Разные характеры

Левыкин Вячеслав

Вячеслав Левыкин

Разные характеры

Как двое любовников близко лежат,

Ещё не отдавшись друг другу,

За окнами в долгом закате дрожат

Дорога и речка за лугом.

Тропинка теряется в запахе ржи,

А цвет васильков в поднебесье.

Когда она просит, ты ей расскажи

О смешанном лиственном лесе.

Любовь, что пожар, где сгорает один.

Другой, становясь непокорным,

Как свет городской в отраженье витрин,

Всегда необычен и вздорен.

Калитку он смазал, теперь не скрипит,

И вроде возился недолго.

Послушаем, что он наговорит,

Глазея на флоксы без толку:

«Кто должен сломить тебя ради любви,

Прославить в веках и потомках,

Чтоб сын или дочь со здоровьем в крови

Свой род не вели на обломках?»

Каков? От природы тщеславия полн,

Как зёрна без плевен и пыли.

Такой жизнелюб создаёт свой закон,

Чтоб люди в дни тягот не ныли.

Неделя промчалась, пора уезжать

Им в город, неся к электричке,

Что в банках успели замариновать:

Чеснок, патиссоны, лисички.

И листья смородины в сумке лежат,

Ещё и укроп, и петрушка,

А томик стихов между ними зажат,

Как лесом рассветным опушка.

Но воздух столичный пропитан насквозь

Горячим асфальтом и газом.

Они в двух концах проживают и врозь,

О браке не думал ни разу.

Она поняла, что мешает ему,

Что он уже вовсе не рядом.

Махнула рукой и в прохладную тьму

Спустилась «Охотного ряда».

По-старому станцию вечно завала,

Хотя когда новым назвали,

Она в класс шестой ещё только пошла,

Но помнит до центра трамваи.

Как время бежит! Оглянуться не смей,

А то от тоски онемеешь.

На старые улицы грустно глазей,

Пока их богатством владеешь.

Осталась вдали, как дорога в поля,

Дроздов перепалка шальная,

Где поздней грозы потемнели края

И молния бьёт ножевая.

Он в доме своём, он приёмник включил

И слушает вести земные,

И чайник на кухне уже вскипятил,

Заботы забыв остальные.

Сейчас он актрисе одной позвонит,

А вечером будет в театре.

Сентябрь на премьеры всегда даровит

У нас, как весна на Монмартре.

А после спектакля в один ресторан

Помчатся, где кормят прилично,

Не опустошают до дырки карман

С милицией, будто с поличным

Поймав злоумышленника платежа,-

Взаймы можно взять у собратьев.

Над кем-то смеются, совсем не тужа

О завтрашнем дне и зарплате.

Поедет с актрисами ночью кутить,

Бренчать на отменной гитаре,

Старинных романсов листву ворошить

И будет, конечно, в ударе.

А как же другая, с которой он жил

На даче три целых недели,

А утром расстался и не позвонил?

Недавно делился постелью.

Покинем его и вдогонку за ней,

Чтоб жизнь её знать досконально.

Она была замужем, но без детей.

Не страшно и нетривиально.

Уже у нас много подобных семей,

Живущих по принятой мерке.

Где брак по расчёту, там ночь у дверей

Звездой бриллиантной не меркнет.

Её муж любил. Ну а как же она?

Скорее всего не любила.

Но вот же поди ты – до гроба нужна,

Чтоб мучила и погубила…

Не будем, не стоит о том рассуждать,

Что нас не касается вовсе.

Внешторговцу вообще не привыкать

Собраться минут так за восемь.

Маршруты полётов его далеки,

Всё больше заветные страны.

Замечу, попасть мне туда не с руки –

Не хватит анкетных данных.

Итак, наш «купец» собирался без слов:

Спросил бы воды хоть напиться!

Так нет же, он, право, совсем не таков, -

Под сорок не переродиться.

Характерец держит, вот чёрт бы побрал!

Побил бы ремнём, взял бы силой…

В дорогу задумчиво поцеловал,

Притом называя вновь милой.

Она ему: дескать, с подругой была,

На киностудии с которой

Работала раньше, на даче жила,

Боялись, что влезут к ним воры.

Соседку ограбили, всё унесли –

И коврик, и даже все книги,

А сторож-пропойца цедил сквозь усы:

«У вас буржуазные сдвиги…»

Супруг улыбается: «Вспомнил её,

Чуть рыженькая и косовата».

