Маета

Пятый день Степанова потряхивало,

словно заправского алкоголика.

Его не оставляло ощущение запоя,

то ли случившегося с ним давеча,

то ли предстоящего вскоре —

самое страшное ведь в запое не водка,

а полная безысходность положения —

рад бы сбежать из него, да некуда,

терпи — вылечит только время.

 

Самое странное крылось в том,

что напиться хотелось,

да никак не получалось —

всё перепробовал Степанов,

подступался и с поводом, и без повода —

но максимум, что удавалось ему,

так это на час-другой провалиться в сон.

 

Не было так, как раньше —

чтобы праздник так праздник,

вдоволь накуражиться во хмелю,

проснуться утром, не помня себя,

хлестануть стакан коньяку —

а дальше снова темень,

непролазные дороги сонного царства,

приключения сдуревших нейронов.

 

Напряжение позванивало в ушах,

всё вокруг было наполнено ложью,

голоса и тексты откровенно врали —

Степанов рассматривал человеческие лица,

пытаясь понять причину своего состояния,

но никак не получалось —

небеса говорили ему о чём-то,

но ему был неведом и непостижим

этот странный голос небес,

слегка сводивший от страха желудок.

 

На шестое утро,

двадцать четвёртого февраля

Степанов проснулся

от густого урчания за оконным стеклом.

 

Этот звук был ему давно и хорошо известен,

более того — понятен на уровне подсознания.

В их подмосковном городишке,

где базировался испокон веку лётный полк,

ночной гул транспортных военных самолётов,

спускавшихся с неба один за одним,

почти всегда предвещал только одно —

переброску войск,

а за ней очередные большие перемены.

 

Степанов лежал и слушал,

как с равным интервалом садятся машины,

сырая темнота утробно урчала,

сыто переваривая затихающие звуки.

 

Он уже догадывался —

произошло нечто важное,

что-то случилось необратимое,

после чего мир станет иным,

поэтому ещё долго запрещал себе прикасаться

к холодным клавишам ноутбука —

ему мучительно хотелось продлить

последние минуты неведения,

безнадёжно таявшие

где-то в области сердца.