Давние исповеди
1
Мой отец, 1919 года рождения, после пятого класса оставил школу. Крестьянская семья большая, он среди братьев – старший. Стал помогать родителю, моему дедушке, управляться с пахотой, косовицей, был подпаском.
Со школы в его памяти сохранилось множество стихов, золотых строк классиков о детстве, природе, животных. Я не знаю, задавали их на дом заучивать наизусть или он сам запомнил. Для меня память его оказалась кладом, чудом попавшим в детские руки. Счастливые мгновения чаще были связаны с каким-либо религиозным праздником: Рождеством, святками, Благовещением, пасхальной неделей…
Январский мороз в ту пору отличался суровостью. Стихи обычно соответствовали календарю и настроению:
«Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик сидит на облучке
В тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно…».
Я не знал, чьи это стихи, слыхом не слыхивал о романе «Евгений Онегин». А он спрашивал: «Шалун уж заморозил пальчик» - какое слово лишнее? Молчу: откуда мне знать? Тогда отец сам отвечает: «Уж». Большие руки при этом что-либо делают, не привыкли прохлаждаться. Я замечаю: ««Шалун заморозил пальчик» не складно». Кивнёт головой и произнесёт: «Лучше Пушкина может быть только Пушкин».
2
Другой случай ещё больше запомнился мне. Как всегда, наизусть, но с каким-то подъёмом, особым душевным настроем прочитал:
«Однажды, в студеную зимнюю пору,
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
И, шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах… а сам с ноготок!
— Здорово, парнище!— «Ступай себе мимо!»
— Уж больно ты грозен, как я погляжу!
Откуда дровишки?— «Из лесу, вестимо;
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».
(В лесу раздавался топор дровосека.)
— А что, у отца-то большая семья?
«Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я…»
— Так вон оно что! А как звать тебя? — «Власом».
— А кой тебе годик?— «Шестой миновал…
Ну, мертвая!» — крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал».
За окном трещал мороз, от которого попрятались и воробьи, и галки. Отец тут же поинтересовался у меня: «Из чего рукавицы сделаны, а?». Отвечаю: «Из кожи». Не соглашался: «Из шерсти овечьей. Раз полушубок, значит, эта семья держала овец». Я смотрел на его руки и вспоминал, сколько он сам из шерсти свалял валенок – и взрослых, и детских. Да и дрова каждую осень заготавливал. Они нужны были для того, чтобы разжечь торф. Давнее стихотворение чуть-чуть и о нём рассказывало. В крестьянских семьях всегда имеется нечто общее.
3
О зиме стихи, услышанные мной, отличались многообразием. Задором дышали строчки о смелой девочке. Она не любила долго спать, с утра заряжаясь бодростью:
«В зимние сумерки нянины сказки
Саша любила. Поутру в салазки
Саша садилась, летела стрелой,
Полная счастья, с горы ледяной.
Няня кричит: «Не убейся, родная!»
Саша, салазки свои погоняя,
Весело мчится. На полном бегу
Набок салазки — и Саша в снегу!
Выбьются косы, растреплется шубка –
Снег отряхает, смеётся, голубка!
Не до ворчанья и няне седой:
Любит она её смех молодой…».
«Няня» говорила о чужом, барском времени. Я его даже по книгам пока не знал. Своей заботливостью она напомнила мне мать, хотя та никогда не следила, как мы, детвора, катались с горки. Вопрос отца не заставил себя ждать: «Что тут значит слово «голубка»?». Уверенно ответил: «Саша». На этот раз удостоился похвалы.
4
Несмотря на мороз, кататься с горки нравилось как девочкам, так и мальчикам. Живая зимняя картина объединила разные временя. Я внимательно слушал и старался запомнить:
«Вот моя деревня:
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой;
Вот свернулись санки,
И я на бок — хлоп!
Кубарем качуся
Под гору, в сугроб.
И друзья-мальчишки,
Стоя надо мной,
Весело хохочут
Над моей бедой.
Всё лицо и руки
Залепил мне снег…
Мне в сугробе горе,
А ребятам смех!».
Не очень-то весело. Отец поинтересовался: «Можно ли над бедой смеяться?». Я имел по этому поводу своё мнение: «Да они не со зла. Иной раз кто-то другой полетит в сугроб». Не возражал. Это зима. Сугробы в январе были мягкими.
5
Попадались такие стихи, где было немало непонятных слов. Общий смысл для меня оказывался ясным, сюжет увлекал:
«Дело под вечер, зимой,
И морозец знатный.
По дороге столбовой
Едет парень молодой,
Ямщичок обратный:
Не спешит, трусит слегка;
Лошади не слабы,
Да дорога не гладка -
Рытвины, ухабы.
Нагоняет ямщичок
Вожака с медведем:
“Посади нас, паренек,
Веселей поедем!”
— “Что ты? с мишкой?” — “Ничего!
Он у нас смиренный,
Лишний шкалик за него
Поднесу, почтенный!”
— “Ну садитесь!” — Посадил
Бородач медведя,
Сел и сам — и потрусил
Полегоньку Федя…».
Могло такое и на самом деле случиться в старину. Ничего сказочного я здесь не почувствовал. Отец спросил: «Нужно ли было в дороге брать вожака с медведем?». Я не знал, что отвечать, и сейчас же услышал: «Нет, это зверь. Ямщик должен людей возить». Простые истины. Из них состоит жизнь.
