4. Между Тунисом и Камеруном
4. МЕЖДУ ТУНИСОМ И КАМЕРУНОМ
1.
Ночь над Русской равниной.
Страшный сон куполов:
щи с китайской свининой,
шорох лап из углов.
Скрипнет жёсткое ложе.
Чу, светильник погас!
Как пронзают до дрожи
угли яркие глаз!
В чёрных мантиях птицы:
«Никогда! Никогда!»
Всюду морги, больницы,
синяки-города.
Лязгнут двери железом.
Беса вырвется крик.
Только месяц над лесом
жёлт, как выпавший клык.
2.
«Коммунистическая», «Ленина» и «Правды»,
скамейки сломаны, не светят фонари,
домов облуплены унылые фасады
в Тамбове сумрачном, а может быть, в Твери.
Пробили ямины глубокие в асфальте
судейский «opel», депутатский «chevrolet»,
фартовый жулик продаёт на рынке «walter»,
бандитский ветер по опущенной земле
гуляет пьяный, как тинэйджеры в кроссовках
цветных китайских, в супермаркет заходя,
вино поддельное берёт себе в коробках,
«Playboy» листает и присвистывает: «Бля!»
3.
В киоске тесном «Роспечати»
в продаже «Фитнес» и «Гламур»
(красотка ловко на кровати
задрала ноги). Ничему
не удивляется седая
в фуфайке бабушка — она
почти бесстрастно наблюдая
машины, думает: «Страна
уже исчезла — растащили
казну чиновники…» — «Pall Mall»
и побыстрей! — подросток или
уже мужчина? «Очумел
он, что ли? — бабушка жевачку
даёт на сдачу. — Идиот.
Сегодня выкурит всю пачку.
Глядишь, как бешеный умрёт!»
4.
Платформа низкая. Вокзальчик.
Цыганка хавает банан.
По электричке ходит мальчик —
терзает сипленький баян
и подпевает, шепелявя:
— Я был несчастный сирота…
Его отец из Кокчетава.
Над электричкой высота
непоправимо голубеет.
Летят чужие облака.
Народ от скуки сатанеет,
сроднясь с брезентом рюкзака.
Грубы закрученные нервы,
и, карауля урожай,
ворчат старухи: — Ты не первый
и не последний. Прощевай!
5.
В промокшем памперсе старуха
уже не здесь, ещё не там.
Ползёт по красным волдырям
неубиваемая муха.
Врач КВД с лицом усталым,
вздыхая, мялся у двери:
благодарите, мол. «Гори
всё синим! — думал он . — Эх, дал им
аминазин, и ладно. Дура
старуха — мутные глаза»...
Мрак первобытный наползал,
всё поглощая: царство Ура,
его культуру и народы,
язык и веру... — Ё-моё, —
шептала бабка, — У-у, жульё!
Дед умер… Жаль, а то помог бы.
6.
Присыпан крупной солью звёзд
полночный небосвод —
Луна коптит Дворцовый мост,
и мчится хоровод
огней Васильевского на
распахнутый проспект —
не спит огромная страна
уже семнадцать лет.
Ей померещился Гайдар,
с паяльником братки.
Под звон сомнительных гитар
гуляют кабаки.
И неподвижная лежит
земля моих забот,
где точат камушком ножи
и горлом кровь идёт.
Где не распаханы поля,
не строятся дома,
и все насущные дела —
как не спрыгнУть с ума?
Где от бухла легко сгореть,
залить по край глаза.
Где можно плакать, можно петь,
но жить уже нельзя.
7.
В стране, где в моде секонд хенд,
где главное — успех,
в ларьке подросток купит «Кент»,
в другом возьмёт на всех
Кагор «Церковный» или, нет,
«Монаха шёпот». Мир
похож, наверное, на бред.
Точнее, на гарнир,
что не доели с осетром
чиновники. Но, ах,
любви хотелось нам — о том
проклятья на губах,
о том, что нефть, и ПВО,
и Бог-торговец есть.
«Здесь жить, — мы скажем, — это, о,
ещё какая честь!»
Мол, каждый на две трети псих
и негодяй на треть…
Но…
можно в муках за других
достойно умереть!
8.
«СССР — родина слонов».
очень старая шутка
Даже эти вот, можно сказать, «реформы»
дольше всех мы проводим — почти что вечно.
Наши степи, леса и поля просторны,
и забориста крепкая наша речь, но
где-то между Тунисом и Камеруном
наше место, которому нет названья.
Мы, как призрак, тающий в свете лунном,
мы, как жизнь профукавший Дядя Ваня.
Всё в песок уходит, как дождь в пустыне, —
исчезают ресурсы, культура, гены,
и глазницами окон глядят пустыми
корпуса заводские, где только стены.
Мы стоим по самое горло в смерти,
отнимаются ноги, плачет, слабея, сердце,
но вопят бестолково какие-то злобные хамы:
— Скрепы! Скрепы!
