Презумпция виновности (18+)

Перед тем, как Вы начнёте ознакомление с рассказом, хотел бы предупредить о грубых сценах сексуального и физического насилия, которые содержит данная работа. Также в тексте можно встретить ненормативную лексику. Если для Вас эти моменты неприемлемы, прошу воздержаться от прочтения.

_________

 

 

 

…избил, а потом изнасиловал свою жену… — беспристрастно просвещает Википедия выдержками из дела очередного маньяка, чья биография попалась на глаза вместе с биографиями других серийников.

 

Я откатываюсь в кресле подальше от экрана, пытаясь убежать от нахлынувших воспоминаний. Вот с чего начинается оно, маньячество…

 

Жена имела наглость и неосторожность прийти и сказать прямо в лоб, что беременна, не от меня, и уходит от такого чмошника, в более привлекательный по всем параметрам порт.

 

Известие не из самых приятных, особенно, когда ты на краю неудач в бизнесе. Словно раскалённая арматура, которую ткнули в живот! С*ка, новая порция боли, которая каскадами заполнила сознание! Известие — будто удар шипастого кнута. Этому кошмару не было места внутри, и я взвыл. Захотелось сделать что-то гадко-неприятное этой бл*ди, с которой я прожил десять лет.

 

Поединок тренированного десантника, пусть уже десять лет как в прошлом, ростом под два метра, и хрупкой женщины, достигающей в прыжке всего полтора, очевиден. Она даже не сопротивлялась, не плакала, не кричала, не умоляла… Она просто молча дала отыметь её так, как хотел я в тот момент, жёстко, по-звериному, хотя не думаю, что звери способны на подобное. Так никогда не делал, ни до, ни после.

 

А то, что она страдала, чувствовалось точно. За десять лет выучил все реакции жены на моё вторжение. Но она терпела, закрыв глаза и сцепив зубы. Я сжал её запястья до треска, мои движения были грубыми и безжалостными. Ощущал, как она сжимает меня внутри при резких толчках. И это ещё больше возбуждало, вызывало дрожание во всём теле, дарило томительную негу. Каждый резкий толчок, как удар, — маленькая месть за предательство. Пару раз она застонала и особенно сжалась, но я крепко держал, не давая ни вырваться, ни уклониться. Когда, наконец, вышел из неё, до краёв залив семенем, то брезгливо швырнул, обессилившую, на пол.

 

Но мой оргазм и триумф длились слишком недолго, их вытесняла пустота, растущая внутри. Будто это только что меня жестко и грубо поимели. Но по сути так оно и было. Эта с*ка поимела мою душу. А я трепетно любил… искренне, наивно.

 

Отвернулся, закрыв лицо руками, осознавая, что натворил. А она молча оделась. И ушла. Навсегда.

 

***

 

 

 

Боже! Всё чаще ловлю себя на мысли, как причиняю боль тем, кто раздражает меня. Как медленно-медленно разрезаю их кожу, оголяя более глубокие слои, как добираюсь до волокон дрожащих мышц, как продвигаюсь дальше…

 

Возбуждение. Не такое, какое возникает при близости с женщинами. Нет. Оно похоже, но оно другое. Стоит только увидеть… Или даже представить. Не нужна даже физическая стимуляция.

 

Оно прорастает между ребер, стекая вниз зловонной чёрной массой, щекочет живот, протискивается по нервам к паху. Заползает своей мерзкой лапой, проходя приятными импульсами по мошонке, а потом дальше-дальше, наполняет силой член. Такой эрекции не бывает, когда я хочу женщину. Стойкой, неотпускающей, вызывающей дикое томление. И муку.

 

Учащается пульс, сбоит дыхание… Я умираю. Это похоже на агонию. А потом в паху становится тепло и мокро.

 

***

 

 

 

Я хотел бы убить их всех! Всех! Наматывать кишки на вилку и наслаждаться предсмертными криками. Видеть, как лица искажает ужас, а потом слышать истошные, переходящие в стоны, вопли, мольбы о пощаде. Залитые кровью рты, дёргающиеся в предсмертных конвульсиях. Хрипы неровного дыхания…

 

Их было пять. На три класса старше меня. И Брендон во главе этой шайки. Первый парень школы, красивый синеглазый брюнет, успешный, подающий надежды, сын богатых родителей. Он приревновал меня к Элли, с которой мы сидели за одной партой. Она просто отшила его. Я же был приглашён стать королём на осеннем балу.

