Стихи, известные всем, или Вечно новое в выученном наизусть.

 

Что в стихах главное? Музыкальность, ритм, глубина мысли, эмоциональная атмосфера, сила сопереживания, заставляющая Читателя перейти от скольжения глаз по буквам, словам и строчкам в созданный Автором мир образов, и, откликнувшись на симфонию наполняющих Поэта чувства, погрузиться в себя, в глубины собственной души, чтобы найти там нечто сходное, осмыслить собственную жизнь в лучах чужого света и удивиться великой тайне общения? Наверное, всё это сразу и что-то ещё невыразимое и намного большее, чем может вместить любая заключенная в слово мысль.

 

Возьмите в руки книгу стихов Ахмадулиной, попробуйте на несколько минут забыть о своих заботах и повседневной суете, впустите в себя этот живительный поток чистого, пульсирующего Слова, оросите сухие пески нашей сегодняшней, изнурённой информационно-техническим прогрессом и политическим озлоблением жизни струёй свежести того высокого духа, каким до краёв полны чарующие строки Беллы Ахатовны.

 

Друг предложил мне прокомментировать заглавное стихотворение сборника. Я было испугался, шутка ли, приблизиться к Мэтру и дерзко подать свой голос, да ещё и о шедевре, который известен буквально всем? Однако вчитываясь в ошеломляющее великолепие её строк, я понял, вернее, услышал в себе тихий, но очень явственный их отзвук, я ощутил сопричастность чувствам и мыслям Поэтессы (она не употребляла этого слова, называя себя поэтом), и ещё чему-то, что остаётся за всеми мыслями и чувствами, но гораздо весомее и значимее, чем слова и буквы, что передаётся от души к душе, от сердца к сердцу без посредства звуков и знаков, даже тогда, когда слушающий Здесь, а говорящий уже Там.

 

Я читал и перечитывал стихи (всем известное «А на последок я скажу…», «По улице моей…», «Сон»), открывая каждое слово как шкатулку с драгоценностью, и открываясь им навстречу сам, чтобы впустить в себя то сокровенное, что заключали в себе эти чудные слова, то, что живыми нитями связывало стройные шеренги маленьких чёрных литер с их Автором, в чьей душе орган мировой гармонии играл написанные Высшим Разумом произведения, наполняя вселенную и все обитающие в ней мыслящие существа тёплым дыханием Жизни и Светом её таинственных смыслов.

 

Итак, я подавил в себе все собственные суетные голоса и попытался стать отрешённым резонатором, в котором голос подлинного Поэта прозвучит лишь как многократно усиленное и во всех тональностях повторенное эхо.

 

 

Белла Ахмадулина. По улице моей который год…

(опыт прочтения)

 

По улице моей который год

звучат шаги - мои друзья уходят.

Друзей моих медлительный уход

той темноте за окнами угоден.

 

Запущены моих друзей дела,

нет в их домах ни музыки, ни пенья,

и лишь, как прежде, девочки Дега

голубенькие оправляют перья.

 

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх

вас, беззащитных, среди этой ночи.

К предательству таинственная страсть,

друзья мои, туманит ваши очи.

 

О одиночество, как твой характер крут!

Посверкивая циркулем железным,

как холодно ты замыкаешь круг,

не внемля увереньям бесполезным.

 

Так призови меня и награди!

Твой баловень, обласканный тобою,

утешусь, прислонясь к твоей груди,

умоюсь твоей стужей голубою.

 

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,

на том конце замедленного жеста

найти листву, и поднести к лицу,

и ощутить сиротство, как блаженство.

 

Даруй мне тишь твоих библиотек,

твоих концертов строгие мотивы,

и - мудрая - я позабуду тех,

кто умерли или доселе живы.

 

И я познаю мудрость и печаль,

свой тайный смысл доверят мне предметы.

Природа, прислонясь к моим плечам,

объявит свои детские секреты.

 

И вот тогда - из слез, из темноты,

из бедного невежества былого

друзей моих прекрасные черты

появятся и растворятся снова.

 

«Медлительный уход» - продуманный, осознанный, в мире с самим собой, с теми, от кого уходишь и с Тем, к Кому идёшь. В смиренном согласии с тем фактом, что твой уход «той темноте за окнами угоден», ибо пришло твоё время. Как и «всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное…»

 

Бог есть Свет. Но некоторые мистики говорят, что Он есть Непостижимый Мрак, Который за Светом. Моисей на Синае погрузился во мрак, апостолы на Фаворе были пронизаны Светом. Мрак, который в нас, если это мрак неверия и богооставленности, – негативен. Божественный Мрак – необходимая составляющая полноты Того, Кто есть «всё во всём». Для души, возжелавшей приблизиться в своему Пределу - это мрак ума, достигшего бесстрастия, ума, для которого больше нет ни вопросов, ни ответов, лишь внемлющее Истине молчание.

 

Второй катрен: «Запущены моих друзей дела…». Душа, приблизившаяся к порогу Вечности, вольно или невольно осознает суетность любых и всяких дел, основание которых положено в пески временного мира. Она больше не находит в себе желания участвовать в иллюзорном спектакле, именуемом «Жизнь», где актёры – это всего лишь напялившие лубочные личины человеков греховные страсти, приводимые в движение соблазнами похоти, гордости да демонского обмана. Магия лицедейства исчезла, сметённая холодным дыханием Танатоса, и безвольно застывший смертник замер перед страшным занавесом в ожидании трубного звука – у поднимающихся на эшафот нет больше дел и обязанностей в покидаемом ими городе обречённых.

