Возрождение

Серое. Зыбкое. Пустое… Странный город. Ни домов, ни улиц, песок, скалы… Очень тяжело идти. Песок держит, затягивает и успокаивает, внушает безразличие и отрешённость.

 

Она блуждает здесь, в городе безвременья. Такая же пыль, как и всё вокруг. Бесцельно, бесчувственно, лишь потому, что есть и не может не быть. Тень среди теней, обречённых на вечность и нелюбовь.

 

 

 

— АААА!!!! — она орала так, что трещали перепонки у копошившихся рядом врачей, а стены, ободранные и грязные, с наслаждением хватали крики и швыряли обратно в судорожное тело, будто хотели взорвать его.

 

 

 

Она ничего не слышала, только помнила, что надо идти дальше. Дальше будет больнее. Но там, за пределом боли, ждёт он. И у него никого нет. Только она. Она и он. И боль на двоих.

 

 

 

Врачи как-то пытались помочь. Пытались вытащить хотя бы одного из них. Но эти двое смертельной хваткой держали друг друга. Можно было или спасти обоих, или убить.

 

 

 

Когда-то здесь летали бабочки, росли сосны, щебетали минуты, водопады дней, лет ...

 

А потом время сбежало, засыпав песком, пылью… Она брела, брела ещё на что-то, возможно, надеясь. Она, где-то глубоко-глубоко внутри своей оболочки, помнила, что кому-то нужна. Помнить давалось тяжелее, чем идти.

 

 

 

— Господи! Если мне так больно, то каково же ему! Помоги ему, помоги, — повторяла она, уже без сил, без дыхания, но упрямо цепляясь за мокрые от крови простыни, воздух, надежды…

 

 

 

— Подождите. Сейчас …ещё чуть-чуть… ещё чу… — бумажный воздух сожрал слова.

 

 

 

Перед ней были руки. В руках — он. Синий, мёртвый… Она ничего не понимала, только страх и пустота. А вокруг — песок, пыль, безвременье. Она уходила.

 

 

 

Люди… Белые… в масках… чёткие движения, настороженно-сосредоточенные взгляды и жрущая всё тишина.

 

 

— Держи крепче… зажим… около двух литров… откачайте из лёгких… кислород…, — пресные субтитры, красными скальпелями по чёрной странице. Всё.

 

 

 

Он сидел на сером песке и отчаянно вертел головой: вправо-влево, вправо-влево. Странно, — пронеслось в голове, — странно. Она должна быть рядом. Без неё никак.

 

Он пошевелил одной ногой, другой — работают. Покрутил руками — всё в порядке. Попробовал встать. Получилось, правда пришлось потрудиться — инструкции по управлению ногами не было, как впрочем и по остальным частям тела. Приходилось знакомиться с собой быстро, методом тыка.

 

Постоял, потопал, похлопал, пытаясь хоть как-то скоординировать себя.

 

— Надо идти. Найти её и быстро. Я опаздываю, — мысли в его голове носились сами по себе и разрешения не спрашивали. Они толкали вперёд, гнали, указывали направление.

 

Он сделал шаг, второй, ещё и… побежал, побежал, разбрасывая мёртвую пыль, задыхаясь от боли и одиночества.

 

 

 

Прислонившись спиной к холодным скалам она сидела тихо, с обречённостью животного, которого ведут на бойню. Это была даже не тень, а слабый вдох -выдох, едва заметный, почти холодный. Идти было некуда да и не за чем. Он, точнее его мёртвое тело, остался там, за песками и скалами. А ей туда не надо. Ей никуда не надо. Да её, собственно, и нет, почти нет…

 

 

 

Он ни разу её не видел. Ему не знаком её запах. Но он из мириад звуков может узнать её голос и голос её сердца. И он слушал. Летел над песками безвременья и слушал. Слушал так, как умеют слушать акустики на подлодках в не нейтральных водах, когда их запеленговали, до крови из ушей, за пределом возможностей и понимания.

 

 

Много дней она хранила его покой и жизнь. А теперь исчезла. Просто взяла и исчезла? Нет, такого быть не могло. И он точно чувствовал, что она жива… пока ещё жива… и как долго она будет жить зависит теперь только от него.

 

Страшно. Ему так страшно, что хочется зарыться в песок и плакать, звать на помощь, орать, раздирая воздух, разметая этот проклятый песок. Орать и орать, пока хватит сил, пока не лопнут лёгкие и не разлетится всё его маленькое тельце, превращаясь в такой же серый и мёртвый песок, который пугал и затягивал.

 

И он, до рези в лёгких, втянул песочную пыль, захлебнулся её мертвечиной и с ожесточением, ненавистью и любовью заорал, выплёвывая кровавые сгустки страха.

 

 

 

То, что когда-то было человеком, теперь превращалось в песок, безликий, безразличный, собиравший в себя всех, кто когда либо попадал в город серости и пустоты, непреодолимый, безграничный, безвременный и вечный. Маленький песочный холмик… Один из… Очень скоро не станет и его. Разметёт, растащит, как падальщики объедки, развеет ветер, размоют слёзы… Тишина. Покой. Пропасть…

 

Пока ещё слабый, неровный, даже жалкий звук, опускался на серый город. Настойчиво, уверенно, сильнее и сильнее… Пока только несколько пылинок испуганно отползли и заметались, предчувствуя что-то… Но это пока… Звук приближался, накрывал, разрушал…

 

 

 

— Ого! Да он настоящий богатырь! Ты посмотри, посмотри… Да открой ты, дурёха, глаза. Ты слышишь? Слышишь? Как орёт-то, песня да и только. А какой огромный! Знаешь, сколько весит твой красавец.? Не знаешь… Да открой ты глаза. Вот ведь не нормальная…

 

 

Я открываю глаза… Мне страшно. Не понимаю, как я оказалась здесь… Вокруг много людей. Ааа, это же врачи, врачи… Они улыбаются и плачут. Я тоже плачу. Ещё не понимаю, почему, но мне легко и светло. Кто-то добрый гладит по голове, согревает изнутри и шепчет на ухо ласково и заботливо.

 

 

— Да покажите вы ей наконец его! Эта ж блаженная нам всю больницу разнесёт. Чего ты плачешь, а? Смотри — во!

 

 

Я вижу протянутые ко мне руки. Они держат тебя. Маленького, ещё синюшного цвета, но живого… живого… и ты орёшь, орёшь! Боже, как же громко ты орёшь! Я готова слушать эту песню бесконечно.

 

 

Мы встретились. Я прижимаю тебя осторожно и навсегда. Мы рассматриваем друг друга. А врачи радуются, как дети, недоумевают, говорят — чудо. Да и пусть.

 

Мы-то с тобой знаем, почему и как смогли выжить… сынок…