Даше

 

***

 

Рыбка моя,

здравствуй.

Как ты спала,

чудо?

Мир твоему

царству.

Мне только чуть

трудно.

Август совсем

скоро –

Буду тебя

слышать,

И пеленать

споро,

И поднимать

выше –

Выше кривых

толков,

Выше любых

болей.

Знаешь, любви

сколько? –

Сколько ветров

в поле,

Сколько воды

в море,

Сколько в цветах

силы...

 

Чур, не коснись,

горе,

Дочки моей милой.

 

 

***

 

В больничной палате, пропахшей

лекарствами, страхами и

бесстрастно тебя принимавшей

в бесцветные стены свои,

 

сидеть, обхвативши колени,

хотеть и не мочь рассказать,

как входят прозрачные тени,

когда ты ложишься в кровать,

 

и сказки читают про небыль,

и песенку страшно поют,

жалеют: "Хорошей, тебе бы

в покой и домашний уют...",

 

и гладят по гладкому телу

до ужаса и тошноты,

втыкают холодные стрелы

в бескровные руки твои;

 

в больничной палате, где жизни

рутина видна из окна,

где глупо быть злой и капризной

где думаешь: "Скоро весна..." —

 

на тумбочке у батареи

Лука Преподобный стоит,

и, руки сжимая и грея,

с тобой только мама не спит.

 

 

***

 

Мне снилась дочь, ушедшая давно

В заоблачные ласковые выси,

И я дышать боялась, и оно,

В груди которое, болит сейчас при мысли,

 

Что я её не удержала здесь,

Недодала, недомолила, недо...

Как мне внутри ути́шить эту песнь,

Что пела ей, укутывая пледом?

 

Я колыбельно думаю о ней,

Ночами сон тревожный мой

терпевшей.

 

О девочка моя, свети светлей

Сестре своей,

тебя перевзрослевшей.

 

 

***

 

Тебе двадцать три.

Ты думаешь, знаешь всё

о жизни, о людях, о правильности неправых,

ты любишь читать Булгакова и Басё

и видишь себя в прочитанных книжных главах.

 

Тебе двадцать три.

Но девочка навсегда.

Колечки волос пушатся, как раньше было.

Любая беда для матери не беда,

когда ты прильнёшь по-детски тепло и мило.

 

Тебе двадцать три.

И кажется, что пора

мне внука бы нянчить – смеёшься в ответ: "Успею".

 

Скажи мне, родная,

(мает тоска с утра)

у вас там, на небе, ангелы не болеют?