 

Брендон с дружками подстерегли меня, когда после уроков отнёс пособия в кабинет натуралистов, и потащили на задний двор. Там привязали к дереву и раздели. Наголо. А потом тушили об меня сигареты и били, били, били, куда только им вздумается. Я даже плюнуть не мог в своих обидчиков, так как рот заткнули вонючим грязным носком. Всё, что оставалось, просто корчиться от боли и мычать в провонявшую потом ткань. Ещё и дурацкие слёзы так некстати потекли, чем вызывали новые приступы агрессии мучителей.

 

Брендон сказал, что если я ещё раз приближусь к его девушке, то следующим разом они кастрируют меня на этом самом месте ржавым тупым ножом. А потом ушли.

 

Мне осталось только плакать и корчиться от холода, унижения и боли. Ведь была уже глубокая осень. Дул ветер и сыпал пылью на ожоги от сигарет.

 

А когда через два часа отец нашёл меня в таком незавидном положении, то вместо сочувствия, я получил ещё порцию унижений и оскорблений в свой адрес. Он сказал, что я ничтожество и слабак, которому досталось поделом.

 

Да! Они заслуживают быть распиленными! Медленно-медленно! И отец вместе с ними! Царство ему, которое он заслужил!

 

***

 

 

 

— Доктор! Я хочу убить их всех! Жестоко! Хочу видеть их агонию, когда тела сводит спазмами в бессильной попытке поймать ускользающий хвост жизни; смотреть на их муки, когда они, корчась, будут ползать, словно черви у моих ног; наслаждаться предсмертными криками, полными ужаса и отчаянья, дрожащими, словно лопнувшая на гитаре струна; слизывать тёплую солёную кровь с их ран, ощущая привкус металла во рту! — я почти не мигая смотрю сквозь стёкла чужих очков, за которыми врач пытается опустить тёмные глаза.

 

— Порой такое агрессивное состояние бывает у всех. От усталости, от депрессии. Успокойтесь. Возможно, вы просто переиграли в какую-то сложную компьютерную игру, — голос врача спокоен, вкрадчив, мягок.

 

— Чёрт возьми! Доктор, как я могу успокоиться, если хочу расчленить половину из тех, кто меня окружает! — резким движением скидываю со стола бумаги.

 

— Спокойнее, иначе мне придётся вызвать санитаров и насильно сделать успокаивающую инъекцию. Давайте, я вам накапаю пятнадцать капель настойки пустырника. Желание — это ещё не действие. Хотите, могу положить вас в стационар на две недели. Отдохнёте, подумаете. На дольше не могу, вы ведь здоровы, а мне надо отчитываться за каждого пациента… — он разводит руками, в стёклах его очков отражается моё разочарованное лицо.

 

— Что, чёрт возьми, происходит?!

 

— Вот рецепт, — доктор протягивает бумажку, где выписаны банальные успокоительные.

 

***

 

На экране прокручивается жуткий момент, самая ужасная сцена фильма. Я засмотрел этот трэш до дыр.

 

Маньяк медленно подвешивает жертву на крюк, цепляя за ключицу, а потом не спеша начинает разрезать брюшную полость. Мужчина ещё жив и видит, ещё не совсем осознавая происходящее, как из его живота вываливаются внутренности.

 

М-м-м… Какая красота. Я чувствую нарастающую неловкую пульсацию в висках. Это руки демонов ласкают меня. А потом мурашками ползут ниже, ниже. Щекочут волоски на груди, спускаясь, проходят ритуальное кольцо по пупочной впадине, движутся дальше. Кажется, они целуют член, гладят головку, отчего я весь прогибаюсь. Демоны дрочат мне, а я расслабляюсь, запускаю руки себе в волосы.

 

Не останавливайтесь, это так приятно. Ну! Ну же! Продолжайте! Член пульсирует. Виски пульсируют. Я ощущаю в голове каждый удар сердца, словно эхо от удара молота по наковальне.

 

Жертва на экране кричит и замолкает в предсмертной агонии. Я тоже кричу, кончая, испытывая дикий небывалый оргазм. А потом дышу, жадно хватая воздух, будто бы меня выбросили в космос без скафандра.

