ПРЕРВАННЫЙ ПОЛЁТ. ГЛАВА 5. ОНА
1.
Мне снова досталось место у окна. Кто летал, знает эту суету и сутолоку, когда пассажиры ищут свои места, распихивают вещи и усаживаются. Эти минуты надо пережить. Устроившись поудобней, я надвинул кепку на глаза и выключился из процесса. Сзади уже ругались, где-то заплакал ребёнок, что-то щебетала стюардесса — я слышал всё, как через стену. Самолёт ещё не взлетел, а я уже был в межвременье. Алюминиевый борт отделял меня от мира, где всё так сложно и так проблем. Они представлялись мне теперь абстрактным хламом, вроде кучи, вываленной на пол из мусорного ведра. Пусть его собирает кто-то другой. А у меня впереди была свобода, чистый лист, на котором я нарисую всё, что захочу.
Кто-то сел рядом со мной. «Только бы не толстая тётка с тремя сумками!» — подумал я. Я притворился, что сплю, но сосед не толкался, не просил подвинуться, повозился немного и замер, а я действительно впал в лёгкое забытьё, наслаждаясь свободой от всего земного и докучного. Вдруг по моему плечу постучали:
— Извините, пожалуйста, Вы сидите на моём ремне. Можете чуть-чуть приподняться?
Я открыл глаза. Рядом сидела молоденькая девушка, почти девочка, худенькая, светленькая, как говорится, обычной внешности. На коленях у неё лежала книжка, а в руке она держала половинку привязного ремня. Она смотрела чуть виновато, но видно было, что готова в любой момент улыбнуться.
— Пожалуйста! — я вытащил из-под себя ремень и отдал ей. Сразу же отвернуться было неловко, я улыбнулся как можно приветливей и сказал:
— Уже пора пристёгиваться?
Девушка кивнула головой, показала рукой на светящуюся надпись и тоже улыбнулась. Надо было ещё что-то сказать, хотя бы из вежливости, и я брякнул:
— Интересная книжка?
— Кому как. — пожала плечами моя соседка. — Мне нравится.
Она показала мне обложку, на которой золотыми буквами было вытиснено «Л. Н. Толстой». Солидная книга, не очень она вязалась с внешностью этой девочки. «Впечатление хочет произвести. — подумал я. — а впрочем, какое мне дело? Хватит с меня улыбок, очаровательных глазок и того, что этот самый Толстой в «Крейцеровой сонате» назвал любовью!» Но на всякий случай спросил:
— «Война и мир»?
— Нет, повести.
— «Холстомера» читали? — спросил я.
Девушка удивлённо вскинула на меня глаза:
— Да, конечно!
Пришла моя пора удивляться.
— А «Крейцерову сонату»?
— Читала… — она посмотрела на меня с нескрываемым интересом и хотела что-то сказать, но не стала.
— Ну и как?
Она нахмурилась и немного покраснела.
— Вы знаете, я вот так сразу не готова ответить. Очень неожиданно — в самолёте, с незнакомым человеком обсуждать такие вещи.
— Ну так давайте познакомимся. Я — Вячеслав, можно Слава.
— Катя. — несмело ответила девушка, как-то странно взглянув на меня.
Потом ещё раз пристально посмотрела на меня и вдруг сказала:
— Я Вас вспомнила! Мы с папой Вас домой отвозили, когда Вас… — она запнулась, — …когда у Вас было что-то с рукой.
Судьба это была или что-то иное, но в этот момент у меня появилось ощущение, что в моих руках только что сложились части пазла и я увидел картинку, которую сразу узнал. Это был точный оттиск с того, что я носил в душе с самого раннего детства, с тех пор, как понял, что мама с папой любят друг друга и что они части одного неразделимого целого. Чувствовать это было счастьем, которое осветило всё моё детство. Когда со временем я понял, что такое счастье бывает далеко не у всех, стал ценить его ещё больше. А потом — бояться, что у меня такого не будет. И вот теперь, сидя в самолётном кресле рядом с обыкновенной девчушкой, которую видел впервые в жизни, внезапно узнал — будет! Я не смог бы ответить, как я это узнал, но уверенность была стопроцентная. Никаких сомнений!
