1. Взгляд через прицел
Часть 1. ПОГОРЕЛЬЦЫ
1. ВЗГЛЯД ЧЕРЕЗ ПРИЦЕЛ
Тех, у кого слабые нервы, прошу эту главу пропустить и сразу
перейти к следующей. Здесь присутствуют звёздочки, заменяющие
ненормативную лексику, но это единственная такая глава в книге.
Книга "Никто не виноват" совсем не о мерзостях жизни,
как может показаться при чтении этой главы или
даже при чтении всей первой части книги.
Если же вы принципиально любите позитивные стихи, то переходите
сразу к четвёртой части этой книги — "Да будет воля твоя".
1.
В кис-кис-мяу играли и с девочкой Олей
целовались в кустах: синева небосвода,
пионерское детство, футбольное поле,
макароны с тушёнкой, осиные гнёзда,
Лунный камень в овраге, и паста зубная
поутру на лице, и хождение строем,
и еврейка красивая Энтина Майя,
и недужные звёзды, случайно сгорая
надо всей духотой и сырым перегноем,
этой тиной убогой, беспомощной, жалкой,
и отсутствие книг, и присутствие страха,
и вожатый, поровший кого-то скакалкой,
и физрук, что вожатую Ирочку трахал.
Я-то помню, как молча стоял у трибуны,
и меня называли позором отряда,
и значок пионерский срывали латунный.
Я-то знаю, как слабая память отрадна!
2.
Было так: в городке Кондопога
реконструкция шла ЦБК.
Я на пьяниц поглядывал строго,
жил в общаге, но три мужика,
бывших зэка, ко мне приходили
в день получки на водку стрелять,
про тюрьму, про конвой говорили:
— Вертухаи нас ****или, ***ть!
Куманёк мне рассказывал: — Мурку,
вишь, тушёнкой грузили и так
вентиляцией в грабли к придурку.
Не поймал — и заточкой ***к!..
Я внимательно слушал — такие
дали мне приоткрылись про жизнь,
что запомнилось чётко: «В России
даже сосны садятся, прикинь».
— Дай гитару, — сказали, — забацать
пару песен про сучью страну!
Я отпраздновал ровно семнадцать.
Жаль, гитару никто не вернул.
3.
Дядя Ваня смолил «Беломора» чинарик
и шагал, припадая на правую ногу.
А к полудню мы вышли на мшистый кочкарник
и совсем заблудились. — Как хочешь дорогу
отыщи! А не то чики-чики! — ладонью
Дядя Ваня по горлу провёл. «И зачем я
взял его за грибами? — подумал я. — Зону
привыкаешь топтать. Ни фига приключенье!»
А потом, на лишайнике лёжа, печенье
запивали коричневым крепким чифиром.
Старый зэк рассказал, как зэка Джугашвили
проклинали, заточки ховали по дырам,
а ещё стукачка одного порешили.
Стало весело вдруг, и пошли мы на север,
направленье беря по замшелости сосен.
И двадцатого века неласковый ветер
надо мною шумел, и карельская осень
разгоралась, и шаг был уверенный точен.
…Повезло! Как же долго я прожил на свете!
4.
Помнишь, женщина в Харькове
говорила: «Сибирь
воспитала нас. Харкали,
пили бурый чифирь.
Там к рукам обмороженным
прикипало кайло.
Там кричал “не положено!”,
разевая хайло,
вертухай обезличенный.
Не кончались срока».
Мы навек закавычены
жить в РФ по УК.
Помнишь, женщина плакала,
не смотрела в глаза.
Как битюг из Сарапула,
оказалась трезва.
Я забыл бы, да колется,
жжётся странный напев,
словно по сердцу конница
проскакала на Ржев.
Словно (как это пишется?)
сам удаче не рад,
на броне раскалившейся
я врывался в Белград.
Мы же в этой истории,
как в железном кольце,
от Стефана Батория
до Развала в конце.
5.
В части, где я служил, процветало
воровство. В частности, на всех
не хватало обмундирования: сапог,
портянок и прочего…
Капитан был контужен в Афгане,
и тряслась голова у него.
Говорил: — Если, сволочи, сами
не сознаетесь, то… А всего
было трое придурков: Гультяев,
да удмурт молчаливый, да я.
Капитан надрывался от лая:
— * * *ть, казённую вещь * * *я
в кирзачи намотали? Молчали —
я, Гультяев, угрюмый удмурт.
Полотенцами мы заменяли
пару драных портянок. И тут
я спросил: — А зачем командирам
столько денег? На баб? На вино?..
Восемь суток подряд по сортирам
выгребал я чужое говно.
6.
Четвёртый день учения… Бушлаты
порвались, и промокли рукавицы.
Два брата-акробата из столицы,
в сугробе мы сидим, как психопаты.
— А на гражданке есть, небось, подружка?
— Есть. Сиськи вот такие вот! И ножки…
Баланды в котелке четыре ложки,
черняшки сыроватая осьмушка.
Сейчас мы поедим — вот это дело! —
и, матеря московские приказы,
попрём, как самоходки без прицела,
на рыла натянув противогазы,
сжимая АКМы неумело.
7.
Над миром вставало созвездие Пса.
Молчали, как мёртвые зэки,
в снегах серебристых густые леса,
во льдах — неподвижные реки.
У, кровью мои наливались глаза!
Мои многотонные веки!
Шагал я и думал: «Опасная блажь —
затвор передёрнуть, и муки
закончатся. К чёрту! Сейчас бы на пляж!
А мне вот подсунули, суки,
тулуп караульный, тяжёлый калаш,
рожки с боевыми в подсумке.
Хотя бы немного поспать на ходу!
Прочесть бы хоть что! Хоть газету!»
Ещё я не знал, что за эту судьбу
и мне, оборванцу, поэту,
достанется дар, от которого нет
спасенья, и залежи боли.
Пока же гадал я по ходу планет,
чем станет, костяшками, что ли, —
а может быть, в дело пойдёт табурет —
калечить сержант-алкоголик?
8.
Приносил мне сырую черняшку,
в котелке замороженный суп
расторопный ефрейтор. Затяжку
смачно делая: — ****ь, Николашка,
две минуты. Сучара, ты — труп!
Он старательно бил меня в кунге,
аккуратно, чтоб нос не сломать.
Всё хохмил: — А мозги тебе, суке,
отшибу. Не увидишь подруги.
Ёб твою я жидовскую мать!
А вокруг приуральские сосны
в непролазных увязли снегах.
Капитан был мужчина нервозный,
краснорожий, подтянутый, рослый,
всё в зеркальных ходил сапогах.
Он смеялся, холёный и сытый:
— Наш ефрейтор большой педагог.
Ну и шты ты кобенишься? Шты ты…
— Не боитесь вы Бога, бандиты! —
отвечал я. — Какой ещё бог?
---------------------------------------
Были огненно-алыми выси,
и Чернобыль внезапно рванул.
Не убили. В каком это смысле
дохляком называли? Ну-ну.
Не убили. И славно — могли бы
член отрезать и почки отбить.
Люди — злобные ангелы, ибо
умирают. Таких возлюбить?
Зверовидных? Э, нет уж, спасибо.
Стоп! А если… а может, устало
я пройду по дороге зерна,
где укроет снегов одеяло
прах и слякоть? И всё — белизна!
Словно не было! Всё позабуду:
кровь и голод, грызню и грязцу.
Удивлюсь как великому чуду
человеческому лицу.