 

***

 

Почему у нас не работает психиатрия? Зачем создана эта инстанция?

 

Кулаки сжаты так, что хрустят суставы, а ногти проделывают царапины в коже ладоней.

 

Я убью их всех! И доктора тоже! И тех… там… тогда…

 

После случая за школой, больше не мог позволить себе казаться ничтожеством в глазах других, в особенности — отца. Мне хотелось поставить ему ожог, который бы никогда не заживал, ужалить ядовитым гигантским жалом, впрыскивая разъедающую плоть кислоту, так же как он поступил со мной. Кровь за кровь, зуб за зуб!

 

И я пополнил ряды курсантов престижной военной академии. Больше никто не смел тушить об меня окурки. Или угрожать. Унижать. Это было чревато.

 

Головокружительная карьера, которая бы, возможно, привела к успеху. Но... Чёртова непродуманная командованием операция. Генералам плевать, что может случиться с солдатами. У них другие перспективы. И другие меры величины. Если смерть одного — трагедия, то смерть миллиона — лишь статистика.

 

Интересно, а попасть в плен — это удача или невезение? Пораскинуть мозгами и другими частями нутра при взрыве — секундное дело, и тебе уже поср*ть на всё и навсегда. Но не дай Бог попасть в лапы к жителям пустыни в районе персидского залива.

 

Враги… Им мало просто убить. Им нужно протереть вражеских солдат через сито всех кругов ада до того, как те попадут туда сами.

 

Расскажешь, что угодно, если тебе загоняют острые иголки под ногти, по самый край. Если знаешь то, что нужно мучителям. А если не знаешь, дальше последует то, после чего иголки покажутся детской забавой.

 

***

 

Зеркало грустно молчит в ответ на вопрос. Ну и пусть молчит. Я и сам вижу, что вполне себе симпатичный мужчина средних лет, который выглядит значительно моложе. Подтянутая худощавая фигура, короткая стрижка тёмно-русых волос, правильный овал лица с тонкими чертами. И даже дефект неправильного прикуса не портит внешность. Большие серые глаза, словно толстый лёд или закалённый клинок, обрамлённые пушистыми густыми ресницами, что делают взгляд невинным. Никому и в голову не придёт, глядя в эти «зеркала души», что в их глубине сидит смердящий зверь.

 

Да! Я нравлюсь женщинам. Но им не верю. Они все проститутки, как моя бывшая. Конечно, ёмкость для слива эмоций мне нужна, только поэтому завожу короткие, ничего не значащие отношения. Чаши для спермы, вот кто они все. Теперь мне открылась вся жестокая правда мира «1001 ночь», поделом воздавал Шахрияр продажным шл*хам. Но и его смогла обмануть вероломная Шахразада. А меня больше не обманет никто! Я больше не подставлю уши для лапши!

 

***

 

— Вы просите арестовать вас? Но за вами нет ни вины, ни состава преступления! — следователь смотрит придирчиво и недоуменно.

 

— Пока нет… Пока… А потом я их всех убью и кончу на их расчленённые трупы… — почти рычу я, скривившись в оскале.

 

— Но пока вы этого не сделали…

 

— Черт вас всех подери! — густой низкий голос срывается фальцетом, а из глаз бегут непрошенные слёзы. — Вы будете ждать, пока я кого-нибудь замучу, чтобы арестовать?!

 

— Такова система правосудия, — пожимает плечами следователь.

 

— Ладно… Я изнасиловал свою жену! — ору последний аргумент, хватаясь за него, как за луч солнца в надвигающихся сумерках.

 

Срываюсь с места, опрокидываю всё на столе и, вспоминая приёмы, которыми нас учили в академии, набрасываюсь на бедолагу. Хватаю за волосы и запрокидываю голову… Нет! Я не хочу его убить! Пока не хочу! Но мне нужен состав преступления!

На его крик и шум борьбы вбегает небольшой отряд полиции, дежуривший у дверей.

 

О, они не разбираются. Как приятно, сразу проехаться мордой по бетонному полу, а теперь каждый удар их ботинок по рёбрам гулко отражается в голове. Эта боль приятна, она заслуженна…

 

Во рту солоновато и тепло. Дышать тоже сложно, из-за обильно текущих кровавых соплей, придающих воздуху металлический привкус.

 

Ну давайте, ещё!

 

Они заламывают локти так, что хрустят суставы.