— Катя! — воскликнул я.
Катя удивлённо уставилась на меня, а её сосед слева, толстый носатый дяденька, покосился на нас, ухмыльнулся и закрылся газетой.
— Катя! Послушайте… Мы недаром оказались рядом. Я мог купить билет на другой самолёт или сидеть в другом ряду, а вышло именно так. Это же неспроста! Как Вы думаете?
Катя испуганно молчала. Потом сказала:
— Говорите потише… Пожалуйста!
Я понял, что переборщил, но нашёлся:
— Смотрите, как всё кстати: я Вас тогда даже поблагодарить не успел, а теперь у меня есть такая возможность. В общем, спасибо огромное! Вы меня тогда просто спасли!
Катя расслабилась:
— Ну что Вы? Ничего особенного, любой бы так сделал.
— Не знаю, не знаю… А знаете, я Ваш платочек сохранил, мама его выстирала. Надо было с собой захватить.
Катя махнула рукой:
— Какая ерунда! Рука-то у Вас как? Ничего серьёзного?
— Вывих. До свадьбы заживёт! («До нашей…» — прибавил я про себя). А Вы учитесь в Москве?
— Да, в педагогическом. А Вы?
Двигатели уже работали вовсю, самолёт выруливал на старт. Пока взлетали и набирали высоту, разговаривать было невозможно, но потом разговор продолжился сам собой, и мы проболтали до самой Москвы.
2.
Через много лет я прочёл дневниковую запись Толстого, которая поразила меня. (Ох уж этот Толстой! Сколько раз вмешивался он в мою жизнь!) Запись состояла всего из двух слов, написанных после свадьбы, наутро после брачной ночи. «Не она!» — и больше ничего. Если бы я вёл дневник, то в день прилёта в Москву, бы мог написать так же категорично, только с точностью до наоборот. Когда мы спускались по трапу, я глядел на тоненькую фигурку Кати, на детскую шею, по которой мотался светлый хвостик, а в голове моей стучало: «Она! Она!» Я оказался сыном своего отца, как и он, я нашёл свою половинку. От самого отца я никогда не слышал сентиментальных воспоминаний, он вообще был малоразговорчив, но мама не раз с удовольствием и гордостью рассказывала, как он за ней ухаживал. По её словам, отец влюбился в неё с первого взгляда.
Моя половинка спускалась по ступенькам и даже не подозревала, что судьба её уже решена. Но это было только делом времени. У меня не возникало даже мысли о том, что я могу ей не понравиться, или что у неё уже есть кто-нибудь.
Мы простились в метро и очень просто, без неловкости и стеснения договорились встретиться через неделю. Мобильников тогда ещё не было, и до назначенного дня мы никак не общались, но когда я стоял со скромным букетиком у памятника Пушкина (лучше мы ничего не придумали), у меня не было и тени сомнения, что Катя не придёт. И она пришла, и даже не опоздала.
Вот, собственно, и всё. Я не пел под окнами серенады, не томился от ревности, не искал встреч. Этот букетик был единственными цветами нашего короткого романа. Нам было так хорошо и спокойно вдвоём, словно мы знали друг друга давным-давно. Может быть, так оно и было в какой-нибудь другой жизни. Потому я и узнал Катю сразу.
Через полгода мы уже поженились, первым нашим домом стала та самая комната у бабы Зины, из окна которой я когда-то шагнул прямо в ночь. Я подрабатывал репетитором, потом и Катя нашла себе ученицу. Всё у нас было пополам: и радости, и трудности, которых, надо сказать, хватало. Что о них рассказывать? Обычные будни. Приходится опять звать на помощь Толстого: «Все счастливые семьи похожи друг на друга…»
Ни перебранок, ни обид, ни недомолвок я не помню. Мы вообще не ссорились — просто не из-за чего было! Я думаю, что люди не сходятся характерами, когда сходятся без любви.
Одним словом, всё было так, как я мечтал. Кроме одного…
3.