Открыл дипломат, в целлофанах бельё

И баночка с импортной ватой,

Чтоб в уши закладывать от высоты.

В дверь вышел и в лифте спустился.

У них отношения так непросты,

Что каждый бы им удивился.

Я осень такую не видел давно –

И жарко, и душно, как летом.

Она в приоткрытое смотрит окно,

А шторы колеблются ветром.

В машину полез, пристегнулся ремнём

И в аэропорт уж помчался.

Хозяйством заняться? Гори всё огнём!

Откуда такой ей достался?

Включить телевизор, весь вечер смотреть

Тридцатых годов киноленту?

В постель завалиться, как дуре, реветь

О прошлых и пылких моментах?

И, кофе сварив, зачиталась она,

Но позже закладку вложила,

А в небе всходила большая луна –

Полнолунием удружила.

Любовник приснился, подруга ещё,

Та рыженькая, что с косинкой,

Они отдавались, с укусом плечо

Поплыло в глазах под сурдинку…

Ей спать расхотелось, взялась за роман

О жизни грузинских абреков.

Под утро над парком сгустился туман,

Скрывая построек огрехи.

Забыться легко, когда хочется спать,

Нет силы бороться с зевотой,

И строчки сливаются, не прочитать,

Теперь не спешить на работу.

Привозит ей муж, что ей нужно в семью

Из Франции или Канады,

А на дальнейшее свет не пролью,

Скажу, что достаток изрядный.

Она наработала стаж в десять лет

И в доме не стала обузой,

Профком драматургов ей выдал билет

О творческой жизни в союзе.

Две пьесы поставлены. Что ей тужить?

Но в провинциальных театрах.

Работая, связи могла сохранить.

Теперь не пробьёшь без затраты

Последнюю пьесу о горькой судьбе,

Об эмансипации женской.

Главрежам хоть чёрт заиграй на трубе:

«Пиши для покойной Марецкой…»

Смеются, но грудь норовят ущипнуть,

Подчас назначают свиданья.

Им лишь бы своей стариною тряхнуть,

Импотенцией назиданья.

Очнулась она, различая во сне

Далёкий немыслимый грохот.

Должно быть, осенней грозой в вышине

Разбужена? Что там за всполох?

Но вроде не капает, сверху не льёт.

Так что же тогда садануло?

А ветер в деревьях гудит и поёт,

Балконную дверь распахнуло.

Потом, на другой день, узнает она

О газе и трубах сгоревших

На ул. Бирюзова и как до темна

На «скорых» везли обгоревших

Жильцов двух подъездов и трёх этажей.

А ветер пожар раздувает.

Пожарники зло матерят слесарей.

Глазея, толпа наседает.

Вот зрелище страха и образ чумы,

Как пир любопытных сограждан.

Но им, погорельцам, теперь до сумы

Один шаг,- случается с каждым.

Всех вывезли, дали на время жильё,

В одно общежитие сунув,

Со временем боль зарастает быльём…

В толпе посудачив, забудут.

Натальей Петровной её назовём,

По отчеству вдруг величая,

Отмечу, что часто встречались вдвоём,

Допустим, за чашечкой чая

В кругу литераторов, где-то ещё,

Наверное, у журналистов.

Друг друга поддерживали горячо

При спорах седых моралистов.

Не то чтоб умна, но природа сполна

Её наградила по праву

Взволнованностью, и не её вина

Иметь твёрдость женского нрава.

Сказать, что добра, да куда там добра,

Так мужем своим верховодя.

Запоем читала порой до утра,

Судила сама не по моде.

Когда бы не друг мой, любовник её,

С ума и меня бы сводила.

А так, как рапиры самой остриё,

Дистанция нас разводила.

Андрей Николаевич и ноготка

Её бы, наверно, не стоил,

Но сказано ведь: наша жизнь коротка,

Любовь - не цветы на обоях.

Родная Москва, как же нам не ценить

Проспектов широких и гулких,

Где можно вдвоём до восхода бродить,

Стуча каблуками в проулках.

Она этой осенью в золоте вся -

Деревья, церквушки и крыши.

От ночи прохладной сырая земля,

Асфальт от тепла неостывший.

А листья кружатся и падают вниз,

Слегка задевая прохожих.

То ветром подхваченные на карниз,

То в воздухе стаи умножат

Шальных воробьёв, городских голубей.

Летите, крылатые листья!

Охапки огня побросав у дверей,

Вам сердцем к стеклу прилепиться.

