ЛЕГЕНДА О МАНКУРТЕ
(по мотивам отрывка из романа Чингиза Айтматова "И дольше века длится день")
У кладбища Ана-Бейит
Была своя история.
Вот как предание гласит
Об этом: территория
Безводных, «нежилых» степей
Была кусочком лакомым
Для экс - бандитов всех мастей,
Которым одинаково
Что воровать, что убивать
(Почти как в современности!)
С одной лишь целью: обобрать
Соседа. После, в лености
Бессмысленные дни влачить
До нового похода. Им
Лишь только б прибыль получить
(Таков их жизни алгоритм!)
Жуань-жуанами звались
Те племена ужасные.
Для них «ничто» чужая жизнь!
Цель – безраздельно властвовать!
Жестокость к пленным такова,
Что смерть в бою – за благо счесть
Возможно! Выжившим едва
Из плена ноги не унесть!
Ещё добро, коль продадут
Другим,- а вдруг, сбежать свезет!
Себе оставят – этот путь
Страшней, чем вспоротый живот!
Раба, чтоб убежать не смог,
Лишали памяти, но так,
Чтоб муки одолев порог,
Он вовсе сделался «дурак».
Сначала брили наголо:
Под корень каждый волосок!
(Мечтает пленник: повезло б,
И нож, скользнув, попал в висок!)
А в это время был забит
Матерый здоровяк-верблюд,
Что бегал, силою налит,
Но жертвой оказался тут.
Был освежеван. Шеи плоть
Ножом тотчас отделена
И одевалась, шапки вроде,
Рабу на голову она…
И высыхала много дней,-
Была невыносимой боль!
И голова сживалась с ней,-
Такое вытерпеть изволь!
И снять – не снимешь ты никак!
В колоде шея – намертво.
В веревках, будто бы в цепях,-
Так руки-ноги стянуты.
Шири* надев, свозили в степь.
Еды-воды – ни капельки.
И выли, призывая смерть,
Но стерегли их всадники…
Тому, кто умер – повезло.
А жив – лишался памяти.
Такое вот вершилось зло:
Рабам не нужно грамоты,
Не нужно знать: он – кто? И – чей?
Вернее нету сторожа!
Любить, жалеть – ему зачем?
Хозяйское, лишь, дорого!
Все мысли только о еде.
О бунте нету помыслов.
Слуга – всегда. Слуга – везде.
И служит – добросовестно!
Теперь не раб – он манкурт стал,
Без роду и без племени.
Никто беднягу не искал.
Потерян он во времени…
Быть человеком перестал.
Он – чучело бездушное.
Зачем бы кто его спасал?
Людское в нем – наружное…
Одна лишь мать Найман-Ана,
Не примирившись с участью,
Постигшей сына, так, одна
Пошла, сомненьем мучаясь,
Его искать. Сказали ей,
Что манкурта, похожего
На сына, где-то средь степей
Встречали в дни погожие…
Верблюдов стадо охранял.
Но он – не он – неведомо.
Она пошла. Никто не знал.
Надеялась с победою
Вернуться, сына обретя,
К его пробиться памяти.
Путь, предстоящий – не пустяк.
Велела сердцу, лишь: веди!
Но в путь пустилась не одна,
На белой на верблюдице.
Акмая – молода, сильна!
Исправно служит – трудится!
Былую красоту храня,
В камзоле подпоясанном,
Приветствуя рожденье дня
С надеждой не напрасною
(Что белый подтверждал платок
На волосах седеющих),
Она взглянула на восток,
Румянцем жарким рдеющий…
Акмаю крепко обняла
Колени подогнувшую,
В седло взлетела, как стрела,
На солнышке блеснувшая…
Мелькнули так ни день, ни два –
Сплошь степи сарозекские…
Шла кругом к ночи голова…
Колодцы были редкими…
Вы где ж, заветные стада,
Манкуртом охраняемы?
Эх, встретить только б вас! Тогда
Случится, что желаемо!..
Ведь сердце матери, оно
Кричит среди молчания
И чует все, что суждено.
И верует отчаянно!
Пусть будет он, хоть инвалид,
Хоть без души, без памяти,
Но только б жив, а не убит,
А не смертельно раненый…
Она б тогда… О, толь ко б жив!..
Но вновь грызут сомнения…
Сын так силен был и красив!..
Ответом – возражения:
Что, если он теперь – не он,
А чучело безмозглое?
От человека отлучен,
Пленен степей безмолвием?
Ой, лучше, чтоб то был не он,
Чем ведать долю сынову
До старости. Надежды сон
Развеять ветром дымовым!..
Смириться: что ж, пусть умер сын…
Дожить, как есть. Как судится…
Но он из всех родных – один!
Пускай мечтанья сбудутся!
Бродя в противоборстве чувств,
Вдруг, за грядой пологою
Ей слышится знакомый хруст:
Так стадо многоногое
Колючки дергает, жует,
Пасется-насыщается.
Мать на верблюдице – вперёд!
Мчит вихрем, приближается…
Пасется стадо. Где ж пастух?
Быть должен где-то рядышком.
Увидела!.. Занялся дух!
Сейчас он вспомнит матушку!
Он с длинным посохом стоял,
За ним – верблюд с поклажею.
Пастух в руках повод держал.
Не шевельнулся даже он…
Взгляд равнодушный устремлен
На всадницу внезапную.
Ни что: ни боль, ни злость, ни сон
За сердце не царапнуло!..
