4. На краю ойкумены

4. НА КРАЮ ОЙКУМЕНЫ

 

1.

В медвежьем углу мирозданья,

где сосны, как струны гудят,

где вьюги сквозь ночь на свиданье

к чухонскому снегу летят,

где спят неподвижные реки

полгода в ледовом плену,

там я проживаю, как некий

Овидий, и к музыке льну.

 

И маленький ангел Шушара

со мной разделяет уют

земного бесстыжего шара,

где спят, балагурят, жуют,

где в землю нас люди зароют,

укроют дерновым пластом

под бледной Полярной звездою.

А будут ли помнить потом?

 

2.

Как скучает шах посреди гарема,

где все жёны — бледные истерички,

полтора часа коротаешь время

по дороге к Выборгу в электричке.

 

В окнах мрачно финские сосны в беге

задохнулись. Вот уже Каннельярви

проскочили. Думаешь: «В человеке

ошибался — прав искуситель Дарвин!»

 

В общем, да, животное, а иначе,

оказался как бы ты, в самом деле,

на такой сомнительной тёплой даче,

выбираясь в две или три недели

только раз туда, где ещё ты нужен,

где стихи исчезнут гораздо раньше,

чем доеден будет кремлёвский ужин

и полковник родину перепашет.

 

3.

Я дочитаю «Камень» —

как наведён визир

в бездну с её звездами.

Здравствуй, мой грубый мир!

 

Сало и хлеб нарежу,

чаю налью стакан.

Сердце, храня надежду,

тянется к облакам.

 

Там, говорят, летают

ангелы… Что ты, нет!

Только часы роняют

зеленоватый свет.

 

Вьюга в окне хохочет,

в небо лететь маня.

Кошка, чернее ночи,

лапку, белее дня,

 

так философски лижет,

что прозреваешь: вот

кто к пониманью ближе,

сам для чего живёт.

 

4.

Мчится ветер, отчаянный, резкий, гончий,

бледной птицей, разбившейся о стекло.

Снегопад — это страшная нежность ночи,

в наших окнах метельное молоко.

 

Мы присядем на кухне, как два пришельца,

звёздолётом сквозь тысячи тысяч лет

занесённых в легенду земного леса,

лук порежем на чёрный толковый хлеб.

 

Чайных ложечек звоном, вчерашней болью

разбодяжим полночные огоньки…

Верно, стали мы оба вселенской голью.

Жаль, что счастье — полвечности напрямки.

 

5.

С твёрдым характером ангел,

жёнушка, где-то, пойми,

в Дели, допустим, на Ганге

счастье бывает с людьми.

 

Нам же с тобой не случилось

так далеко побывать.

Тело твоё искривилось,

губы нельзя целовать.

 

Сядем на кухне под лампой

в сто окрыляющих ватт.

Иней с окошечка лапой

вьюга пришла соскребать.

 

Воет и бьётся о стёкла,

раненой птицей кричит,

словно бы небо оглохло,

одеревенело в ночи.

 

Есть у нас Пушкина книги,

плед (замечательный ворс).

Жёнушка, вспомни-ка, нигер

тоже в имении мёрз!

 

Вот и сидим у плиты мы,

чайник и сушек пакет.

Видно, таким дефективным

даже и смерти-то нет.

 

6.

Снег лежит на широких зелёных лапах,

словно ёлки в белых стоят халатах,

нежность к миру вшивая больной земле,

под наркозом разложенной на столе.

 

Ничего не слышит она, не видит,

снится ей на чужой стороне Овидий,

то есть сам я, у варваров на пиру.

Доктор-ельник латает в башке дыру.

 

И шагает мне прямо навстречу Валька,

говорит: — Эй, здорово! Рубля не жалко?

Выпить… это… за родину. — Да хоть два! —

отвечаю. И всё-то нам трын-трава!

 

7.

Век со вкусом железа и крови. Коробка, чек

от подарков жене, и на кухне — о да! — кайфово.

Пропадает посёлок ненужный во тьме сосновой,

и под синим фонарным светом сверкает снег.

 

Мутный месяц в оконце меж тесных свинцовых туч.

Воет волк? Или это собака у края поля?

Я мечтаю, контакты паяльником канифоля,

как на ёлке вот-вот загорится волшебный луч!

 

Загорайся скорее! Да будет судьба легка!

Да приедет Наташка с рассказами, с пирогами,

и жена улыбнётся, а там, в небесах над нами —

хоть совсем ни звезды путеводной, ни огонька.

 

8.

Пили кагор дорогой инкерманский,

и про язык говорили олбанский,

про ФСБ и Фэйсбук. А в окне

крупные хлопья седые летели,

и, как бессонные стражники, ели

нас окружили. Знать, чудилось мне:

 

так вот судьба каторжанская наша

закольцевалась — и я, и Наташа,

и благоверная в этом кольце.

Ели в халатах стоят, как разведка:

дрогнет случайно колючая ветка —

снег ниспадёт, а под снегом, в ларце,

 

чёрная та, от которой спасаться

тем, что над горем и болью смеяться.

Скажет Наташа: — Ну, всё лабуда!

Я соглашусь: — Да вааще лабудища!

И засмеётся жена, и винища

хлопнет.

И будет нам счастье, о да!

 

9.

Сосновую пышную ветку

поставили в банку с водой,

включили гирлянду в розетку,

зажгли огонёк голубой,

друг другу желали удачи,

шампанским облили салат.

Что, видимо, только и значит:

в душе непонятный разлад,

и много сомнений, и горя,

и чёрт его знает чего.

Но всех огоньки объегорят:

да вон как искрит!

О-го-го!..