7. Гастарбайтеры

Николаев Сергей

7. ГАСТАРБАЙТЕРЫ

Жён своих меняли, как перчатки,

ложь и правду — всё в один клубок

спутали, и всё-таки в припадке

нежности они (к примеру, Блок)

«свет придёт с Востока» говорили,

пили шардоне и божоле….

Свет пришёл, и всех их положили

спать в родной, бессолнечной земле,

положили вместе с рысаками,

звоном шпор и блеском эполет.

Вот уже столетие над нами

чёрный, обжигающий рассвет.

Лживого эфира погорельцы,

греемся у мёртвого огня.

Смуглые таджики и корейцы

выживать проходят сквозь меня.

Возле бани спорили татарки,

отчего судьбина не мила?

Проезжали мимо иномарки,

во дворе черёмуха цвела.

Перестройка шла в стране, работа.

Много было дерзких, молодых.

Три таджика ****или кого-то

у киоска весело под дых,

и «Сыктым! — кричали. — Получай-ка!»

Шёл с мольбертом псих один, чудак.

Шла в театре чеховская «Чайка».

Время шло проклятое вот так!

Из далёкой страны залетевшая птичка,

кукурузой варёной торгует таджичка

смуглокожая — пёстрый платок,

платье чёрное, золотозуба:

— Два початка мне сделай, голуба!

Видно, кровь у тебя — кипяток!..

Сколько вас, бедолаг, разбросало по свету!

Улыбнёшься и мне, рас****яю, поэту,

и ответишь: — Пока. Не болей!

А сама-то как деньги считаешь проворно!

Отойду, погрызу золотистые зёрна.

Виноват ли я в чём, дуралей?

То ли сам я в ответе за всех побродяжек,

то ли есть в Левашово глубокий овражек,

позабытый расстрельный лесок?

Что мы сделали с этой землёй безобидной?

И конца этой боли жестокой не видно,

стынет кровь и уходит в песок.

И рыдает Господь

над сомнительным рынком,

да и время само отзывается рыком:

львиный зев и короткий бросок.

Цыганские дети. Заметишь:

у них и чесотка, и вши.

Представишь: «А если подцепишь?»

— Ай, дяденька! Ай, поможи!..

Ну что тут поделать? Коленки

дырявые, грязь на щеках.

Трясут за рукав и монетки

сжимают в худых кулачках.

Кто? Кто же за все миллионы

несчастных ответит, когда

какой-нибудь отпрыск холёный

из Гарварда выйдет?.. «Ох, да! —

подумаешь, — Если бы я так —

без денег, тепла и еды?»

Какой мировой беспорядок

сюда их забросил? А ты,

сидящий с баблом в мерседесе

директор базара… О, чёрт!

ЕГЭ, ВВП, УК, МРОТ!!!

Не мне же судить эту плесень!

Я только и знаю: мне стыдно,

что в сумке несу алычу.

«Заелся, — вы скажете, — быдло!»

Ответить?.. Но я промолчу…

Морозно. Скребут на рассвете

с крыльца гастарбайтеры лёд.

Их жар сребролюбия жжёт,

и студит безумия ветер.

А там, далеко, на Эльтоне,

казашка, заштопав халат,

вздыхает: — Пускай же, Аллах,

лихой человек их не тронет!

Три гастарбайтера лопатами

ровняют пыльную щебёнку

и кроют всё на свете матами.

«Трындец!» — понятно и ребёнку.

Зачем же их чернорабочими

к нам занесло в края, где вьюги?

Асфальт разгружен на обочине

густой, дымящийся, упругий.

Пускай кричат слова безбожные,

чумазых, злых, усталых, жалко.

Бросает отсветы тревожные

катка внезапная мигалка.

Вскрывает асфальт бригада,

шагает нетрезвый панк,

и, словно в преддверье Ада,

зелёным горит «СБЕРБАНК».

А где-то в глухой вселенной

помчался уже к Земле

тот камушек офигенный

диаметром три км.