ЯБЛОКИ
На сельской автобусной остановке сидит бабка, сидит так, как у себя дома, это её обычное – везде она как дома, и все люди ей как сродники. Вытащила из дома пошарпанный, вихлявый табурет, на который воздвигла миску с огромными, красными, душистыми яблоками. Сама сидит на табурете пониже и потвёрже. На всё смотрит, всё примечает и слушает многоушно орущий мир не по принуждению, а по интересу. Ближе к ней стоит троица девчат, дачниц. Обсуждают, как плавали на острова со знакомыми по соседним дачам парнями.
- Хорошие девки, – думает бабка, - на машинах не ездят. Одеты, конечно, прямо плюнь, но бывает и покуражнее.
- А вы рожайте, девки, рожайте. Вы чего на островах искали? Чего бы ни искали, а главное, поди, нашли. Не бойтесь, что не прокормите. Бог хлеб даст, а если нет – то к себе приберёт, и то хорошо.
Девки псыкнули от смеха от первой половины фразы и остолбенели от второй. Осмотрели бабку. На вид безобидна, лицо доброе, цветом картошки, глаза синие, жизнелюбные. Не стали дальше отодвигаться, только говорить тише стали.
- Я так не слышу, - говорит старуха. Девчонки опять в смех.
- Смех ваш как деньги звенит, любо слушать.
- Бабушка. – говорит одна, решив, что бабка остро нуждается в деньгах, - денег у нас нет, на билет лишь хватит.
- А и ладно. Иди, я тебе яблочко дам, только обещай, что родишь через год.
Девушка смутилась. Подумала: «Может, я и раньше рожу, бабушка, а, может, и нет. Кто знает, чем закончится это плавание на острова».
- Ну на, - старуха тянет яблоко.
- Нет, бабушка, не надо.
Девчонки решили отодвинуться от неё.
Подошёл носатый, обрюзглый мужик, с одышкой, встал на их место.
- Траванулся ты вчера, жалею. Тяжко так пить в твоём возрасте, сынок.
- И что тебе? – ответил, не изумившись, мужик, так ему было тошно.
- А то, заскочи в магазин, успеешь, купи айран, усоси, и будешь здрав через полчаса.
- Отстала бы ты, - говорит с внутренней болью мужик.
- Наш ветеринар всю жизнь так себя поправляет от похмела. Поверь. Или проверь хоть.
Мужик взыркнул на старуху, лицо доброе, да и зашёл в стоящий на остановке магазин. Вышел с открытой бутылкой и усосал одним непрерывным глотком.
- Если оживу, всем твои слова напечатаю. Только имя скажи, для солидности внушения. А то «одна бабка сказала» - то не всерьёз.
- Баба Шура я. Люблю дать, люблю взять.
Приехал автобус, девчонки, похмельный мужик и все иные ждущие, утряслись в него и поехали в город.
А вылез на остановке парень зверской красоты, автор походки «мир подождет».
«А чё на автобусе? – подумала баба Шура. – Это как инопланетянин сейчас мне рубль за яблоки даст. Конспирация, хвосты заметает, видно».
- Вижу твой пистолет, - крикнула ему бабка.
- Тогда ложись – стрелять буду, - отбил он её крик.
- Лягу, только помоги лечь-то. Думаешь, так запросто и лечь в моей древности?
Парень оскалился в улыбке.
- Давай твои яблоки, историческая древность. – И суёт ей тысячу.
- Ты что, у меня пенсия меньше, чем тебе сдачу выдать.
- Бери. Не просто так тут сидишь. Порядок в мире караулишь.
- Мне таких искушениев не надо, такие деньги просто так дают, если они кровью смазаны.
- Нарисовала ты себе это. Выключи кино в голове.
Он подошёл близко и бросил ей деньги в полупустое ведро с яблоками. Бабка внушила себе, что парень не злодей, и стала высыпать яблоки в пакет, и протянула ему.
- Нет, не хочу. Второй раз их продай.
Старуху чуть придавила его уверенность и твёрдость. Она нашарила в ведре самое красивое и большое яблоко и сказала, протянув ему:
- Возьми, от сердца. Оно дороже твоей тысячи.
