4. На краю ойкумены
4. НА КРАЮ ОЙКУМЕНЫ
1.
В медвежьем углу мирозданья,
где сосны, как струны гудят,
где вьюги сквозь ночь на свиданье
к чухонскому снегу летят,
где спят неподвижные реки
полгода в ледовом плену,
там я проживаю, как некий
Овидий, и к музыке льну.
И маленький ангел Шушара
со мной разделяет уют
земного бесстыжего шара,
где спят, балагурят, жуют,
где в землю нас люди зароют,
укроют дерновым пластом
под бледной Полярной звездою.
А будут ли помнить потом?
2.
Как скучает шах посреди гарема,
где все жёны — бледные истерички,
полтора часа коротаешь время
по дороге к Выборгу в электричке.
В окнах мрачно финские сосны в беге
задохнулись. Вот уже Каннельярви
проскочили. Думаешь: «В человеке
ошибался — прав искуситель Дарвин!»
В общем, да, животное, а иначе,
оказался как бы ты, в самом деле,
на такой сомнительной тёплой даче,
выбираясь в две или три недели
только раз туда, где ещё ты нужен,
где стихи исчезнут гораздо раньше,
чем доеден будет кремлёвский ужин
и полковник родину перепашет.
3.
Эко нашу грязюку всего лишь за ночь
прихватил железный Мороз Иваныч.
Как легко шагается к роднику!
По дороге песенку напеваешь,
сам себе говоришь: — Ты пока летаешь.
Далеко до горя, когда ку-ку.
Молчаливые сосны стоят, как финны.
Человек идёт по дороге длинной —
впереди болото и чёрт-те что.
Скоро снега ляжет седая накипь,
в небесах горят голубые знаки.
И никто не знает, зачем. Никто.
4.
Я дочитаю «Камень» —
как наведён визир
в бездну с её звездами.
Здравствуй, мой грубый мир!
Сало и хлеб нарежу,
чаю налью стакан.
Сердце, храня надежду,
тянется к облакам.
Там, говорят, летают
ангелы… Что ты, нет!
Только часы роняют
зеленоватый свет.
Вьюга в окне хохочет,
в небо лететь маня.
Кошка, чернее ночи,
лапку, белее дня,
так философски лижет,
что прозреваешь: вот
кто к пониманью ближе,
сам для чего живёт.
5.
Мчится ветер, отчаянный, резкий, гончий,
бледной птицей, разбившейся о стекло.
Снегопад — это страшная нежность ночи,
в наших окнах метельное молоко.
Мы присядем на кухне, как два пришельца,
звёздолётом сквозь тысячи тысяч лет
занесённых в легенду земного леса,
лук порежем на чёрный толковый хлеб.
Чайных ложечек звоном, вчерашней болью
разбодяжим полночные огоньки…
Верно, стали мы оба вселенской голью.
Жаль, что счастье — полвечности напрямки.
6.
С твёрдым характером ангел,
жёнушка, где-то, пойми,
в Дели, допустим, на Ганге
счастье бывает с людьми.
Нам же с тобой не случилось
так далеко побывать.
Тело твоё искривилось,
губы нельзя целовать.
Сядем на кухне под лампой
в сто окрыляющих ватт.
Иней с окошечка лапой
вьюга пришла соскребать.
Воет и бьётся о стёкла,
раненой птицей кричит,
словно бы небо оглохло,
одеревенело в ночи.
Есть у нас Пушкина книги,
плед (замечательный ворс).
Жёнушка, вспомни-ка, нигер
тоже в имении мёрз!
Вот и сидим у плиты мы,
чайник и сушек пакет.
Видно, таким дефективным
даже и смерти-то нет.
7.
Снег лежит на широких зелёных лапах,
словно ёлки в белых стоят халатах,
нежность к миру вшивая больной земле,
под наркозом разложенной на столе.
Ничего не слышит она, не видит,
снится ей на чужой стороне Овидий,
то есть сам я, у варваров на пиру.
Доктор-ельник латает в башке дыру.
И шагает мне прямо навстречу Валька,
говорит: — Эй, здорово! Рубля не жалко?
Выпить… это… за родину. — Да хоть два! —
отвечаю. И всё-то нам трын-трава!
8.
Век со вкусом железа и крови. Коробка, чек
от подарков жене, и на кухне — о да! — кайфово.
Пропадает посёлок ненужный во тьме сосновой,
и под синим фонарным светом сверкает снег.
Мутный месяц в оконце меж тесных свинцовых туч.
Воет волк? Или это собака у края поля?
Я мечтаю, контакты паяльником канифоля,
как на ёлке вот-вот загорится волшебный луч!
Загорайся скорее! Да будет судьба легка!
Да приедет Наташка с рассказами, с пирогами,
и жена улыбнётся, а там, в небесах над нами —
хоть совсем ни звезды путеводной, ни огонька.
9.
Пили кагор дорогой инкерманский,
и про язык говорили олбанский,
про ФСБ и Фэйсбук. А в окне
крупные хлопья седые летели,
и, как бессонные стражники, ели
нас окружили. Знать, чудилось мне:
так вот судьба каторжанская наша
закольцевалась — и я, и Наташа,
и благоверная в этом кольце.
Ели в халатах стоят, как разведка:
дрогнет случайно колючая ветка —
снег ниспадёт, а под снегом, в ларце,
чёрная та, от которой спасаться
тем, что над горем и болью смеяться.
Скажет Наташа: — Ну, всё лабуда!
Я соглашусь: — Да вааще лабудища!
И засмеётся жена, и винища
хлопнет. И будет нам
счастье, о да!
10.
Сосновую пышную ветку
поставили в банку с водой,
включили гирлянду в розетку,
зажгли огонёк голубой,
друг другу желали удачи,
шампанским облили салат.
Что, видимо, только и значит:
в душе непонятный разлад,
и много сомнений, и горя,
и чёрт его знает чего.
Но всех огоньки объегорят:
да вон как искрит!
О-го-го!..
