О старом кино…

И никто никого не выдаст, никто не съест,

и наступит в далёком прошлом 20-й съезд,

и товарищ Сухов с газетой войдёт в подъезд

одного из домов на Сретенке или Петровке.

И чуть затхлый воздух задрожит у лица,

и Фёдор подумает, что это начало конца:

на восьмом десятке начать себя отрицать

как постыдное прошлое, сбытое по дешёвке.

 

Эта поздняя смерть, о как же она пошла,

эта длинная жизнь к чему тебя привела? –

к пониманью того, что был прав Абдулла

и к неясной тоске по всем проигранным войнам?

Нам внушают упорно, что мы – то, что мы едим,

мы выходим в город, где каждый всегда один.

А товарищу Сухову не дожить до седин,

так что можно быть на сей счёт спокойным.

 

Он дойдёт до финала, завидной судьбой ведом,

при хорошем раскладе – в каком-нибудь тридцать седьмом

или в сорок первом под ладожским мёртвым льдом:

вариантов много у страшной и верной смерти.

Мы покончим все счёты с жизнью совсем не так,

нам не внятен, к счастью, яростный ритм атак,

человечество знает, что стресс – это главный враг,

и давно не любовь светила и солнце вертит.

 

За державу обидно пусть будет всегда другим,

мы встаём торопливо и вечно не с той ноги,

мы былому даже готовы отдать долги,

если это былое нас окликает глухо.

Мы выходим тихо в почти что чужой февраль,

растравляя снова в невнятной душе печаль,

нам чего-то в прошлом, бесспорно, жаль,

не судите нас слишком строго, товарищ Сухов.

 

Октябрь 2021