От середины и до конца 90-х я работал старшим в пекарне Благовещенского монастыря, что на правом берегу Оки чуть выше Стрелки. В ту пору насельников в обители было раз, два и обчёлся, и настоятель принимал в братию чуть ли не всех без разбору. Взял и двух юношей весьма благочестивого вида, прибывших примерно в одно время один из Рязани, другой из Киева. Того, что поменьше, чернявого и с жидкой растительностью на лице, звали Андрей, а светловолосого киевлянина, очень высокого и худого, кажется, Владимир, точно уже не помню. Выдали им ношеные подрясники, и парни заселились в общую келлию послушниками*.

 

Трудами отец настоятель своих подопечных особо не напрягал, лишь бы присутствовали за службой, не слишком изнуряли себя праздностью, не слонялись бы уныло по территории, пиная воздухá, да исправно посещали трапезную. Обязанности, конечно, были у каждого, но, как говорится, до обеда не проголодаешься, до вечера не устанешь.

 

У вновь прибывших боголюбцев, однако, обнаружились изрядные склонности к неумеренному подвижничеству на фоне жестоковыйного своеволия и твердолобого высокоумия. Видать, начитались мальчишки аскетической и житийной литературы, после семидесятилетнего запрета хлынувшей широким потоком в церковные лавки, вот и повлекло их на подвиги без всякого удержу – возжелали хлопцы взойти на небо без промедления и наискорейшим образом. Устав же монастыря, отнюдь не тяжкий, и несколько прохладный распорядок жительства в едва открытой и ещё только обустраивающейся обители показался им мало к тому пригодным или хоть как-то способствующим. Вот они – по своей воле да разумению – и обременили себя усиленным постом, бдением и молитвой сверх всех своих юных сил, да к тому же без благословения и присмотра опытнейших духовных наставников. Молодой настоятель, сам недавно перешагнувший рубеж тридцатилетия, образумить их вряд ли был в силах и потому твёрдой рукой свою власть проявлять не спешил, то ли опасаясь, что парни сбегут, то ли не видя ещё в их самочинных подвигах большой опасности ни для них самих, ни для дисциплины в обители, и до времени почитал за лучшее терпеть их юродство.

 

Малое время спустя юные послушники очевидным образом впали в прелесть. Прелестью же в монашеском обиходе именуют некое повреждение ума, или, сказать иначе, духовное заблуждение у неофитов, либо неистово устремившихся к святости в подвигах жесточайшего умерщвления своей плоти, либо, по скудоумию, от простого облачения в подрясник принявших о себе гордый помысел ощутимо осенившей их душу благодати, действием коей претворены они в избранный сосуд Духа Божия. Все без исключения новоначальные аскеты и подвижники благочестия страдают от сей порчи, всеваемой в их немощный разум лукавством врага спасения рода человеческого. Лёгкое душевное расстройство такого рода именуется мнением, а в тяжёлой форме – это уже и есть собственно прелесть. Первые не одержимы, а только мнят о себе нечто высокое, надмевая свой возгордившийся ум ложным помыслом открытого им свыше ведения истины, а посему, не вызывая особого опасения, всего лишь выглядят надутыми идиотами.

 

Вторые же, пройдя первую стадию прельщений ума (корень коих в тщеславии) и не исцелив малого порока своей гордыни смирением, почитают дары сатанинские и усиленные ими силы собственного естества за действие вселившегося в них Божества, и, вступив через это произвольное заблуждение в общение с бесами, делают себя их рабами. Избавляет юных подвижников от оной духовной заразы только полное послушание своему духовному отцу с всецелым отвержением собственного ума и воли, а именно его-то, истинного послушания у наших горе-послушников на поверку не оказалось ни грана.

 

Должность духовника монастырской братии исправлял в то время иеромонах Антоний. Однако духовная власть и подчинение её велениям принимается нуждающимися в духовном врачевании исключительно на добровольной основе, а такого стремления самочинные подвижники отнюдь не проявляли. Административной власти над ними у отца Антония не было, Старец же он был опытный и видел, что неумеренное усердие в аскетических упражнениях ребятишек, не имеющих твердого основания в смирении, до добра их не доведёт. Отношения с иеромонахом Антонием у меня были вполне доверительные, посему в беседах с ним я касался и этой темы. Он же, тревожась о душевном здоровье без меры ревностных черноризцев, сообщил мне, что на исповеди не раз пытался преподать юношам добрый совет и остерегал их от неразумной горячности в духовных делах. Однако увещевания его плодов не имели, ибо прельстившиеся души обычно глухи к вразумляющему слову и слышат в рассудительных речах лишь голос зависти, льстиво удерживающий их от благочестивого стремления к святости в ревностном исполнении Божьей Заповеди. Итак, парни худели, бледнели, пламенели духом и горели взорами, не внимая ни духовнику, ни игумену.

