Мех и шёлк

Глава 1.

Узник собственной тюрьмы

 

 

 

…Дзы-ы-ынь…

 

Играя трёхцветными бликами в тусклом свете, что чахлым болезненным лучом протискивался сквозь узкое решетчатое окошко, драгоценный камень поскакал по грубым камням пола. Видимо, хотел убежать, не желая попадать в руки другого хозяина.

 

Массивная золотая цепь сложного плетения, где остались безвольно висеть другие два самоцвета, сейчас была крепко зажата в огромном шершавом кулачище дюжего детины. Он казался бесформенной горой в сравнении с долговязым юношей, над которым навис. На шее, где секунду назад висело украшение, медленно наливалась багровым обширная царапина.

 

Детина грубо толкнул юношу, и тот упал на каменный пол, царапая себе колени и локти даже сквозь плотную парчу.

 

— Ах ты мой хороший, — приговаривал детина, поднимая упавший камень и потирая самоцвет о штаны. — А ты сиди тут, и не дёргайся, а то хуже будет! — он перевёл взгляд на юношу.

 

Бронированный носок солдатской сандалии врезался в рёбра. Юноша издал непроизвольный всхлип, но даже не пошевелился.

 

Массивная деревянная дверь, злобно лязгнув металлической окантовкой, захлопнулась. Щёлкнул, будто клацнув зубами, засов. Послышались удаляющиеся тяжелые шаги.

 

Юноша, тяжело дыша, попытался подняться и отряхнуться. В голове творилась полнейшая неразбериха.

 

Внезапно снова послышались торопливые шаги, кажется, они принадлежали нескольким людям. Тюремщик возвращался не один.

 

— Можно снять с него одеяние, оно всё золотой нитью прошито. Это тебе не простая купеческая парча.

 

До слуха новоиспечённого узника доносились ругань и хриплые обрывки фраз.

 

Дверь отворилась, и в проёме возник детина, прихвативший с собой пару дружков. Косматые, словно лев, случайно сунувший голову в улей диких ос, с грубыми чертами и перекошенными рожами. Все трое были одеты в серые туники из грубого полотна. Такие носила армия Мортенгила. А поверх надеты тёмные кожаные доспехи, состоящие из пояса из остроконечных лепестков, цельных нагрудной и наспинной пластин, соединённых звеньями цепи. На грудной пластине красовался герб: крест, на котором сидел ворон.

 

— Действительно, целое состояние, — переглянулась троица. — А ну-ка, поди сюда…

 

Они стали приближаться к юноше. Тот вытянул руки открытыми ладонями вперёд:

 

— Стойте! — произнёс он почти без акцента на непривычном лающем языке мортов. — Что вы хотите? Платье? — голос был густой, низкий, с властными, но не подавляющими нотками.

 

Сначала в камере повисла тишина, пришедшие с минуту переглядывались и что-то соображали, видимо, подивившись, что узник хорошо владеет их наречием.

 

А потом пространство заполнил гогот, который походил на звук взрывающегося пороха.

 

— Тебя хотим, твоё высочество… — новая волна смеха заполнила небольшое помещение, — раздеть.

 

— Пожалуйста, не нужно ничего делать силой! Хотите платье? Я его отдам. Серьги? Их тоже отдам, — спокойно, попеременно глядя в глаза каждому из прибывших, проговорил юноша.

 

— Ты посмотри каков, он брезгует объятиями простых людей, наверное, считает нас варварами с севера. Да, ваше высочество?! — с неприятной ухмылкой ответил один из пришедших.

 

— А может, он боится, что мы его поломаем, словно палочку для еды?

 

Под дружный хохот троица приблизилась к бедному юноше. Один из них дёрнул за красивое массивное украшение, в котором сияли два огромных зелёных камня. Мочку будто молнией прошило, серьга оказалась в руках детины, а на высокий золотистый ворот платья медленно упали несколько багряных капель.

 

— Тьфу ты, — ругнулся, главный из них, — платье попортишь, обормот. Он сам же предлагал… Да и… Увечить. Кто знает, что господин Фролло с ним дальше планирует. Казнить-то казнить. Но попортим ему сейчас шкуру, а вдруг повелителю она ещё для вычинки понадобится… Он нам головы посрывает и веком не хлопнет. Давай-ка, высочество, раздевайся. Думаю, ты нас понял.

