Дым над городом

Я слышу: где-то бьют морды

и автомобильные стёкла,

Но всё это не волнует

решительно никого.

Во всяком случае – здесь,

где лампочки отсвет блёклый

Меланхолически и безжизненно

падает на ничто.

 

Но можно предположить,

что за вечнозелёной шторой

(если не брать во внимание

вечнобледнеющий тюль) –

Осиротело зияющая тьмой пустота,

в которой,

Температура воздуха –

неабсолютный нуль.

 

Можно вообразить

(тут уж – на что хватает)

Разве, пожалуй – шкаф,

или, дай бог – чулан,

Или, на крайний – ящик,

где пропадом пропадает

Ультрапастеризованный

вечнопропащий пан.

 

Где-то в тени проспекта,

если идти бульваром,

Можно понавстречать знакомых,

как, впрочем, и за «свечой»,

Можно пройтись дворами

и надышаться паром

Вейпов, или бензином,

воздухом – на худой.

 

Если сливать желчь в банку

и не давать по жилам

Течь, реорганизуя

всё на своём пути,

Может, и можно выжить,

уподобляясь гикам

Или безумным хиппи

«поле-перекати».

 

Можно по проторённой ползать,

шлифуя шпалы,

С ужасом отвращения

глядя на семафор,

Яблоком для огнестрельной –

скуку унять – забавы

Тех, кто по встречной мчится,

целясь в тебя в упор.

 

Нет ни единой лавки

больше, привстав с которой,

не ощутишь гнилого

оттиска на себе,

Нет ни единой шавки,

что, проходя со сворой

мимо, не зыркнет мельком

стервой из-под бровей.

 

Редко ведясь на правду –

чаще всего на подлость,

сволочь второго сорта

выучилась давно

Укомплектовывать в ящик,

впрочем – ни разу не новость,

но если задуматься – чёрта

с два выберешься из него.

 

Но это всё – мелочи. Правда,

если на дно небосвода

Пялиться мутным взглядом

и грудой покатых спин,

Можно и не услышать,

как проклинает свободу

Осени самый последний

и нелюбимый сын.

 

В ноябре быстро темнеет –

можно пройтись до почты,

Или до туалета,

а понедельник встречать

Новый – как и положено,

в тысячный раз – с субботы,

Так и не сведя счётов

с призванным обращать

Серые будни в сирену

«скорой» и в серый дым

труб, что на фоне неба

кажется голубым.