Мне ужасно хотелось летать! Но чем бы я объяснил своё отсутствие по ночам? А просто рассказать Кате про себя ТАКОЕ я не мог. Просто боялся! Я не мог себе представить, как она могла бы воспринять невероятную новость. И уж точно что-то в наших отношениях бы изменилось, а я этого не хотел. Поэтому страдал молча. Боязнь потерять Катю была сильнее желания летать.
Мне снились сны, в которых я летал. Я просыпался счастливый и вдруг понимал, что это был только сон. Полдня после этого на душе было скверно. Я понимал: что-то в себе я предал и, возможно, за это когда-нибудь придётся заплатить.
Один сон запомнился особенно. Я не просто летел, а мчался со страшной скоростью рядом с поездом. Наверное, каждый когда-нибудь видел, как в вагонном окне, несутся вместе с поездом от столба к столбу провода, сбегая вниз по плавной дуге и снова взлетая. Дух захватывает от их «полёта». Вот так же, по дугам, то проваливаясь, то взлетая, мчался и я, холодея от ужаса. От ночного воздуха, который бил в лицо, было трудно дышать, я видел только убегающие вагоны с тёмными окнами, изо всех сил напрягался, чтобы не отстать, и понимал, что стоит только чуть-чуть ошибиться, и я погиб! Вот с этим ощущением смертельной опасности я проснулся и долго после этого не мог уснуть.
Если Катя что-то и замечала, виду не подавала. Она вообще была очень умная девочка. А я верил, что постепенно моя «болезнь» сойдёт на нет, перерастёт, как детские болезни.
4.
И всё же я признался.
Если бы я писал мистический роман, начал бы так: «Настало полнолуние… Огромная багровая луна гигантским магнитом тянула меня к себе, и у меня не было сил противиться её призыву…»
Но полнолуния не было. Была тёмная сентябрьская ночь, свежая и прохладная после по-летнему жаркого дня. Заложив руки за голову, я лежал и думал, что рассказать необходимо — тайна мешала мне, тяготила, я не мог найти ей место в моей новой жизни.
В открытое окно залетел невидимый ветерок и коснулся моего лица. Я знал, что Катя тоже ещё не спит, и вдруг почувствовал, что сейчас всё скажу. Это решение пришло внезапно, так же, как когда-то я понял, что через мгновение шагну из окна…
— Катя, я должен сказать тебе что-то очень важное! Я открою тебе тайну. Ты меня слышишь?
— Конечно… — она протянула руку, коснулась моих волос и тихо засмеялась. — А потом я тебе тоже кое-что скажу… У меня тоже есть маленькая тайна.
Я сел на кровати и взял её руку:
— Пообещай, что не будешь смеяться…
— Разве я когда-нибудь смеялась над тобой?
— …и не испугаешься… А главное, поверишь в то, что я скажу, как бы странно тебе это ни показалось.
Наверное, в моём голосе было что-то насторожившее Катю. Она приподнялась на локте:
— Слава, что случилось? Что-нибудь в институте? Или со здоровьем?
— Не пугайся. В общем…
Я набрал воздуха и выпалил:
— Я могу летать!
— Что?
— Подожди, ничего не говори и не спрашивай, я сам. Звучит, как фантастика, но год назад такой же ночью я шагнул вот из этого окна и… полетел. Не знаю, как это произошло, почему, но я полетел. Это было и страшно, и прекрасно, и… Словами трудно передать. — я перевёл дух. — С тех пор я это делал много раз. Об этом никто не знает, только ещё один человек. Да и он, по-моему, не поверил, когда я ему рассказал. А ты? Ты мне веришь?
Катя молчала и не шевелилась, мне хотелось увидеть её лицо.
— Катя!
Она слабо шевельнулась.
— Это не шутка?
— Нет, конечно! Я действительно могу летать.
Наверное, целую минуту мы молчали. Катя приподнялась и тоже села.
— Слава, я не знаю, что сказать… Не обижайся… — она взяла обеими руками мою ладонь. — Может, ты болен?
— Болен? — резко сказал я. — Наверное, можно и так сказать! Но я летаю! На самом деле! Понимаешь?
— Слава, — в голосе Кати зазвучали слёзы, — тебе надо поговорить с психологом!