 

Грубые руки отпустили юношу, и тот испытал неимоверное облегчение. Медленно снял красиво расшитое золотыми гербами Квижнума парчовое платье. Затем аккуратно вытянул из оставшейся целой мочки вторую серьгу.

 

— И сандалии тоже, — кивнул один из стражников.

 

Юноша не удосужил их ответом. Просто медленно снял сандалии и положил рядом с платьем. На нём осталась только шёлковая цхенти, преданно обнимая пояс и прикрывая причинные места.

 

— Всё. Забирайте и уходим. А ты, — старший среди троицы кивнул узнику, — если чего зови, меня Фавр кличут. А то мало ли чего тебе может понадобиться, — он хохотнул, и вся троица покинула камеру.

 

Юноша глубоко вздохнул и тяжело опустился на кипу сена, которым во дворце густо устилали каменные полы. Тут было холодно, поэтому он обхватил себя за плечи, пытаясь хоть как-то сохранить крупицы тепла.

 

«Какая ирония, — думал Ви́лан, а именно так звали принца Квижнума. — Стать узником своей же темницы».

 

Он оглядел серое неприветливое пространство камеры. Хотя тюремный подвал и содержали в чистоте, сухости и порядке, место было угнетающим. Ви́лан самолично следил, чтобы тут не было сыро, чтобы камеры снабжались свежим душистым сеном, а узники не задерживались в подземелье.

 

Юный принц любил жизнь, любил мир, любил свой народ и старался, чтобы всем было хорошо, даже тем, кто по тем или иным причинам попал в столь неожиданные места.

 

Ви́лан горько вздохнул и закрыл лицо руками:

 

«Вот и всё, — эта война с варварами Мортенгила сразу предрекалась провальной.

Почему?! Почему отец не послушал меня? Почему не захотел заключать с ними мирный договор?! — он отвёл руки от лица и пальцы сжались в бессильные кулаки. — А что теперь? Всё проиграно, много народу перебито… и сам угодил в засаду…»

 

От досады и холода, юноша мелко задрожал. Он готов был заплакать от бессилия, но лишь прикусил губу. Коварный зверь паники, уже готовый накрыть сознание Вилана отступил. Юноша умел владеть собой. Его чуть ли ни с пелёнок воспитывали, что правитель не имеет права на эмоции. Его учитель по дворцовому этикету говорил: «даже если тебя сажают на раскалённую сковородку, ты должен соблюдать спокойствие и величие».

 

Сейчас Вилан невольно вспомнил эти слова:

 

«Ну, пока на раскалённую сковородку меня не сажают. А вот на кол… пусть и не раскалённый… вполне реальная перспектива. И попробуй, сохрани при этом достоинство», — капельки холодного пота выступили на висках.

 

«Вот насадит Фролло меня на рожон, как глупого ягнёнка, и будет править. А править ли? Или расправляться? И начать хочет именно с меня. Казнь — нет зрелища приятнее для толпы, — юноша судорожно дёрнулся при мысли об этом. — Конечно, у меня хватит сил не терять достоинства, показать людям, что такое быть сломанным, но не сломленным. Но какая польза будет от этого через неделю, когда варвары, ощутив себя полноправными хозяевами, начнут вот так же, как и меня недавно, раздевать мирных жителей? Разорять поселения? Насиловать? Убивать ради забавы невинных? Кто защитит их? Варвару Фролло никогда не понять наши обычаи, не проникнуться мировоззрением, не стать хотя бы чуточку квижнумом. А от меня мёртвого проку будет маловато. Поэтому нужно жить. Любой ценой выжить. Но как?»

 

Такие мысли посещали юную голову, ещё не коронованную, в виду скоропостижной смерти короля Элва́ра, отца Вилана. Юноше было всего семнадцать лет от роду, но молодость вовсе не мешала ему чувствовать себя в роли родителя для подданных. Принцу нравилось опекать и заботиться.

 

Вилан решительно поднялся, дрожа всем телом, во весь свой немаленький рост, — на полфута превосходил обычного жителя. Фигурой был поджар и подтянут. Кожа напоминала снег гор, который никогда не покидал их вершин. Но сейчас, в виду проступившей на ней сети сосудов, казалась синеватого оттенка.

 

Подойдя к двери, Вилан постучал в неё кулаком и хрипло прокричал:

 

— Эй, Фафр! Я хотел бы просить приём у повелителя Фролло! — а потом добавил чуть тише и чуть мягче. — И ещё, пожалуйста, принеси мне воды попить.

 

Ответом ему был лишь издевательский смех.

 

Продолжение