А табор в небо уходил

В стране Карпат, у горного ручья

он встретил кареглазую цыганку.

Она была, как сладкая приманка

для мучимого голодом шмеля.

Она смотрела на него в упор,

стесняя грудь широкую ремнями.

 

Он был повергнут, слизан языками

вишнёво-благодатного огня.

 

– Иди за мной, – промолвила она.

 

И он пошёл, противиться не в силах.

 

Был смел, как лев, но с ней робел, как псина,

почуявшая запах шатуна.

 

На полпути им встретился олень,

что знал и ждал её прикосновений.

Не выказав ни страха, ни смущенья,

он стал жевать из рук её сирень.

 

Открылось поле, где алел шатёр.

 

В шатре сидел барон золотозубый.

Он был седой, пузатый, толстогубый,

и взгляд его был цепок и хитёр.

 

– Луми́ница, зачем ты привела

в наш добрый табор этого румына?!

Заступница, святая Катаржина,

как вразумить мне эту дочь осла?!

 

– Отец! Люблю. Люблю, люблю его!

Останусь с ним пасти овец отары,

и пусть меня постигнет божья кара,

но нет милее больше никого.

 

Барон вскочил, блеснул цыганский нож,

блеснули солнцем зубы золотые.

И две души, блистательно младые,

освободились от атласных кож...

 

А табор молча в небо уходил.

 

Не ведома нам глубь души цыганской,

что глубже дна и бездны океанской,

и в чём её магический посыл.