6
Из «ночных» стихотворений, рассказанных отцом, быстро запомнилось маленькое. В нём присутствовали и зима, и сани, и тёплое отношение к подлунному миру:
«Чудная картина,
Как ты мне родна:
Белая равнина,
Полная луна,
Свет небес высоких,
И блестящий снег,
И саней далеких
Одинокий бег».
Отец тут же захотел проверить мою внимательность: «А могут ли сани бежать?». Я не замедлил с ответом: «Лошадь бежит». Он похвалил: «Правильно. Сани едут, скользят. И всё-таки лучше кратко сказать. Для того стихи и существуют». Что мог запомнить, я запоминал.
7
Помню солнечное утро на второй день Рождества Христова. На сей раз я услышал следующее:
«Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит».
Не стал дожидаться вопроса: «Сосна тоже могла бы зеленеть». Отцу мой комментарий понравился: «Могла бы. У нас пески, их любят сосняки. Тут Пушкин обязательно бы написал: «Сосна сквозь иней зеленеет». Я постарался запомнить, почему ели здесь – редкие гости, встречающиеся в низких местах, поближе к речке.
8
После Пасхи, которая в том году оказалась поздней, он с нескрываемым восторгом познакомил меня со стихотворением, запомнившимся почти сразу. С небольшими неточностями я мог бы рассказать его наизусть:
«Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Гремят раскаты молодые,
Вот дождик брызнул, пыль летит,
Повисли перлы дождевые,
И солнце нити золотит.
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной и шум нагорный -
Все вторит весело громам».
Он поинтересовался: «Как ты думаешь, что такое перлы?». Впервые слово услышал, ответить не сумел. Отец изложил своё мнение: «Это струи дождя, похожие на блестящие нити». Такими они и запомнились мне. Впоследствии сверкающие ёлочные украшения казались перлами.
9
Отец любил сказки и былины, однако не часто заводил о них разговор. На это надо было время. А вот однажды охотно прочитал отрывок об Илье Муромце:
«Под бронёй с простым набором,
Хлеба кус жуя,
В жаркий полдень едет бором
Дедушка Илья.
Едет бором, только слышно,
Как бряцает бронь,
Топчет папоротник пышный
Богатырский конь.
И ворчит Илья сердито:
«Ну, Владимир, что ж?
Посмотрю я, без Ильи-то
Как ты проживешь?
Двор мне, княже, твой не диво,
Не пиров держусь,
Я мужик неприхотливый,
Был бы хлеба кус!
Правду молвить, для княжого
Не гожусь двора;
Погулять по свету снова
Без того пора!
Душно в Киеве, что в скрине,
Только киснет кровь!
Государыне-пустыне
Поклонюся вновь!
Вновь изведаю я, старый,
Волюшку мою —
Ну же, ну, шагай, чубарый,
Уноси Илью!»
И старик лицом суровым
Просветлел опять,
По нутру ему здоровым
Воздухом дышать;
Снова веет воли дикой
На него простор,
И смолой и земляникой
Пахнет тёмный бор».
И вопрос ко мне не заставил себя ждать: «Почему пышный?». Я уже бывал в лесу, помогал переворачивать скошенную траву для ускорения просушки. Видел папоротник. За словом в карман не полез: «Потому что высокий». Отец не возразил, лишь дополнил: разросшийся во все стороны.
10
Я чувствовал, что отцу особенно нравились стихи, связанные с крестьянским трудом. Их вспоминал чаще других, а я поневоле запоминал:
«Пахнет сеном над лугами…
В песне душу веселя,
Бабы с граблями рядами
Ходят, сено шевеля.
Там — сухое убирают;
Мужички его кругом
На воз вилами кидают…
Воз растет, растет, как дом.
В ожиданьи конь убогий
Точно вкопанный стоит…
Уши врозь, дугою ноги
И как будто стоя спит…
Только жучка удалая
В рыхлом сене, как в волнах,
То взлетая, то ныряя,
Скачет, лая впопыхах».
Не одна тема его интересовала, форма – тоже. Отсюда и вопрос возник: «Хорошо или плохо, что два слова «в волнах» с одной буквы начинаются?». Поразмыслив чуть, говорю: «Хорошо, это же стихи». Не согласился: «Нет, плохо». Не ожидал, что ему не по душе. Про сенокос-то он любил. Я охотно слушал, мне резвая жучка запомнилась. Но он умел и то, что понравилось, слегка покритиковать.
11
Грибы собирать любил и знал их, потому что лес рядом. Неурожайных годов не случалось, так как осенью выручали волнушки. Неприхотливых грибов было много всегда. Не уродили маслята да белые – он приносил две корзины волнушек, а мать знала, как их приготовить, удалить горечь. Цену рыжикам и груздям знал. Вслед за ним и мне стал близким осенний пейзаж в стихотворении:
«Кроет уж лист золотой
Влажную землю в лесу…
Смело топчу я ногой
Вешнюю леса красу.
С холоду щеки горят;
Любо в лесу мне бежать,
Слышать, как сучья трещат,
Листья ногой загребать!
Нет мне здесь прежних утех!
Лес с себя тайну совлек:
Сорван последний орех,
Свянул последний цветок;
Мох не приподнят, не взрыт
Грудой кудрявых груздей;
Около пня не висит
Пурпур брусничных кистей;
Долго на листьях, лежит
Ночи мороз, и сквозь лес
Холодно как-то глядит
Ясность прозрачных небес…».
У меня спросил: «Что за «вешняя краса» здесь, как ты думаешь?». Я оказался в тупике. Он помог: «Весной была краса. Это листья на деревьях. А осенью опали под ноги». Мало учился, однако многое знал. Его знания и мне помогли в освоении мира.
На снимке: мои мать и отец
