И упала на землю полынь-звезда.

 

Зов тревожит — на битву не опоздать. Крылья белые, кромка пера остра, встану в строй сотый раз, будто первый раз.

 

Тот, напротив — темней темноты в ночи́, а в зрачках бьётся ярость огнём свечи. Серным дымом, грехами насквозь пропах — одуряюще сладок смертельный страх. Не сдавалась, смотрела глаза в глаза.

 

Вольно мойрам кривые узлы вязать: пламя нежно коснулось — не обожгло, пропитало насквозь ядовитой мглой. Где же святость и свет? Только прах и боль, и видения: в них на двоих с тобой остывающий мир. Ну и пусть… и пусть — даже если над пропастью ляжет путь.

 

Опустить бы мечи, позабыть вражду, только сеча — не место для мирных дум. Избегая друг друга, других разя, понимали: нельзя... ничего нельзя — ни любить, ни убить.

 

Бой пошёл на спад.

Паладины неправедный суд вершат: не за дело — за тайну преступных грёз покарать напоказ, наказать всерьёз.

 

Плеть свистела, рвала на лохмотья плоть. Изувеченным крыльям забыть полёт суждено. Антрацитовый и кармин белизну запятнали в единый миг.

Задевая за острые сколы скал, переломанной куклой упасть в провал не живой и не мёртвой, скупым камням кровь до капли отдать обрекли меня. Разве знала, что мстительней зла добро? Стал гробницей в ущелье холодный грот.

 

В вышине, силуэтом на фоне звёзд — раскаяние, скорбь и немой вопрос — не моля, не кляня, лишь даруя сны, понимая, что оба обречены, будет ждать до скончания лун и солнц неприкаянным в вечности верным псом.