— При чём здесь психолог? Я могу тебе показать! Прямо сейчас!
— Нет! — вскрикнула Катя и соскочила с кровати. — Пожалуйста! — она заторопилась. — Мне тоже надо тебе что-то сказать, очень важное, только не сейчас, утром… А теперь давай спать… Ложись, я прошу тебя…
Я бухнулся на кровать и засунул голову под подушку. До утра мы оба притворялись, что спим.
«Зачем я затеял этот разговор? — думал я. — За что ей это? Замечательный выбор: муж в лучшем случае — псих, в худшем — нелюдь. Надо было раньше сказать, до свадьбы… Хотя… тогда и свадьбы, наверняка, не было бы… А что делать теперь?» Мысли вертелись в голове, но я понимал, что от меня уже ничего не зависит.
Видимо, под утро я всё-таки задремал, потому что, когда открыл глаза, Кати рядом не было, а на кухне звенела посуда и слышались голоса: говорила, в основном, баба Зина, Катя что-то вставляла время от времени. Баба Зина Катю обожала и не раз говорила мне: «Повезло тебе, дураку! Пальца её не стоишь!» На свежую голову, при свете дня мне хотелось только одного: чтобы ночной разговор был сном. А ещё, чтобы я был, как все — к чёрту полёты!
Дверь открылась, в проёме появилась Катя — в пёстром халатике, умытая, причёсанная, с подносом в руках. Она смотрела мягко, с чуть виноватой улыбкой, и я понял, что она всё решила: лечиться или летать — как сложится — но делать это мы будем вместе. И мне стало страшно от мысли, что я мог её потерять. А ещё стыдно!
— С добрым утром! Поспал хоть немного? — Катя поставила поднос и присела на кровать. — Давай позавтракаем здесь. И поговорим…
Я вскочил:
— Сейчас, только умоюсь. Я быстро!
Я чистил зубы, умывался и твердил себе: «Господи! Какой же я дурак!»
Когда я вернулся, постель была уже заправлена, на столе дымилась чашечка кофе. Я сел и храбро сказал:
— Катюша…
Но Катя перебила меня:
— Славик, у меня для тебя новость. — она опустила голову. — Давай, я её скажу, а потом поговорим о твоей… — она запнулась, — …о тебе. Хорошо?
— Конечно! А почему ты себе кофе не налила?
— Славик, у нас будет ребёнок.
Ложка, которую я держал в руках, упала на пол. Я остолбенел, а потом медленно полез под стол за ложкой.
— Мы с тобой ничего об этом не говорили. Может быть, пока рано — у нас нет квартиры, мы ещё учимся, и вообще… Ты хочешь, чтобы он остался?
Я ответил из-под стола:
— А ты?
— Очень!
Стоя в дурацкой позе на коленях под столом, я вдруг почувствовал, что вмиг повзрослел, а моя тайна и вчерашний разговор оказались вдруг полудетской игрой, в которую я, пожалуй, чересчур заигрался.
Я вылез из-под стола, сел, облизал ложку; потом насыпал в кофе сахар, помешал и посмотрел на Катю:
— Я не против. В смысле — «за»… Обеими руками!
— И тебе не страшно? — тихо спросила Катя.
— Теперь нет. А вот несколько минут назад было очень страшно!
Катя приподнялась и нежно поцеловала меня. Она поняла, она всегда всё правильно понимала.
— А теперь давай про тебя… Расскажи мне ещё раз, как ты летаешь.
Но я уже принял решение:
— Нечего рассказывать! Это была шутка — глупая, конечно! Извини, пожалуйста! Люди не могут летать, это противоречит законам физики. Мне это приснилось, и… я немного повалял дурака.
Катя обошла стол, обхватила сзади мои плечи, прижалась губами к затылку и прошептала:
— А я почти поверила…
Я встал, крепко обнял её и сказал, глядя в синеву за окном:
— Оставим небо птицам, нам и на земле хорошо, да?
Катя кивнула. У меня было такое чувство, словно гора свалилась с плеч. А может, упали крылья? Мне даже показалось, будто что-то шмякнулось на пол за моей спиной. Я обернулся — ничего. Просто показалось…
Окончание:
