Мы с тобой знакомы?

Время идёт для меня, но остановилось для этого места — всю жизнь вижу в повторяющемся сне дом, который давно перестроен и почти забыт остальными его обитателями. Мне три, мне четырнадцать, мне двадцать... Каждое лето мы неизменно встречаемся вновь. На новых кроватях, на любом постельном, с подушкой или без. Я приду.

 

Стою на старом дачном крыльце — теперь оно с другой стороны, ощутимо изящнее и одновременно заброшеннее — и смотрю на дорогу за нашим забором. С самого первого сна это была высокая рабица под три метра, хотя стала такой только в прошлом году. За ней обычная размытая грунтовка, восьмая улица садоводства... Посреди которой прибывающим потоком течёт мутная от глины вода, словно где-то постепенно открывается шлюз. Крепко держусь за шершавые перила, чувствуя уколы заноз, и смотрю, как заливает фундамент и нижние ступени. Передо мной деревянная лодка на два весла. Они всегда оказываются неподъёмно тяжёлыми, когда я сажусь и начинаю грести, хотя в жизни с подобными управляюсь легко.

 

Мой дед подталкивает лодку в сторону соседних участков и молчаливо остаётся позади. Нет ни бабушки, ни матери. Первая всегда снится, когда я что-то забываю, вторая — к беде. Помню и не боюсь. Из глубины вздымаются столбы чужих заборов. Кажется, если вода не поднимется достаточно высоко, я не смогу пройти. Не оборачиваюсь, но знаю, что дед неизменно молод, ещё не седой и крепкий, каким был в моём раннем детстве. Я и сама пока ребёнок. Вижу его мельком и всегда удивляюсь, что он гладко выбрит, хотя не делает этого «вне цивилизации».

 

За спиной раздаётся глухой выстрел и звук падения. Это не наш тридцать восьмой ижик, что-то более убойное.

 

Знаю, что стану следующей, и пытаюсь грести быстрее. Лодка цепляет днищем колючий верх рабицы и почему-то легко переворачивается. Тону, не пытаясь плыть. На дне безопаснее, потому что спину обжигает цепкий взгляд, ставший ощутимым незадолго до выстрела. Меня окликает низкий голос.

 

В лёгкие неторопливо вливается мягкая илистая вода. Воздух больше не нужен, как и свет, растворившийся где-то вверху.

 

Бесполезную гортань внезапно передавливает воротничок пижамы, за который тянет тяжёлая рука. Для такой тело отнюдь не хрупкой женщины — когда я успела вырасти? — пушинка. На поверхности слишком ярко и зрачки переполняются солнцем. Раньше просыпалась, ослеплённо моргая, кашляя и ощущая, что уши залило водой. Тогда я ещё не знала, что никогда не научусь нырять и не смогу носить одежду под горло.

 

Теперь запоминаю, как в последний миг всё же обернулась и успела увидеть его. Высок, пугающе силён и столь же суров. Я смотрю на него снизу вверх и это непривычно: взрослой привыкла поступать наоборот.

 

Мы даже знакомы. Или ещё нет?