уж – на что хватает)
Разве, пожалуй – шкаф,
или, дай бог – чулан,
Или, на крайний – ящик,
где пропадом пропадает
Ультрапастеризованный
вечнопропащий пан.
Где-то в тени проспекта,
если идти бульваром,
Можно понавстречать знакомых,
как, впрочем, и за «свечой»,
Можно пройтись дворами
и надышаться паром
Вейпов, или бензином,
воздухом – на худой.
Если сливать желчь в банку
и не давать по жилам
Течь, реорганизуя
всё на своём пути,
Может, и можно выжить,
уподобляясь гикам
Или безумным хиппи
«поле-перекати».
Можно по проторённой ползать,
шлифуя шпалы,
С ужасом отвращения
глядя на семафор,
Яблоком для огнестрельной –
скуку унять – забавы
Тех, кто по встречной мчится,
целясь в тебя в упор.
Нет ни единой лавки
больше, привстав с которой,
не ощутишь гнилого
оттиска на себе,
Нет ни единой шавки,
что, проходя со сворой
мимо, не зыркнет мельком
стервой из-под бровей.
Редко ведясь на правду –
чаще всего на подлость,
сволочь второго сорта
выучилась давно
Укомплектовывать в ящик,
впрочем – ни разу не новость,
но если задуматься – чёрта
с два выберешься из него.
Но это всё – мелочи. Правда,
если на дно небосвода
Пялиться мутным взглядом
и грудой покатых спин,
Можно и не услышать,
как проклинает свободу
Осени самый последний
и нелюбимый сын.
В ноябре быстро темнеет –
можно пройтись до почты,
Или до туалета,
а понедельник встречать
Новый – как и положено,
в тысячный раз – с субботы,
Так и не сведя счётов
с призванным обращать
Серые будни в сирену
«скорой» и в серый дым
труб, что на фоне неба
кажется голубым.
