7-я японская центурия, или время полых каштанов
Прошло уж десять лет,
а кажется, вчера его не стало.
Плакучей ивы тень!
Такараи Кикаку
Прислуга мельтешит, как саранча:
помалу начинаются поминки.
Столы и лавки заняли полмили,
потомки императора - чуть меньше.
Ты - белая ворона, сын врача,
поэт немногословный, но чудесный,
чей голос убежденью навострился:
судьба, пытаясь сильных совращать,
от слабых ожидает новой силы.
Кухарки помогают беднякам
(к десерту эта помощь притупится).
"Какая нелюдская прыть убийцы:
он мигом обезглавил полководца!"
"В политику не влезешь без нырка;
политика грязна, но полноводна,
что делает её парадоксальной".
"Сегодня без политики никак,
настали времена палат и залов!"
Народ молниеносно поглупел -
правитель стоит глупости народа.
Супруга императора недолго
наносит иероглиф на папирус.
Ты всё-таки - противник полумер,
в тебе довольно много накопилось
того, что раздражает до икоты.
Так как идти дорогой поровней,
когда вокруг колдобины и кочки?
Тебе неинтересна болтовня
изнеженных пророков и министров.
Вокруг немало очень именитых
людей, которым многое прощают.
Немилостив сегодня бог огня:
пустые сочинения про счастье
супруги императора не тлеют.
Какая ждёт столицу беготня,
когда она вскричит на той неделе,
что, в общем-то, беременна, и что
вот-вот родится новый император;
что время хладнокровных и пернатых
уже в руках грядущего ребёнка.
Японию накроет страшный шторм.
Мы жарили невинных и рубленных,
ломали горевых и прокаженных.
Мы сбросили десятки чёрных шор,
но дальше заставляли плакать жён их.
Мацуо верил: время собирать
добро и зло, как полые каштаны,
приходит только в старости. Как странно,
что старость наступила в тридцать с лишним.
(Духовная, конечно). Сотый раб,
по чей-то там теории, не слышит
выкрикиваний первого. Не стоит
ни шрамов на душе, ни страшных ран
стремленье к политическим надстройкам.
Империя действительно зорка
при всей недальновидности министров.
С позиции политики - мы низко
латаем над полями недомолвок.
Мыслительный, не нравственный, заквас
заложен в наши головы, как молот.
(Удары того самого несметны).
Ты пьёшь саке и думаешь: за нас -
за самых одураченных на свете!
Вся пища на поминках так жирна,
что связывает горло. Все немеют.
Детей довольно много, их, не медля,
зовут слепые няни, поиграться.
Провинция сегодня лишена
безоблачного равенства и гласа;
она за годы загнана, как лошадь.
Задумайся - захочет ли жена
шептать тебе "люблю" на смертном ложе,
проведав, что ты впрыгивал за стол
с мучителями нашего народа.
От бульков в животе до горлового орка о голодании - путь краток.
Не кончится в империи застой
под пристальной опекой плутократов,
которые кричат наперебой нам,
мол, прошлое останется золой,
хоть все кричат с большого перепоя.
Слуга зажег неяркие огни,
наследники заснули под столами. Нет веры в вековые постулаты,
и сил не достаёт - перечить славе.
Смотри на этих! Медленно загни,
загни все пальцы, вновь перечисляя
грехи своих соседей. Не отмылись?
Ты пьёшь и сокрушаешься: за них -
за самых беспощадных в этом мире!
"Всё в жизни относительно!" "Как знать!" -
невнятно дискутируют министры.
Постыдное желание мириться
со всем происходящим жалит сердце.
Разграблена народная казна.
Возглавить марш косматых!? Жаль - лысеешь.
Министры уж давно расселись порознь,
а ты вскрываешь маленький каштан
и горестно оплакиваешь полость.
