легенда о ведьмином цветке

Слишком холодно. Вечер степенно уходит в ночь.

Мать-метелица, может, прокатишься стороной?

Не спасение — шуба и длинный пуховый шарф,

но за пазухой ласково теплится солнцежар.

По весне рвала, каждый бутончик наперечёт:

лишь раскроется — не удержать, так ладонь печёт.

 

Меж деревьями бродят, шарахаясь от теней,

без надежды на искру костра или свет в окне,

заплутавшие, всласть помороченные пургой,

обречённые. Каждый дрожащий в лесу изгой —

обессиленный, не одолеть ему бурелом.

Но ведуньин дар — алчущим бесам зимы назло.

 

Не оставит след: ей, легконогой, глубокий снег

стать препятствием вряд ли сумеет. И в тишине

слышит издали рваные всхлипы и стук сердец —

промороженных, тщетно  моля́щихся из грудей.

Из-за ворота вынет засушенный лепесток,

засияет он в пальцах манящей к себе звездой.

И под каждый куст, тро́пы посаженный сторожить,

бросит жар-листок — маяком, обещающим жизнь.

 

Неуверенно схватит, сиянием привлечён,

кроху золота путник, прошепчущий: «горячооо!»

Дрогнет маревом, рябью покроется, расцветёт

мрак, и радугой яркой окутан, в проём ворот

опрокинется навзничь доверчивый дуралей.

Вдруг окажется мухой, застывшей навек в смоле,

или факелом, гордо горя, выгрызая тьму...

Что там, в Пустошах — нынче неведомо никому.

Ложе про́клятых — вереск, лаванда и зверобой.

Возвращаются редко. Никто, никогда — собой.