Часть 2. Хрупкая тайна бытия
2. ХРУПКАЯ ТАЙНА БЫТИЯ
* * *
А в озерце,
у самой середины,
колышется упругая уруть.
На берегу глубокий след лосиный.
А там туман, смертельные трясины,
вповалку бурелом, неторный путь.
На просеку выходишь, на пригорок,
и думаешь рассеянно: «О да,
и мир един, и дым сосновый горек,
и хлеб хорош, и в озерце вода
сладимая, и синяя звезда.
Ах, жизнь моя, она не только морок!»
* * *
Где соловьиный обморок природы,
где за руки качает синий ветер
осины осторожные, где воды
озёрные дымятся на рассвете,
там я люблю прислушиваться к небу —
к его надмирной музыке высокой.
Там говорю огню: «Спасибо!» Хлебу:
«Благодарю!» Тайге зеленоокой:
«Будь ласкова!» И вот навстречу лету
колючее, как звёзды, мелколесье
хромает на меня из бурелома,
и пахнет тишиной грибная плесень,
и сыростью болот — земное лоно.
Тогда душа приходит в равновесье.
* * *
Какая глушь! На свете ни души!
Под ёлкой сел, и пуговку пришил,
и пластырем гноящуюся ранку
заклеил, из мешка достал буханку,
и отломил, и крошки муравью
я подарил, судьбу приняв свою,
и удивился дождику косому,
на цыпочках идущему, парному.
* * *
Дожди почти весь месяц моросили,
и затевалось таинство. И вот
глаза земли — озёра — отразили
опоры неба — сосны. «Обормот,
куда привёз? — промолвила певунья,
жена моя, зазнобушка, дичок, —
Медведюшко, задумайся, живу на…
как на другой планете». — «А нич-ч-чо,
и здесь живут! — я даже от смущенья
закашлялся. — Любимая, для нас
вся красота, вся музыка…». Ну, чем я
тебя утешу? Дивный этот час,
чтоб ты вдвойне серьёзнее, полнее
увидела: зеркальная вода
качает сосны, солнце пламенеет,
цветёт необычайная нимфея,
и длится день.
И это навсегда!..
* * *
Мы сопричастны леса таинствам.
Увидел, павши на колени, я,
как свой молитвенник листает нам
берёза тихая, осенняя.
Лист по спирали опускается —
лесная узенькая лодочка —
земля в туманы облекается…
Не надо плакать, Шуршалотточка!
Жук пошевеливает усиком,
и травы — листьями. Любимая,
всё будет свет, всё будет музыка,
и жизнь продлится — даже зимняя!
* * *
Линнея северная мелкие в лесу
на тонких стебельках развесила цветочки.
А подосиновик красуется на кочке —
в корзину просится: возьми! И ветка навесу
дрожит, качается еловая. Но где-то
синичка тенькнула, и вот быстрей планета
уже вращается — и хлеба, и огня
у костерка в дыму согрело дерзновенье.
Ах, волчье лыко — ядовитое растенье —
стоит растерянно и смотрит на меня:
что я скажу?.. Я повторяю многократно:
— О, эта жизнь светла, светла и благодатна!..
* * *
Выйдешь на поляну, где брусника —
алые приманчивые капли,
перебежки солнечного блика,
облака растрёпанный кораблик.
Всё течёт. Затейливая книга
пишется. Послушай: крибле-крабле…
* * *
Алой брусники в ладонь зачерпнул
и, загрустив, пожевал кисловатую,
выломал палку себе узловатую,
сел на лесину сырую. «Ну-ну,
скоро, — подумал, — с женою назад
нам отбывать небесами просторными».
Молятся в ельнике хмурые вороны,
словно раскольники на образа.
Жаркой рябины осенняя кисть
мне полыхнула, и думалось: «Вот оно,
то, что Всевышним надёжно сработано —
эта бессмертная дурочка-жисть.
Даже когда мы уснём под крестом,
станем пожухлыми палыми листьями,
дождиком серым, рассветами мглистыми,
белой метелью, снегами искристыми,
снова внезапно пробьёмся потом
клейким весенним листом».
* * *
Журавлиными
крыльями чёрными
опираясь о клочья тумана,
пролетел величаво и плавно
над рекой меж зелёными кронами.
Было в нём от летучего ящера
что-то древнее, дикое, злое,
и в груди встрепенулось живое
моё сердце под куполом
вечера.
---------------------------------------
Я стоял
возле чёрной валежины,
и листва надо мной шелестела,
надо всем, что плодилось и тлело,
и доверчиво усики нежные
муравьиными лапками трогало.
Я стоял возле времени, около
тишины, и душа
полетела.
* * *
Встретил я брата болотного лиса
прямо за речкой, у чёрной трясины,
вытряхнул мусор лесной из корзины —
рдяные, жёлтые, ржавые листья.
Тут и пошли попадаться волнушки,
всё розоватые, влажные, в кольцах.
Чуть разболелось колено, и посох
я себе выломал. То-то зверушки
перепугались, когда на Градуя
Бесовы камни, усталый, азартный,
вышел я, хищник седой, бородатый,
компас проверил и сверился с картой:
мчался, победу свою торжествуя,
между берёз, каменистой низиной
звонкий ручей. И на просеке тесной
след отыскав, раздвоённый, лосиный,
я на валун положил неделимый
жертвенный хлеб:
— О! Порадуйся, лес мой
боготворимый!
* * *
Фарта! Удачи! Хотя бы чуть-чуть!
В руки судьба, как вьюрок, не даётся!
Ель заскрипит и под небо упрётся,
словно копьё в Челубееву грудь.
Лес ты мой, лес! Комариный форпост!
У-у, на поленьях смола закипает!
От костерка тяжело уползает
дым понемногу в еловый подрост.
Чай выпиваю и сушку грызу,
слушаю, как облетают деревья,
ночь возлагаю на лысое темя,
думаю Бога, вижу звезду — жду… жду…