Она ж узнала в тот же миг:
Он, он! Её кровиночка!
Но чувств ответных – никаких!
- Иди ж ко мне, мой сыночка!
А я ищу тебя кругом!
Все дни и ночи смешаны!
…И подкатился к горлу ком…
Всегда считалась сдержанной,
А тут все сразу поняла
И в плечи безучастные
Вцепилась крепко, как смола!..
Ужель совсем напрасными
Враз стали дерзкие мечты?
Надежды бесполезные?
- Я – мать твоя!- глаза – пусты.
И сердце – как железное!
Он резко сбросил руки с плеч,
На край другой отправился.
Верблюдов должен он стеречь,-
Пастух, как сторож – славился!
В рыданьях долго билась мать…
Но, все ж, собралась с силами:
Ведь повезло ж мне отыскать
Того, что так любила я!
Ведь как же сдаться мне судьбе,-
Ведь надо же попробовать
Пробиться, мой сынок, к тебе!
Несчастливы, знать, оба мы!..
Он, улыбаясь чуть, стоял.
Лишенный интереса взгляд
От глаз просящих ускользал,
Был происшедшему не рад…
- Садись, сынок, поговорим.-
На землю опустились. И
Она, о, счастье, рядом с ним!
Вновь вера возвратилась! –Ты,
Скажи мне, узнаешь меня?
Знакома ли хоть чуточку?
Он головой лишь покачал.
А мать, через минуточку:
- Скажи, а как тебя зовут?
- Я манкурт… – он ответил ей.-
Все время нахожусь я тут.
- Но, может, помнишь: кто ты? Чей?
И было видно: он хотел!
Старался даже, но не мог!
Ведь все имеет свой предел,
А человек – увы! – не Бог!
- Что сделали они с тобой!-
В отчаяньи шептала мать!
Качала горько головой,
Не в силах дрожь свою унять…
Ну, землю можно захватить,
Отнять богатство, жизнь саму,
Но взять – и памяти лишить –
Такое как принять уму?
О, господи, как ты внушил
Такое людям? Мало ль зла?
Как ты посмел, как разрешил
Творить ужасные дела?
Но, к счастью, все же поняла:
Не может ропот ей помочь.
Собраться с силами смогла,
Внушала сыну день и ночь:
Тебя зовут, сын, Жоломан.
Отец твой – храбрый Доненбай.
Национальностью – найман.
Как ты любил степной наш край!
Сынок, ты вспомни, как учил
Стрелять из лука твой отец,
Мальчонкой ты в седло вскочил
И пас верблюдов и овец…
Но ни одно из этих слов
Не пробудило интерес.
Был сын уже уйти готов.
И скоро бы во тьме исчез,
Но топот услыхал в ночи.
Жуань-жуан привез еду.
И мать шепнула: ты молчи!
Я в скорости опять приду!
Взяла б Акмаю под уздцы
И затерялась бы в стадах…
Спешила, чтоб в седло вскочить!
И, как на зло, заметил враг!
В овраге ночь пересидеть
Им повезло на этот раз.
Их, к счастью, не настигла смерть,
Но это, только лишь, сейчас…
На утро снова к сыну мать
Пришла, окликнув: Жоломан!
По имени пыталась звать,
Да, вот, беспамятства туман
Был плотен так – не одолеть.
Но, все ж, он голос услыхал.
Сознания густая сеть
Не дрогнула. Он – промолчал.
Она опять: ты – Жоломан.
Отец твой – храбрый Доненбай.
…Меж ними – будто океан!
Ты хоть всю жизнь его черпай!
Её заметили враги.
Помчались ей наперерез.
Вновь удалось уйти от них.
Акмая – чудо из чудес.
Враги, на место возвратясь,
Манкурта стали избивать.
Но, только клясть его – не клясть,-
А что с него, бедняги, взять?
- Она, мне говорила, мать…
Они пугать его: все врет!
А хочет шапку, мол, содрать!
Найманы – варварский народ!
Её поближе подпусти
И сразу не тяни, стреляй!
Не дай опять от стрел уйти!
Себя касаться не давай!
От слов тех парень посерел.
О боли память, знать, жива!
Схватил он лук с десятком стрел…
Умел стрелять! Она – права!
А мысли матери – все те ж:
Из рабства сына увести.
Её, хоть, на куски изрежь:
Спасти, любой ценой спасти!
- Мой Жоломан! Любимый сын!
Иди же, мать свою встречай!
Его верблюд стоит один…
В тот миг тревога и печаль
Смешались, путаясь, в груди,-
Заметить, все-таки, смогла
Как в полушаге, впереди
Сверкнула молнией стрела…
Да, выстрел тот смертельным был!..
Тут с головы упал платок
И белой птицей в небо взмыл,
Кричащей: не забудь, сынок,
Кто ты, чей ты, кто твой отец,
Ты – Жоломан, он – Доненбай!
Не забывай родных сердец,
Своих корней не забывай!
Летает птица до сих пор.
Людьми зовется Доненбай.
Лишь путника заметит взор –
Тот час к нему: « Не забывай!
Не забывай ни речь свою,
Ни огонек в родном окне,
Ни песни, что в семье поют,
Любовь свою: внутри и вне…»
…Найман-Ана в земле лежит,
Дом обретя навеки свой…
Зовут его «Ана-Бейит»» -
Иль Материнский упокой…
.................................................
* надевание шири - название этой страшной "процедуры"
