Audi, vide, tace
— Не гляди вокруг. Засучив рукава,
выколи чёрные как смоль глаза.
«Почему и зачем?» — спросит блеск твой в мольбе.
В тишине, не подвластной очам, — чистота.
Их спасёт из тени только бóльшая мерзлота:
только нитки в руках,
иссекающи шрамами кроткие пальцы,
гемостаз в отпечатке
бордовых узлов, иссушающих омут, —
то ли боль,
то ль экстаз.
Всё, что значит, —
ты не был оттолкнут.
— А ещё не услышь тени зла.
И к чему тебе все эти ранящие слова:
«Точно ль нечто проникло за горизонт,
и твоя ль уязвимость была сожжена?»
И эта борьба — объявленная война:
защемив!
непокорные уши,
проломив!
этот крохотный череп,
уничтожь дорогое — всё то, что когда-то
потоком в тебе
лилось из уст и в уста.
Ты же помнишь? В тишине — чистота.
— А затем прекрати кричать.
Из глотки врывается лавой обида,
и, по мне, так ты жалок, растерян,
но я честен с тобою,
а не жесток:
будь твой путь освещённый луною —
ты его не увидишь,
наравне и в безмолвной ходьбе не поймёшь,
когда?
заигравшись,
остался отравой врагам.
И раз начал — терпи.
Посуди: для чего этот нашим с тобою сердцам
сдался весь восклицающий балаган?
***
Ты вернулся несчастным и задал покойный вопрос.
Мой ответ:
был я искренним, порождая в морали мораль.
Потому ли и ты
не заметил,
оглох,
умолчал,
что душа моя — сталь?
