Девяностые

Сейчас вспоминая то время,

я вижу маленькую ракушку,

которую когда-то нашёл в депрессивном февральском лесу -

нормальная жизнь осталась в залежах прошлого,

где-то там далеко до нашей эры,

за миллиарды лет до Братьев Стругацких.

 

В девяностые

люди знали меня и в тоже время не знали,

женщины глядели и не замечали меня вовсе,

даже мать на меня смотрела

и видела кого-то совсем другого.

 

Единственный

кому было не всё равно - мой отец,

похороненный в подзолистом грунте Хабаровского края,

в чьей мурлыкающей тайге

амурские тигры до сих пор играют

окаменелостями тяжёлых кайнозойских моллюсков.

 

Я открывал и закрывал в одиночестве книги,

листал гепатитные пожелтевшие журналы

"Техника молодёжи" и "Знание - сила",

которые оставили после себя, сгинувшие в районе Проксимы,

ископаемые социалистические космонавты.

 

Может поэтому я и полюбил

острова Неизвестной Новой Зеландии,

где можно было свесить ноги в бесконечность

и с ностальгией наблюдать за отходом

фотонных кораблей советского человечества.

 

Тебе скучно - нет, почти не скучно.

Тебе страшно - нет, уже не страшно:

страшно было только в первое время,

когда, оставшись один, я начал замечать свою смерть,

сидящую со мной рядом за библиотечною книгой.

 

Все кому я верил, давно улетели,

кто на Альфу Центавра, кто к созвездию Лиры:

все девяностые года прошлого века,

сидя на самом краю новозеландского обрыва

я болтал инфантильно ногами, провожая

их фотонные реликтовые корабли.

 

Кто знает, сколько сотен лет нужно лететь,

чтобы увидеть свет в конце тоннеля - звезду,

более гостеприимную чем наше Солнце,

для всех кто отчалил в полном отчаянье

от глиняной империи СССР.