Я переливаюсь на свету оттенками красного — от жгучего чили до терпкого сливового, от глубокого винного до приторной малины, — совсем не нагреваюсь под прозрачными лучами солнца, и едва помню, что такое тепло. Случайно встаю на ребро и, подобно монете фокусника, качусь вниз, запинаясь о колючие обломки горной породы. Один из трамплинов особенно крут. Падая с него, я ощущаю, как душа замирает где-то под облаками, высоко над вершинами Хамар-Дабана, не успевая за мной.

 

Есть ли у меня душа?

 

Мир переворачивается столь стремительно, что я путаю запад и восток, не различаю больше неба и земли, не знаю, ласков или хлёсток ветер, подталкивающий меня в бок — слева или справа.

 

Я была частью целого. Огромного, сильного, пугающего и... растерянного. Помню рокочущий голос, отвыкший от речи и мягкости. Гул из жаркой гортани произносит слова о любви и гнезде, называет хрупкую девушку центром мира, ветром под крыльями, жаром его огня. Её ладони невесомо гладят ноздри, выпускающие струйки сероватого дыма, глаза мерцают, отражая предзакатное небо, а ноги переступают по гранитному крошеву, словно по шёлковому сумаху.

 

Я — нежная чешуйка дракона с самого уязвимого местечка под крылом. Оттуда, где лучше всего слышны удары влюблённого сердца. Чудовищный коготь вонзается рядом, и я беззвучно кричу, с болью покидая кусочек шкуры, на котором была тысячи лет. Мир без сердечных ритмов холоден и пугающе тих. Девичья ладонь сжимает крепко. Ощущаю, как впиваюсь в неё острыми гранями, и умываюсь каплями крови, словно кипящей от злости — но разве я в чём-то виновата?

 

Голос её звенит фальшиво и льдисто, воспевая бесценный дар. Ласка её холоднее северных зим, любовь — темнее полярной ночи. В ухоженных руках немного силы, но в большей нет нужды. Достаточно легко размахнуться и бросить меня вниз, вытирая слёзы — нет, не растаял иней, то горечь досады.

 

В правильных сказках драконы знают сотни заклинаний и стерегут клады, собирая золотые монеты, на которых от древности стирается чеканка; затупившееся с годами оружие необычной ковки; фолианты и свитки, написанные забытыми мудрецами, и драгоценные камни в цвет чешуи — так принято. Этому змею подошёл бы рубин, но... Он родился там, где никто не писал сказок и не мечтал о знаниях, а люди не умели любить даром.

 

Я — ничтожная чешуйка, недостойная быть украшением на изящной шее возлюбленной нищего ящера.

 

Есть ли у меня душа?

 

*Сумах — односторонний безворсовый ковер, большой по размеру и подходящий даже для земляных полов из-за особой изнанки; из шерсти или шелка.