 

Ну! Сломайте мне руки! Чтобы я не смог ничего сделать! Никому!

 

***

 

— Так вы хотите, чтобы вас посадили на электрический стул? — спрашивает адвокат и его лицо принимает испуганное выражение. — Но почему?

 

— Потому что я не хочу убивать. Но мне с каждым днём сложнее и сложнее себя контролировать. И настанет момент, когда случится… И ни одно правосудие не в силах будет остановить меня…

 

— Я понял вас, — он смотрит строго и отводит глаза в сторону. — Возможно, вашу просьбу удовлетворят в другом штате. У меня есть связи, но это... потребует времени и средств.

 

***

 

Вот и всё. Казнь состоится завтра. И я не смогу причинить вреда никому. Мир очистится, станет опять прекрасным… В нем ведь не только оттенки красных…

 

— Вы желаете исповедаться? — спрашивает надзиратель, одетый в форму со знаками отличия.

 

— Если можно, — киваю я.

 

Храм находится прямо на территории тюремного городка. Красивый. Величественный. Возвышенный. С яркими светлыми витражами, в которых изображены святые лики или просто красиво играющая в лучах солнца мозаика. Огромное помещение, где располагается множество лавок, сейчас совсем пустое. Впереди, возле алтаря, меня ждёт один-единственный человек, одетый в чёрную сутану, на которой белеет колоратка. Холёный мужчина примерно моих лет смотрит в упор, весь обратившись во внимание. Лицемер. Наверное, он испытывает отвращение, но пытается изобразить на лице сочувствующую полуулыбку.

 

— Я кончаю, когда вижу или представляю пытки других, — говорю, сразу переходя к делу и глядя прямо ему в глаза.

 

Он недоуменно смотрит и отшатывается.

 

— Почему? Почему Бог допускает меня в этом мире?! — я срываюсь на крик, но слёзы, словно жители потревоженного муравейника, начинают вылазить наружу, бежать всё быстрее и быстрее. Они душат, мешая глотнуть воздух.

 

Священник пытается уйти, но я падаю на колени и хватаю его за ноги, крича, срывая голос:

 

— Я хочу жить! Но моя душа превратилась в нечто ужасное и уродливое, противное и Богу, и человеку! Почему ОН допустил, чтобы со мной произошло такое?!

 

— Крокодиловы слёзы… — говорит священник и, брезгливо отпихивая меня, уходит.

 

Я остаюсь один в огромном храме. Крик отражается от сводов бесчувственным эхо.

 

— Господи, почему?! Почему? — я размазываю по лицу сопли. — Слёзы ещё не крокодиловы. Пока… Или уже…

 

Спазм сжимает всё внутри, отчего в храме раздаются всхлипы и рыдания. Крик приносит облегчение. Кулаки бессильно сжимаются. Бог меня не слышит! Он покинул меня ещё там, в школе, на заднем дворе.

 

Я чувствую как трещат голосовые связки, теперь остаётся только скулить…

 

***

 

Вот и он. Трон для такой твари как я. Надзиратель надёжно фиксирует ремнями руки и ноги, корпус. Готовится надевать колпак, который не даст смотреть.

 

— Можно, глаза будут открыты? Можно мне пять минут перед… Всего пять минут, — сбивчиво шепчу, борясь с осипшим горлом.

 

Он кивает и уходит. Я остаюсь один. Есть пять минут.

 

Говорят, перед смертью не надышишься. Врут.

 

Боже, как прекрасен этот воздух! Как вкусен! Как же здорово — ды-шать!

 

Как чудесен мир! Он создан для счастья и гармонии! И как же хочется в нём жить! Ощущать многообразие красок и цветов! Наслаждаться всем, что дают анализаторы, которые создатель подарил человеческому телу.

 

Но… Я обязательно внесу дисгармонию, словно бес, разрушивший райскую идиллию, заляпав мир чьей-то кровью. Потому… Потому здесь нет для меня места. Просто нет. Я буду страдать и причинять страдания другим. Боже! Ответь! Почему так?! За что?..

 

Слёзы медленно выползают из глаз. Абсолютно равнодушно проделывая влажные борозды по скулам. Я совершаю, наверное, последний вдох… Яркая вспышка, которая сопровождается привкусом озона и немного едким запахом. А затем тьма.

 

Тьма, из которой я выполз…