Тебя с детства пугали бескрайней тайгой: там туманно и горькие травы скользят из-под ног, волчьи скалятся пасти и склон до трясины отлог; за ворота и в лес, я прошу, ни ногой. Ты — послушный рысёнок, садилась клубком за подветренный угол крыльца и скрывалась от глаз, ведь тайга не зовёт просто так, это песни для нас — признаваться, что слышишь, нельзя ни при ком. Беспокойство и август рыжили твой мех, ровно так, как совиные перья чернила бы ночь: повторяй же, мерзавка, ты лисова, лисова дочь, повторяй — не хочу отличаться от всех!

 

Ты вполголоса клятву твердила: «Нет, нет».

 

Лисов дух тяжело набивался и в нос, и в глаза, золотой до последнего бок уставала лизать. К непогоде ваш дом по углам леденел. Ржавый август ломился в стекло и пугал, угрожал... По щербатым ступенькам бесплотно врывался сквозняк, выдыхая промозгло. Надолго ли ливень иссяк? Или в шкуру удравшей вопьётся полтысячи жал?

 

А над лисовым логовом — шум и грызня ненавидеть учили тебя и дурман, и четверг: ты когтями драла календарь, но ни день не померк, ты бежала от тех, кто любил догонять. Лапы мёрзли, от холода стали неметь. Горловое звучание ветра сжимало в груди, всё казалось, что в лёгких на вдохе гудит, вместо сердца — по да́мару гулкая медь. Ты давно острозубая взрослая рысь: научилась не скалиться яро, умеешь мурчать, да и глотки не рвёшь, перепутав с врагом, сгоряча... Только ты не смотрела вперёд.

 

Приглядись.

 

Тебе с детства внушали, что зло — волчий вой, говорили — не верь им, а если увидишь — беги. Слушай зов наш и сердце, забытое в дебрях тайги: твой хранитель покоя придёт за тобой.

 

*Дамару — маленький барабан в форме песочных часов, в т.ч. используется шаманами Сибири.