Даше
***
Рыбка моя,
здравствуй.
Как ты спала,
чудо?
Мир твоему
царству.
Мне только чуть
трудно.
Август совсем
скоро –
Буду тебя
слышать,
И пеленать
споро,
И поднимать
выше –
Выше кривых
толков,
Выше любых
болей.
Знаешь, любви
сколько? –
Сколько ветров
в поле,
Сколько воды
в море,
Сколько в цветах
силы...
Чур, не коснись,
горе,
Дочки моей милой.
***
В больничной палате, пропахшей
лекарствами, страхами и
бесстрастно тебя принимавшей
в бесцветные стены свои,
сидеть, обхвативши колени,
хотеть и не мочь рассказать,
как входят прозрачные тени,
когда ты ложишься в кровать,
и сказки читают про небыль,
и песенку страшно поют,
жалеют: "Хорошей, тебе бы
в покой и домашний уют...",
и гладят по гладкому телу
до ужаса и тошноты,
втыкают холодные стрелы
в бескровные руки твои;
в больничной палате, где жизни
рутина видна из окна,
где глупо быть злой и капризной
где думаешь: "Скоро весна..." —
на тумбочке у батареи
Лука Преподобный стоит,
и, руки сжимая и грея,
с тобой только мама не спит.
***
Мне снилась дочь, ушедшая давно
В заоблачные ласковые выси,
И я дышать боялась, и оно,
В груди которое, болит сейчас при мысли,
Что я её не удержала здесь,
Недодала, недомолила, недо...
Как мне внутри ути́шить эту песнь,
Что пела ей, укутывая пледом?
Я колыбельно думаю о ней,
Ночами сон тревожный мой
терпевшей.
О девочка моя, свети светлей
Сестре своей,
тебя перевзрослевшей.
***
Тебе двадцать три.
Ты думаешь, знаешь всё
о жизни, о людях, о правильности неправых,
ты любишь читать Булгакова и Басё
и видишь себя в прочитанных книжных главах.
Тебе двадцать три.
Но девочка навсегда.
Колечки волос пушатся, как раньше было.
Любая беда для матери не беда,
когда ты прильнёшь по-детски тепло и мило.
Тебе двадцать три.
И кажется, что пора
мне внука бы нянчить – смеёшься в ответ: "Успею".
Скажи мне, родная,
(мает тоска с утра)
у вас там, на небе, ангелы не болеют?