 

Наступила осень 1995-го года. Владимир, нёс послушание, исправляя обязанности игуменского секретаря, и уже превратился в полупрозрачную мыслящую тростинку, колеблемую не только ветром, но и дыханием собеседника. Трапезную он посещал раза три в неделю и то формально, лишь изображая вкушение брашен. Бессонные же в молитве ночи выдавали его глаза, воспалённые и маслянисто блестевшие, как у закоренелого адепта канабиса. Голос его был тих, движения медлительны, облик благостен. Андрей, во всём на него походивший, кажется, и вовсе перестал употреблять пищу и ночевать в общую келлию не являлся, проводя ночи в молениях на открытом воздухе, либо забившись с чётками под лестницу в братском корпусе.

 

Почти каждое утро, приходя на работу, я встречал его в галерее Благовещенского собора или под ней, возле входа в подвал, где и была устроена пекарня. Вид он имел кроткий и умиротворённый, лицо его будто светилось тихой радостью, а глаза сияли молитвенным восторгом. Мы приветствовали друг друга с большой душевностью, а иногда, если было время или он заходил со мной в пекарню погреться, беседовали. Он-то и рассказал мне об архимандрите Авеле, наместнике Иоанно-Богословского монастыря в рязанской области, где раньше сам Андрей и подвизался. Я имел намерение отправиться в отпуск на Соловки, но он убедил меня посетить Авеля и его обитель. Так я и сделал, и, добравшись до этого возрождающегося монастыря в селе Пощупово, ничуть не раскаялся в том, что изменил решение.

 

Из общения с тамошней братией, я узнал, что Андрея, несшего послушание кочегара, благословили (то есть выпроводили) из обители за чудачества и непослушание, а это означало, что он и там предавался неумеренным подвигам по собственной воле и разуму против воли начальствующих. Вернулся же я к своим пенатам лишь без малого через два месяца, ибо, прилепившись к монастырскому благочинию и ласковому обхождению братии, задержался у них долее благословлённого мне нашим игуменом срока, и чуть ли не остался там навсегда, столь сильное духовное впечатление произвела на меня эта обитель, в которой Авель, восемь лет руководивший Пантелеимоновым монастырём на Святой Афонской горе, всё устроил по чину древнего монашеского общежития в Греции, где традиция спасительного жительства черноризцев не прерывалась более тысячелетия, в отличие от нашей российской действительности.

 

Мирно уладив свои прогулы с настоятелем, я вышел на работу и узнал новости. Владимира отец игумен благословил возвращаться назад в Киев, утомившись его непослушанием. За истощенным парнем приехала маменька и увезла его, безропотного, домой. Андрей же пренебрег игуменской волей, и продолжал своё самочинное пребывание в монастыре, уклоняясь от общего распорядка жизни и несения послушаний, скрываясь от начальственного взора в темных закутах и с особой ревностью усердствуя в посте, бдении и молитве. Иеромонах Антоний рассказал, что Андрей жаловался ему на дьявольские искушения. Сатана нападал на него помыслом уныния и отчаяния, тяготил его ум и душу воспрещенным для христиан желанием самовольно разрешиться от уз здешнего жительства, внушал ему богохульные мысли. Андрей боролся и терпел брань лукавого духа, однако советов старца изменить образ своего жительства и молитвы по-прежнему не принимал, что окончательно лишало его духовных сил и делало его борьбу с врагом бесплодной.

 

Наконец, однажды утром я, придя в монастырь, застал братию в сильном переполохе. Меня сразили известием: Андрей удавился. Выяснилось вот что. На ночь монастырские ворота запирают, и рабочий люд, направляясь с улицы Черниговской на остановку автобуса, вынужден обходить обитель по внешней асфальтовой дорожке над крутым глинистым склоном окского берега, заросшим старыми американскими кленами с причудливо искривленными ветвями. На одной из этих коряжистых ветвей и висел послушник, обнаруженный в ранних предрассветных сумерках кем-то из жителей соседней монастырю улицы.

 

Я был потрясен. Накануне вечером, около восьми часов покидая пекарню, я наткнулся на Андрея, стоявшего в арке возле входа в наш подвал. Он был тих и благостен, как обычно. Мы недолго поговорили, и меня чрезвычайно утешил его ласково шелестящий голос. Ни малейших признаков задуманного ни в его облике, ни в его словах я припомнить не мог. Но сердце у меня горько щемило от жалости к решившемуся на шаг безнадежного отчаяния товарищу. И ещё долго меня преследовала мысль, что Андрей, быть может, ждал меня, чтобы открыться, снять с души давивший его мрачный груз, но почему-то не решился, а я не почувствовал его состояния, не ощутил нависшей над ним беды, не понял, что другу нужна была помощь. С тех пор прошло уже более 25-ти лет, а я и сегодня всё ещё с отчетливой ясностью и душевной болью вспоминаю тот тихий вечер и то страшное утро, и спрашиваю себя, возможно ли тогда было для меня отвратить эту трагедию или печальный исход жизни своевольного послушника был предрешен и неизбежен.

____________________

*) Послу́шник или По́слушник — в русских православных мужских монастырях — лицо, готовящееся к принятию монашества, в женских монастырях — Послу́шница. Как правило послушники/послушницы не дают монашеских обетов, однако, в отличие от трудников, носят монашеское облачение - подрясник и скуфью. Исполняют разные послушания, то есть выполняют всякие работы в храме и по монастырскому хозяйству. В некоторой степени послушник в русской традиции может быть сопоставим с рясофорным иноком в традиции греческой .