5. Глоток свободы
5. ГЛОТОК СВОБОДЫ
1.
Ты уехала надолго —
может быть и навсегда.
Снится дальняя дорога
и ночные поезда.
И какая-нибудь заумь:
полюбил и будь здоров!
Снится мне Ораниенбаум,
в просторечии Рамбов.
Там, в промёрзшей электричке
с отъезжающей судьбой,
музы, бледные сестрички,
мне сказали: «Бог с тобой!
Дым описывай пожарищ,
страсти огненную цвель».
Улыбнулась ты: — Товарищ,
а проваливай отсель!
2.
На улице падает медленный снег,
как будто из храма выносят ковчег
и манной его посыпают,
священники важно ступают.
Так мы, оставляя цепочку следов,
проносим горячую нашу любовь
куда-то за грань мирозданья.
В подъезде «Серёжа плюс Таня
равняется… хрен вам!» И свет желтоват
от лампочки в сорок сомнительных ватт.
Но весело двум идиотам,
и я говорю: — С Новым годом!..
О, время летит в темноту по кривой —
то хлопает крыльями над головой,
то сердце сжимает когтями:
— Смотрите, вы были гостями,
а стали травой полевой.
3.
Оле М-М.
Белый-белый, как перо,
снег ложится на сосну.
В чистых ангелов бюро
мы напишем по письму.
Мы попросим только то,
что положено святым:
слякоть, зябкое пальто,
из котельной горький дым.
В «Спартаке» билетов нет —
Пазолини там кино.
Ветер, Троицкий проспект,
хлеб и кислое вино.
И скучаем на скамье
поцелованные мы
то ли Музой, то ли кем
из неведомой страны.
4.
Ну вот, не спится каменному льву,
и призраки гуляют по Фонтанке.
По водам Леты питерской плывут
огни, воспоминания и банки.
А мы с тобой скучаем, чудаки,
солдатики из клея и картона.
И голуби, покинув чердаки,
слетаются на крошки от батона.
Проснуться бы, увериться: душа
отзывчива, как летняя прохлада,
где женщины с колясками спешат
к фонтану Александровского сада.
5.
«Делая добро, да не унываем; ибо в своё
время пожнём, если не ослабеем».
Гал. 6,9
О, нравы петербургские грубы.
Болото, Север — голодно, конечно.
Мы в августе бруснику и грибы
заготовляли на зиму в Кузнечном.
Грибы сушили, ягоды толкли.
В метро старушки ахали: — Откуда?!
Я говорил подруге: — Утоли
их любопытство — повезло, мол, чудо!..
О, нравы петербургские! Зима
шесть месяцев и смута в государстве.
Я говорил: — А если ты сама
не веришь в чудо, просто благодарствуй!
— За что? — За то, что живы. Подожди,
припомни, как там сказано галатам?..
А в сентябре всё залили дожди
и вылезли чудесные маслята.
6.
Что же мне делать с такой оробелой,
птичьей душой, не пойму.
Сяду на пень гниловатый, замшелый,
слушаю тишину.
Сосен стоит баскетбольная лига,
вереск на ветер похож.
Сердце моё — голубиная книга:
знаешь, как дышится? Что ж,
так бы сидел бесконечно и думал
эту небесную синь.
Странно и холодно, больно и трудно —
милая девочка-жизнь.
7.
Свете Федулиной
Проходя сквозь кирпичные трубы
крематория лёгким дымком,
испаряются нежные губы,
чтобы стать глуповатым стишком.
Трали-вали, паршивые бредни
про несбыточный рай на земле.
И живёшь, как затерянный в бездне
астронавт на своём корабле.
О слова! Ненадёжная нычка.
Что останется? Ночь, огоньки
за рекой, поцелуй, рукавичка,
соскользнувшая с узкой руки.
А потом ничего — задубели
у «Авроры»: пальнёт-не пальнёт?
И пошли. Только ангелы пели
семь своих непростительных нот.
8.
Снег засыпал ступени
к почерневшей Неве,
и крылатые тени
мельтешат в синеве.
И садится светило
за кирпичной трубой,
чтобы краски хватило
красной и голубой.
Тени ближе и чётче:
с неба — порх! — купола.
Бедным грешникам, Отче,
подари зеркала,
где бы — высшая милость —
правда выше, чем ложь,
и стекло не мутилось
в наползающий
дождь.
9.
Скребёт лопатой гордый человек,
не ставший ни барыгой, ни чинушей.
Ушанка растопыривает уши,
и борода растрёпана. И снег,
холодный, белый, словно сахарок,
на Лиговку ложится понемногу.
Как монументы Гогу и Магогу,
стоят билборды. Уксусом ларёк
благоухает. — Эй, прохожий, стой!
Возьми себе недорого шаверму!
Послушай эту музыку! Так, верно,
в Аду скребут по кромке ледяной.
А тут, под синеватым фонарём,
ты видишь это диво? Человека,
не ставшего среди такого века
ни подлецом, ни вором. Все умрём,
и будет чистый снег. Так много снега.
Лопатой деревянной, трудовой
скребёт неутомимый снегоборец,
а снег ложится, дьявольски напорист,
такой непобедимо деловой.
