1. Шушарочка
ЧАСТЬ II. ПЛАЦКАРТНОЕ ВРЕМЯ
1. ШУШАРОЧКА
1.
Мне адрес твой, как строчки Мандельштама.
Работает почтовая программа,
живёт мильоноликий интернет.
Zimaproshla@pisem.net
Как некий бог, всевидящий и вечный,
пишу тебе: «Любимая, за млечной
туманностью такая же Земля,
где серверы, Wi-Fi и тополя.
Там есть и звери, есть и человеки,
такую же, как ты, там любит некий
поэт и на экране пишет: “Ночь.
Разлука. Боль. Ничем нельзя помочь”».
Письмо закончено. И с быстротою света
летит к тебе. И кажется мне эта
жизнь удивительнее выдумки любой:
тебе писать, любить, приехать за тобой!
2.
Осенний сумрак. Холодно и жутко.
Попутчика язвительная шутка
о том, что жизнь — заразная болезнь.
И хочется сказать ему: «Не лезь!»,
достать листок исписанный, и молча
следить, как за окном ложится волчья
страна, в которой лужи и грибы.
Но не уйти от полки и судьбы,
от сквозняка — он дует из-под шторки,
и проводница чай разносит горький
и звякает стаканом о стакан.
А поезд улетает к облакам,
где истина, где бедными словами
нельзя ни защититься, ни убить.
Мы начинаем чай смущённо пить,
и дождь висит над мокрыми путями.
3.
Быт несусветный, дикий, азиатский:
на кухне газ и тараканы, и,
нас утешая грубостью и лаской,
чернеет надпись: «В койку — по любви!»
А там ещё: «КПРФ — дебилы!»
и дым в окно из труб районной ТЭЦ.
Но женщина мне шепчет: — Ты — мой милый!
Плед шерстяной, трёхкомнатный дворец,
и негритянский джаз, и раскладушка
скрипучая, продавленная вся
уже стоит, как девочка-резвушка,
готовая взлететь на небеса!
4.
О, лира — тело, и губы — алость,
изящны руки, как стебли дрока.
Твоё казалось, когда влюблялась,
прикосновенье ударом тока.
Ах, руки — ветви, цветы — ладони,
глаза — две чаши озёрной влаги.
Освоить йогу, рыбачить в Коми,
лететь в Абуджу из вольной Праги.
Но Бог обидел, тебя обидел —
расплющил пальцы, сдавил колени.
Он просто идол, свирепый идол,
смертей радетель и преступлений.
А ты садишься в свою коляску
и, разминая плечо кривое,
твердишь: «Я верю в такую сказку,
где всё — святое и всё — живое».
5.
Я так люблю, как здесь любить нельзя,
не телом, не лицом я очарован,
не губы снятся, нет, и не глаза,
нет прелести в румянце нездоровом.
Бушует шквал нешуточных страстей,
когда с утра, ещё в ночной сорочке,
ты сообщаешь бездну новостей
о той, во сне тебе пришедшей, строчке.
И ничего в рассветный этот час
нет лучше нежно-сонного привета,
что ты… что я… что будет век у нас
вот эта жизнь… и сон… и смерть поэта.
6.
Шушарочка, о чём твои печали?
Врачам, увы, сустав твой фиолетов.
Шесть лет назад протез пообещали,
но затерялись бланки в кабинетах.
О, страшно так истаивать во власти
безмолвного недуга! Что же делать?
Тебя любить. Вот выход и, отчасти,
бессмертие стареющего тела.
О, тело!.. Кладовая сна и солнца!..
О, хрупкая, трепещущая ниша!..
На руки подниму: сердечко бьётся!
И лёгкие, как две вселенных, дышат!
7.
Недуга твоего печальные картины
в медкарточке: «Артроз коленных, локтевых».
Здесь тысячи больных вопросов мировых,
Шушарочка, смотри, всплывают — субмарины
стальные из глубин солёных, штормовых.
А главный вот он, вот: «Бог разве бессердечен?»
Тяжёлый теребишь дюралевый костыль.
Мы — гости на земле, а мир — всего лишь пыль
космическая, но дарами обеспечен:
и шёпотом листвы, и тополиным пухом,
и скользким гадом, вдруг явившимся во сне
тебе (ну-ну, проснись! иди скорей ко мне!),
и следом от руки на личике припухлом.
8.
А когда мы с тобой остаёмся одни,
ты мне голову нежно кладёшь на плечо.
Если долго смотреть на ночные огни,
станет сладко в груди и в глазах горячо.
И покажется: сердце одно на двоих,
и душа на двоих оказалась одна.
Я возьму твои руки, печален и тих,
вот и вспомнится фея из детского сна —
эти ясные глазки, упавшая прядь,
золотистое платье, смешной башмачок…
Улыбнёшься и скажешь: — Серёженька, сядь,
расскажи мне про счастье своё, дурачок!
9.
Дождь-подросток шатается
по двору под окном.
Вот, бывало, терзается
сердце всё об одном:
что не встретится робкая,
в шерстяном свитерке,
и как омут глубокая
на Каяле-реке.
Но сбылось небывалое:
ты грустишь обо мне,
пожилая, усталая,
вся внутри. А вовне
непогода незваная,
но, как я погляжу,
ах, какая ты странная,
ангел, Аня, Шу-Шу:
руки-ноги закручены,
и дугою спина.
Жизнь, как небо за тучами, —
синева, тишина.
А покуда, красавица,
дело, видишь ли, в том,
дождь-подросток шатается
по двору под окном.
10.
Платформа пустынная пролетела,
а скорый вгрызается в ночь, вперёд!
Затоптанный пол проводница Эля
уверенно шваброй сырой метёт.
— Ну, Эля, давайте по половине
стакана за Волжскую РЖД!..
Присела. Молчим о погибшем сыне,
о муже, сбежавшем в Улан-Удэ,
об этих тяжёлых срубить попытках
самой в одночасье шальных деньжат.
Колёса весомо гремят на стыках,
и палые листья вослед кружат,
взметённые вихрем над полотном,
и встречный талдычит: потом-потом.