 

Третий катрен: «да не разбудит страх». Страх – это конвульсии нечистой совести, отложившей своё покаяние «на потом» и внезапно обретающей себя лишённой возможности избавиться от своего тяжкого бремени, ибо Старухина коса уже рассекла последний узел привязанности к порочной плоти. Страх рождается от гордости, и она же – мать самонадеяния, которое оставит тебя при последнем испытании; в ней же и корень тщеславия, которое влечёт тебя к унынию. И все они вместе предадут твою душу в предсмертной тьме, когда Отец отымет от тебя руку Своей любви (как отнял её и от Своего Сына, возопившего с Креста: «Или, Или, лама савхфани!»), – а это и есть последнее испытание твоей веры, – тогда враг приступит, искушая отречься и изблевать хулу, и таинственная страсть, немощь нашего сотворенного из ничего естества затуманит очи твоего разума, увлекая к не прощаемому ни в этом веке, ни в веке будущем предательству.

 

Одиночество – путь к молчанию, в котором отверзается дверь безмолвия. Ещё раз: в молчании уст путь к безмолвию ума и сердца, мысли и чувства, без которых не бывает бесстрастия. Бесстрастие же тождественно Любви и богоусыновлению. Сказано: «Не около людей познаешь Бога». Но для страстной души одиночество – железная тюрьма, и потому пугливое сердце тщится уверить необходимое Одиночество, что для него и в общении с себе подобными возможны благочестие и служение Истине. Но уверения сии тщетны и бесполезны.

Благодать призвания открывает подлинный смысл Одиночества. В тишине и удаление от мирского шума, в молчании уст и успокоении ума, в умиротворении и умилении очищенного от страстей сердца познаёт душа свое подлинное предназначение: быть храмом Света и сосудом Духа. Ум, обретая свою изначальную ясность, утешается красотой естественного созерцания непричастных пороку и тлению небесных видений, и тогда сам он становится в своей чистоте не смущаемой ничем преходящим «голубой стужей».

 

Встать на цыпочки – значит, оторваться от бренного и перстного, подняться над земным и суетным, касаясь дебелой плотью тленной вещественности мира лишь в силу естественной необходимости, самой малой и самой нижней частью своего существа. Лес – это уединение в девственной непорочности природы, хотя и несущей на себе печать первородного греха, лёгшего по вине праотца на всё творение. Это ограждение души простотой жизни. Душа, вырвавшись из потока преемственных страстей мира, культивирующего грех, замедляет своё кружение в вихре иллюзорных наслаждений, столь ценимых в Стране Развлечений, прекрасно описанной ещё Карло Коллоди. Поэтому её жест заканчивается прижатым к лицу листочком, символизируя проявившуюся в удалении от человеческого общества, как места действия греха, тягу к подлинной Жизни. Отсюда и это пронзительное чувство сиротства, осознания себя в шкуре блудного сына, сиротства, растворённого блаженством мысли о возможности возвращения к Отцу.

 

Одиночество, лишая душу свиного корыта с рожцами мирских страстей, обостряет её восприимчивость к подлинным ценностям даже и сего мира, хоть и поражённого тлением, но несомненно несущего на себе отблеск славы своего Творца, а не только к ценностям нетленным и вечным. Поэтому «тишь библиотек» и «концертов строгие мотивы» становятся для души строительными лесами Божественного храма, доколе она, достигнув мудрости, не позабудет о своём прежнем существовании, сказав ему на прощанье: "Пусть мёртвые сами хоронят своих мертвецов".

 

Во многом знании много печали, но если это печаль по Богу, а не по оставленным за спиной Содому и Гоморре, – ведь такая печаль превратит грешное сердце в камень, как обратила она в соляной столп Лотову жену, – то душа, отвернувшаяся от мира преходящих вещей, обретает по благодати божественную мудрость, прозревая смысл бытия в его движении к своему Истоку, и Небесную мудрость действующих в нём законов, и всемогущество Промысла, Которому подвластны даже эти управляющие мирозданием законы и силы.

 

Последний катрен – гимн надежде на воскресение, точнее, уверенности в нём, в возрождении и преображении любимых лиц, которые появятся из былого невежества и растворятся в грядущем блаженстве. «И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло».

* * *

 

У меня получилось то, что получилось. Надеюсь и верю, что и для самой Беллы Ахатовны мой опыт прочтения её стихов не прозвучал бы диссонансом. Конечно, настоящий Поэт, как и Пророк, в емкой и универсальной форме своего стиха говорит, обращаясь ко всем, нечто своё, личное, и в то же время доступное и необходимое всем, всеобъемлющее, но каждый ему внимающий слышит и разумеет и это частное, и это всеобщее лишь в меру своего жизненного опыта и причастности общим глубинным смыслам бытия. "Мысль изреченная есть ложь" не только в смысле неадекватности нашего понимания слов, её выразивших, но и в смысле невыразимости наших постижений и переживаний в несовершенной субстанции слова.

 

Мой ум, и сердце, и опыт моей жизни наполнил стихи Ахмадулиной вот таким доступным моей мысли, созвучным и уловленным моей душой смыслом. Быть может, для Поэтессы это было нечто иное, а может быть и нечто очень близкое. Во всяком случае, мне бы очень хотелось, чтобы сама Белла Ахатовна благосклонно кивнула в своём Запределье, читая мои размышления...

 

И это всего лишь одно небольшое стихотворение, а перед тобой, дорогой Читатель, целая книга сокровищ, которые будут наполнять тебя радостным трепетом всякий раз, когда ты раскроешь её страницы. И даже в сотый раз перечитывая стихи Ахмадулиной, ты найдёшь в заученных наизусть строках нечто новое. Эти богатства духа не далеко от тебя, лишь протяни руку.