Парень внимательно посмотрел на неё зелёными глазами с тоской собаки, взял яблоко, обнял старуху и быстро пошёл к новым дачам.
- Эх, сынуля, это хуже, чем похмельем болеть. Помоги ему, Господи, и не раз!
Пробежали мимо соседские дети, тырывшие яблоки в бабкином саду.
- Хоть раз бы по совести украли, залезли бы и рвали, что нравится, а не трясли, а потом выбирали себе крупные, а мне мелочь оставлять. Будет, будет вам мать уши сегодня крутить! – закричала она в их сторону.
«Да чего с них взять, пусть пупки набивают, - думает про себя. - Мать и виновата, не засадила детям сад».
На велосипеде едет мимо молодой мужик с рваной штаниной. Русый, симпатичный, с богатой шевелюрой спутанных, грязных волос, и припухшим лицом.
- Стой, Чубай! - Одна баба Шура со всего села звала его детской кличкой, данной ему за богатство красивых волос, а он уже и вторую кличку сменил на третью, и звался всеми – Кирдык. - Иголку вынесу, зашью. Штаны вместе с яйцами на спицы намотает, - смеётся она. - Завтра наполовину голый будешь и кастрированный, если не поправить. – Чубай не спорит, живёт как лопух подзаборный, любой подачке радуется.
Бабка встала и пошла утиной походкой в дом. Вышла с ниткой и иглой. – Снимай штаны.
- Тута что ли?
- Да кому ты нужен? – аж завизжала бабка. - Кожа как кора древесная от грязи. Подумают, что дерево стоит. – Чубай заржал.
- Ага. Дерево с дрыном промеж ног.
- А что, еще не отвалился? Мужики говорят – ты его с голоду съел.
- Люблю тебя, баба Шура! А штанов тут не сниму. Без трусов я.
- Тьфу ты, а чего?
- Да треснули все, я ими тарелки теперь мою.
- Господи, купи ему трусов! – Сказала баба Шура, глядя в небо. – Ну иди за ворота, скинь штаны и брось, а я подберу.
Пока эта валанда промеж них шла, бабка третьим глазом видела, что Ленка подошла к ведру с яблоками и стырила два, вмяв их между сисек.
- Опять беременна что ли? Еще бери, – крикнула она ей. Ленка было уже отскокнула от ведра, а тут давай опять в нём шарить, набрала в подол, да как набрала. До пустоты ведра.
Тут баба Шура села на табурет штаны прошивать Чубаю, а Ленка яблоко зубами рвёт.
- Вот волчица, прямо как зверь. Вот она, жажда жизни! Ну иди, рада я за тебя, хоть и неведомо откуда детей своих прёшь, без мужа, а все равно все б***ди чадородием спасутся.
Ленка надула губы, засопела, хотела из подола яблоки опять в ведро вывалить. Но очень ей в сердце последние бабкины слова запали о спасении б***ей.
- Спасибо, баб Шура, на добром слове. - Вскинула голову и гордо пошла по улице.
- Баба Шура, ну долго мне тут еще голым хреном трясти? Зашивай быстрее!
- Не ори! Всему свой черед.
- Ленка от Коли Волоска беременна, если что. Я тут ни при чём.
- Откуда знаешь? - встрепенулась в ответ бабка.
- Да сам трындел, как он её на речке валяет.
- Вот ты сучок, шарманишь тут тайны чужие.
Она дошила его грязные штаны, подошла к забору, прихватив уже пустое ведро, и швырнула ему их.
- Давай быстрее вали с моего двора. Люди блудят – дети родятся,а с ними разум, а ты только одну сторону медали видишь, пустоцвет и сплетник. – Чубай не обиделся.
- Таким, как я, Бог детей не дает, и я с ним на все сто процентов согласен!
- Глупый ты, горя своего не сознаёшь.
- Ну не тыкай в душу кочергой. За штаны спасибо. Давай гвозди с молотком, забор подобью малость.
- А, да там, в сарае, одно ржавьё да кривульки.
- Ничего, тащи, я их соплёй смажу и зубами выпрямлю, - ржёт Чубай.
- Да сам возьми. Меня нужда приспичила.
Чубай порылся в сарае, вынес необходимое, подправил забор, а навравшая про нужду старуха, собрала ему пакет с едой, в банку щей плеснула, картошек сырых, булку домашнего хлеба, сала кусок, луковицу, и вышла во двор, пошла к яблоне, набрала с земли недоворованную соседскими детьми стрясённую яблочную мелочь, утрясла пакет до верха, и крикнула:
- Чубай, сам тащи!
- А, - заулыбался Чубай, идя к ней с молотком, - честный бартер. Я тебе забор, а ты мне штаны с яблоками.
- Ну да, заработал, не подаяние.
- Я тебе и из ада буду кричать «спасибо», бабань! – Он обнял её, всхлипнул от сентиментальной бесприютности, тут же заржал, и стал хряпать яблоко как лошадь.
- А не жалуйся, что яблоки твои все воруют. Как откусишь – так и припоминаешь рай. А сегодня вообще стоял Адамом в раю под твоей яблоней у забора. Ну только не пили ты меня как Бог, баб Шур.
- Не пилю, а жалею. Иди уж. Про Ленку языком не стучи. А то вобью тебе в него ржавый гвоздик.
Чубай улыбался уходя.
Бабка вздохнула, села на крыльцо и стала подводить бухгалтерию с продажи.
- Чудеса! – думала она вслух, - одно яблоко от душа бесплатно отдала, одну миску за тысячу купили, два яблока Ленка украла, и больше полведра по разрешению в подол вывалила. Богато в итоге. И за лето столько не продашь.
Тут во двор буквально влетел Чубай с ошалевшими глазами. В руках его был сверток.
- Чего это? - спросила удивлённая старуха.
- Откуда же мне знать чего? – ответил Чубай. На лице его была посеяна странная смесь семян удивления и восхищения одновременно.
- Ну и чё это ты нашел, и где, и зачем сюда опять выперся?
- Уф ты, - выдохнул Чубай, - сам в непонятке. Вышел я с твоего двора на воздушном легкомыслии, и вдруг мне в сердце шаркнуло, что-то тут не то. Ну просто в воздухо разлито. Как будто за каждым деревом партизаны, а я у них на прицеле. Подался в свою сторону осторожно, вспоминая вчерашний день. Напился я дюже, может и натворил чего, вспомнить не могу. Ну просто спиной чую – облава. Тут машина ветром взмыла и как пролетела до меня, будто в секунду. Из неё парень вышел, для принцесс такие рождаются, точно. Дёрг меня за плечо и смотрит так улыбчиво. Понял я – попался по-крупному, а за что и почём – невдомек. Тут он говорит мне: «Не ссы. Ты мне не нужен.» «Ну так, - говорю ему, пошёл я дальше.» «Стоять!» - чеканит он металлом.
- Слышь, Чубай, - говорит баба Шура, - ты мне нервы последние не трепи, не кино смотрел, чтобы на полтора часа перебалакивать. Знаю я этого парня. Ты кратко мне и без балалайки.
- Ну кратко вот. – Он протягивает бабке пакет. И добавляет, - Надеюсь, не рванёт.
- Кому мы надо? – говорит баба Шура. Открывает пакет и достает вначале записку, а потом икону в дорогом окладе. На лице её обычное спокойствие и мир. Она долго смотрит на икону, молча кладёт на себя твердый, размеренный крест и кланяется тяжёлым телом. Потом берет записку и читает: «Нет тебе цены, родная. Ты своим яблоком жизнь мне спасла. Икона моей матери покойной, ничего дороже у меня нет. Богу богово».
- И что это было, баб Шур? – спросил, не выходящий из волнения, Чубай.
- Это не твоя история, сынок. Помолчу я.
- А парень тот сказал мне: « Береги бабушку». Кто он тебе, баба Шура, внук?
- Все вы дети мои и внуки мои. - На лице её была напечатана выступившая из души сила. Чубай аж отпрянул слегка. Бабка на его глазах выросла как гора-материха, оглядывающая весь мир и всех живущих.
- Обалдел я малость, бабушка. Дай посижу тут у тебя на лавке. - Он сел, потёр ладонями лицо, и уткнулся глазами в землю. Бабка села рядышком и молчала.
- С тобой все нормально, бабань?
- Всё хорошо со мной.
- А о чем замыслилась?
- О тебе, Михаил. Скоро люди совсем забудут твое имя. Вот об чём.
- А и ладно. Народ всегда верно видит. Кирдыком назвали - значит точно мне кирдык.
- А если тебя бабой назовут – бабой станешь, так что ли?
- Ну ты, бабаня, не перешагивай черту. Я конченый, но не беспринципный.
- С какого боку взяться за тебя, прям не пойму.
- А чего я тебе сдался, щупать мою жизнь и совесть?
- Жалко мне всех. Ты вот за забором стоял, голый человек. Тебя и человеком голого не назовешь, головек просто.
- Ну, бури. Всех отвоспитала, только я один остался.
- Выдристыш Надькин, чего мелешь? Жалею или подкову разгибаю – разницу чуешь? Говорю, жалею. Быть так не должно. Просто мимо жизни, что с тобой творится. Ну подурил и хватит, так мне кажется.
- Мало ли что тебе кажется. А может дырка во мне есть, и она не может зарасти.
- И у меня такая дырка есть, - сказала бабка, и Чубай грубо заржал.
- Э, балда, о чём ржёшь. А коли про это, то вот Ленка тебе опять на глаз. Она детей по кустам ищет. Осемействениться хочет, гнездо свить. Жениться-то никто. Значит, детьми обрастать только. Вот женился бы на Ленке – человеком бы стал и отцом! А то что? Пустое семя окаянное.
- Я на б***и не женюсь. Я что, пёс помоечный или добрый пастырь?
-- Во как! Пьянь беспутная, шалоброда, а туда же – выше Ленки себя ставит! Она что, ребенка родит и перед Богом за всё оправдается. Была б***ь – стала мать! А тебе одна дорога – жопу жарить в аду, не хочешь себя выправить. Всё в ляльках – не в мужиках!
- Да ты, бабаня, очнись, она беременна и я должен её б**доту покрыть светом благодати? Ребенок известно чей, вот ему и дуй в уши.
- А на двоих жениться закона нет. А ты свободен.
- Да ребенок-то не мой, пойми!
- Да какая разница? Первый не твой, и второй не твой, а третий и четвертый – твоя кровь уже. Все дети Божии, а не наши, а нам лишь на ращение и воспитание даются.
- Ты это, баб, агитки мне тут не читай. Это мне не по смыслу.
- Да ты забыл как свою вторую кличку Б**дищев водкой отмыл? Отмыл и стал теперь Кирдык, конченый. Но люди иной раз и зря такие слова на горло вешают. Ты вот для меня просто самоконь. Просто побегалище беспутное.
- Хахаха! Самоконь. Фантазийная старуха ты, баба Шура.
- Ну поржи, поржи, в подтверждение, - похихивает старуха. И вдруг выложила неожиданно.
- А я тоже б***ь была. А кто теперь в меня палец ткнёт? Склепала троицу и ей отмылась. И никто мне не тыкал ни в раз, кто я была, когда пошла умнеть детскими горшками и какашками. И муж, Григорич покойный, не тыкнул ни разу. Оно у меня под камешком упокоилось, прошлое мое шальное. И ты подумай всурьез, пустоцветушка пьяная, о жизни. Мало ли что было – важно, что стало. Ты не только водку попыжься осилить, скрути себя в толк. Хошь, к себе пущу. Для оздоровления разума. Матью твоей стану, Наде царствие небесное, а я ещё тут. Ты один тут у нас не в дело землю топчешь.
- Вот, надзиратель сельский! Во все щели бабушка нос ткнула. Что ни движется по земле – все тобой исследовано в смысле толка. Всех на руки схватить и утрясти до понимания смысла жизни. А смысл у тебя только в приплоде человечества, так вижу.
- Мели, мели, ты меня не обидишь, что ни вали на меня. Дурота с тебя прёт. Смысл в простой любви, не по книжке, и не до смерти у беса на поводу.
Михаил поник.
- Да любовь-то моя проста… - сказал он вслух, а про себя подумал: «Но бес водит меня на поводке, права бабка. Да просто сказать, наконец, Ленке в лоб, и дальше пить, и то легче будет. Отчего не разрубить этот тайный узел любви раз и навсегда». - Прости, бабаня, сил нет с собою справиться.
- К Ленке, к Ленке иди, склейтесь и тяните друг дружку.
- Опять к Ленке, ну хватит меня в публичный дом гнать.
- Стервец! Кабак и публичный дом – лучшая пара! Другая тебя и не подберёт, шалоброда. А Ленка подберёт.
- Да на хрен я ей?
- На помощь. Детей её не жаль? Она ж не только в кустах пашет, а и на работе, и в огороде – сунь-вынь семечку. Она ж не трава-паразитка, себя и семя свое кормит.
- Это да, баба Шур. Тут она не промах. Да и фигура у нее знойная и глаза сладкие…
- Ну, а я о чём? Всем хороша! А что замочка нет на передке – так и тебя ублажит за семерых, коли станешь её господином, и своими руками замок повесишь.
- Ну ты, бабань, чего тут понастроила? Всякой твари по паре. Какой я на хрен господин, ещё и плюнет в рожу. Хотя в школе она с меня глаз не сводила… Но та жизнь уехала от меня навсегда.
- Цыц, курёныш. Жизни ты ещё не видал, кроме пакостной её части, а она – прелесть, красавица, ладушка, - баба Шура остановилась, подбирая слова, - жизнь - она яблоко золотое!
- Ух ты,- цокнул языком Чубай, – лирично говоришь, художественно. Ну а что по существу?
- А по существу костюм дедов в шкафу, остальную мелочь прикупим, отскоблю тебя, как головастика болотного , в корыте, и к Ленке, с розаном в руке.
Тут Чубай неожиданно заплакал.
- Я ж её любил, блудилицу. Любил…
- Боже светы!
- Любииил, - тянул и мазал слёзы по давно небритому лицу Чубай, - а она мне кукареку сделала. - Он приставил к носу ладони рук и помахал пальцами. - А она с Петькой Петровым начала дела свои амурные. Я ж так любил, до одури, до такой высоты, что не смел подойти и сказать хоть слово. А ей надоело на меня глаза точить и пошла она с ним куролесить. Остальное всё село знает.
Старуха молчала и сидела окаменело.
- Всё как я сотворила, девка. – Сказала вдруг она. - Словно про меня рассказал. И я, одного любила, а с другим пошла цветы любви рвать. А кого любила – тоже пропал, как ты, смерть нашел себе лютую. Загиб.
Бабка обняла Михаила и застонала.
- Что я погубила – то я и должна выправить , – сказала она твёрдо.
- Значит так, иди к себе, и окуни себя в любовь, она тебя и отмоет и воздвижет. Любишь ты её доселе, потому и пьёшь. И вот долг твой спасти Ленку от каторги житейской. И она тебя любит, не сумневайсь, хоть, может, и не скажет никогда.
- Правда что ли? – спросил Чубай как ребёнок, вытянув шею, не просто глядя на бабку, а прямо лезя ей в рот.
- Не сумневайсь, любит. Я тебе помогу, чем смогу. Ленку я за хвост сама поймаю, жар-птицу твою, лебедицу твою.
Чубай не поперечил ей словом, а что б***ь она, это уже в голове его было вторичным, после лебедицы.
- Не понимаю я, что делать-то мне?
- Ничего не делать. Когда скажу – пойдешь к ней женихом с золотом. Наши с дедом кольца дам. Одно лишь, работу пригляди, детей кормить.
- Да работы вкруг полно. Только она меня такого золотого выпрет за двери.
- Раз выпрет, на второй меж дверей зажмёт, на третий в доме оставит. Вот и чеши на работлю.
- А всё остальное что?
- Иди пока, тварь божья, а я святую силу призову, разве ж кто из нас такие дела одолеет?
Через три года у Ленки было четверо. Кирдыка снова Мишкой звать стали, а их дети закрыли стеной их блудилище и пьянство.
Баба Шура вынесла на то лето новые яблоки, и снова вдувала в уши на остановке: «Рожайте, девки, рожайте».
Лето 2021
