Ахматовская тетрадь. Посвящение. Часть 1-2
I
В потёртую шубку оденусь,
хотя бы душу согрев…
Беспомощность и надменность
нищенствующих королев…
Перетянуть половчее
поясом шубку и быт…
Пожизненный крест кочевья
к сермяжной судьбе пришит…
Лежать мне в сырой могиле,
а прежде сто раз пропадать…
Мне, скажешь, жизнь подменили?
За что сия благодать?
__________________
В пустоте убегающих арок
дай мне будущее угадать,
вот разлуки горький подарок,
вот забвения благодать;
и не больно: боль раскололась,
в три ручья горечь слёз сухих;
глуховатый непрочный голос
наборматыващий стих…
__________________
Тих вечер, дышащий сиренью,
бегущий рябью по воде…
По праву высшего смиренья
ты двери отворишь беде;
ты знаешь, что тебе простили,
немилосердный суд верша…
И горьким зноем книжной пыли
навек напоена душа.
__________________
Ничего не случится, кроме
наворованного у судьбы;
счастье в рубище и бездомье;
не любимым – так хоть любым,
не ожиданным, так не лишним
дай мне сбыться на этот раз –
там, где в тихий вечерний час
зацветают старые вишни…
__________________
А под ногами не было земли,
над головою неба было мало,
и жизни начинались не с начала
и словно вовсе не к концу вели,
но уходили в вечность корабли
от старого забытого причала,
и растворялись в сумрачной дали
все, кто помочь друг другу не смогли…
Им прошлое смотрело вслед устало.
__________________
Сцепление нечаянных деталей,
опять перчатка не на той руке,
и счастье в неизменном далеке,
на расстоянье вытянутой дали…
Я нахожу нелепые черты
в непоправимо скучном или страшном,
когда чернильной кровью налиты
в окне ночном громады невских башен,
когда над каждым словом страх и смерть,
когда безумье скалится слепое…
я понимаю вдруг, что значит: Сметь.
Писать стихи. И, значит, быть собою.
__________________
Мимо прошли, не заметили
избранной наобум:
столпницей на паркетине
перестоять судьбу.
Что там у Бога спрашивать,
тень наводя на плетень…
Снова случилось страшное –
в окнах зияет день.
__________________
Неуверенно, исподтишка
взгляд на меня брошен;
из бездонного мешка,
набитого прошлым,
я достану седую печаль
и примерю синюю радость,
как прекрасно горит свеча,
пусть недолго осталось;
в шаг кошачий вечер обут,
тьма ложится на плечи;
и ближе ещё на пару минут:
вечность.
__________________
Поэта грех наивен и безвреден –
простое проявленье естества:
вылавливать в обыденной беседе
собачьим слухом высшие слова;
и пусть в миру он предан или продан,
и пусть он в жизни много не смог,
обетованье выстраданных строк –
святой приют смиренья и свободы,
добро как благодать, добро как долг.
__________________
Не захлебнёшься речью
в седой ноябрьской рани,
здесь над холодной печкой –
рисунок Модильяни;
сундук, четыре стула
да чемодан бумаги…
«Так жизнь долги вернула, –
осенний шепчет ангел. –
Ты веруй в Божье чудо,
открой окно надежде…»
Но я уйду отсюда
такой же, как и прежде.
__________________
Пространство в полторы сажени
к окну с Венецией в тумане…
не жест руки, но выраженье,
намеченное Модильяни.
Прощай, наивная Европа
в осколках солнечного света.
И вновь пустыня, бездна, пропасть
ведёт в грядущее поэта.
II
Твой голос стих, молчание всё резче,
и прошлые стихи уже навеки в прошлом,
твой образ в них, изящный, но не вещий,
как тень и свет на целый мир наброшен.
Спал «Мальдорор» в кармане Модильяни,
плыл разговор от зауми до бреда,
romance fatal в стихах ничем не станет,
ну, разве мукой для ахматоведа.
Жаль, что нельзя случиться по ошибке
в какой-нибудь банальнейшей из Даний,
ловить твой силуэт прозрачно-зыбкий
в потустороннем лондонском тумане,
или в окне вечернем на Скьявони,
иль в Аржантее, дышащей сиренью,
где он шептал ей: «Мы в любви утонем», –
и снова останавливал мгновенье…
__________________
И с фотографии они глядят на вас,
бессмертно шаль бела её с кистями,
и выверен до градуса анфас
его… Так вечность время тянет
для них, для нас, и будущего нет,
чтоб в нём сбываться в каменном величье,
лишённом человеческих примет…
Но, заплутавши в девственной зиме,
перекликаться иногда по-птичьи…
__________________
Себя как факт былого отрицать
за кадром, растворившимся в обмане…
На пожелтевшем фото два лица,
два параллельных несуществованья…
Им не к лицу банальное сиротство,
безжалостно фиксирует портрет
их удивительное внутреннее сходство
и одиночество, где даже эха нет.
__________________
Постелив на полу пальто,
у изножья её кровати,
помолчав опять не о том,
он случайную мысль ухватит
за русалий обманный хвост,
и стихи побегут кругами,
не сбываясь уже всерьёз,
в отраженьях случайных звёзд,
о которых им лгали…
__________________
Никто тебя не спросит про жизнь вопреки,
нынче такая ранняя осень, сгорают стихи,
обряд твой прекрасный, горестный твой обряд,
и, значит, совсем не напрасно стихи горят.
Спасеньем от хаоса, в который смертный влеком,
твой пепел Клааса в пепельнице под рукой,
пепел Аушвица, святая грешная боль…
И мечта покажется пепельно-голубой.
__________________
Опять декабрь, опять она стучится
в ночную дверь, она пришла к тебе,
как Золушка, заждавшаяся принца,
как о весне тоскующая птица,
послушница, забывшая обет…
Больная и болезненная тема,
бессонница, надежда и петля,
твой ласковый и беспощадный демон,
былое оправдавшая поэма…
Её слова тебя испепелят.
__________________
Одиночество на стареньком диване.
Так горда. И всё-таки слаба.
Чередой невстреч, неузнаваний
балует по-прежнему судьба.
Вечность занавешена в окошке,
город спит и даже видит сны,
и спешат куда-то неотложки,
где больные будут спасены…
__________________
Счёт поражений выставить
гулким ночным мостовым,
дом как глухая исповедь
в тесном углу Москвы,
как в никуда отчалили,
опыт обид немал,
давящее молчание,
мёртвая в окнах тьма,
жизни чужой окраина,
знаешь же наперёд:
нет, ничего не исправлено,
кто-то тебя переврёт…
__________________
Февраль, сгущаются сумерки,
тень под окном густеет,
и невозможность музыки,
и неуют постели,
город темнеет башнями,
за мутным окном сутулясь,
вечное овчерашнено,
горбится тень на стуле,
как-то уже не хочется
милостей этого мира,
высокого одиночества
саван до дыр застиран,
ах, ни к чему о саване,
он не к лицу поэтам,
уходим в последнее плаванье,
переплываем Лету…
__________________
Уплывай в царскосельское лето,
память – утлый, расшатанный плот…
но не сетуй на это, не сетуй,
не отпетой ещё, не воспетой,
слушай в бликах бессмертного света,
как вода под ногою поёт.
Так сбывается то, что не сбылось,
за прощальным дрожаньем руки…
так даруется высшая милость:
то, что мир отобрал, возвратилось,
всё с лихвою к тебе возвратилось…
Только это уже пустяки…
__________________
…одинокий путник, предавшись мечтам,
обернётся, себе самому незнаком…
Дачная местность Большой Фонтан
засыпает под мокрым февральским снежком…