Есть много красивых других городов,

Но тянет обратно в столицу.

Рождённые в пору военных годов

Обязаны ей поклониться

За мощь государства, за то, что тогда

Сумела победно рвануться

В другие захваченные города

И слёзами не захлебнуться.

Европа была и восток не забыт,

Задумчивость в лицах осталась.

Радушье и гнев, новостройки и быт,

В окраины поразбежалась.

Растёт не по дням, а уже по часам.

Куда ж ты, родная столица?

Поближе к полям и зелёным лесам?

Зачем тебе так торопиться?

Проехать в конец из другого конца,

Как в шторм встать под брызги в матроске.

А тень от Бульварного, видно, кольца,

Нам станет стеною Кремлёвской.

В метро толчея, в магазинах шаром

Кати не кати, но без мяса

Уйдёшь налегке и с разинутым ртом –

И где ж они эти колбасы?

Я в праздники предпочитаю ходить

К гостям и ценить хлебосольство,

Как женской любви пироги возносить

И качество водки «Посольской».

Венгерским салями украшенный стол

И финское масло в маслёнках.

Фуршет ля фуршет! Хлопнем рюмку об пол

На счастье, везло чтоб с пелёнок!

Нехватка продуктов – не все пустяки.

Когда анекдот не стареет,

В застольях в почёте всегда остряки:

«духовная пища важнее».

С тоской понимаем потери страны,

То неурожай, то холера

Под Астраханью – овощей лишены,

Уже принимаются меры.

Подсобным хозяйствам настала пора,

Участкам на дачах и соткам,

Где трудятся с вечера и до утра

Над яблоневым самородком.

Трясутся над каждым засохшим кустом

И точат напильником тяпки,

А водку закусывают огурцом,

Чтоб сорван был свеженьким с грядки.

Опять бесконечная тяга к земле,

Присущая русским от дедов.

Готовы, как встарь, поклоняться золе,

Навозу и нужным советам.

Я верю в таких, видно, сам я таков,

Когда собираю малину

И думаю, как без причуд докторов

Простуду от лёгких отрину.

Вернёмся к героям, ведь главная вещь,

Что значат они для поэмы.

Как ветер ни буйствуй, друзьям ни перечь,

Везде однозначность дилеммы.

Живут, как хотят, по законам своим

И меркам, готовым в природе.

За это мы их, разозлясь, не корим,

А только руками разводим.

Ведь я не о нём или даже о ней

Сказать по-другому не смею,

Уж как ни лукавствуй и как ни смелей,

А только пожнёшь, что посеют.

Я как-то обмолвился, будто ногтя

Её он почти не достоин,

Так это, читатель, листвы трепотня,

Достоин, уж будьте покоен.

Во всём и везде, на чужой если глаз,

Друг другу достались в подарок.

Но так не бывает, один всего раз

Я видел счастливую пару.

Он гнёт свою мысль, будто ветер в лесу

Гнёт с силой дугою осину.

К какому разряду его отнесу,

Когда трезвым взглядом окину?

Но если дожди начались за окном,

За письменный стол он садился.

Хоть перевернись вокруг вверх дном

Вся жизнь, он над прозой возился.

Писал о вчерашнем и будущем дне,

О слякоти и чернозёме,

О горьких обидах, обычной вине,

О рощах, витающих в дрёме.

О ней он писал, о тиранстве её,

Придумав не очень-то много,

О том, что в полях золотится жнивьё

И сдвинута шапка у стога.

Работал, как мог бы работать и раб,

И пахарь, и чернорабочий.

Он сам понимал, в чём силён, а в чём слаб

От всех запятых до двухточий.

И надо сказать, что порой хороши

Рассказы его получались.

Талант или поиск пытливой души?

Синицы в них в стёкла стучались

И вьюга слепила глаза в полутьме,

И кто-то с любимой прощался,

А фиксы тому подходили шпане,

Который в «малину» впускался.

Она его видеть, конечно, должна

И так рассказать о разлуке,

Чтоб он ощутил всё и принял сполна,

И взял бы такой на поруки,

Какой она есть. Все сомненья в душе

И на сердце в сторону сдвинув,

Он встал бы, как бог, на её рубеже,

Наветы о прошлом отринув.

Все сроки прошли… Она наверняка

Уверена: будет ребёнок.

Пока ещё ноша в утробе легка,

Еще далеко до пеленок.

Она рассуждала: с ребёнком теперь

Я жизнь на земле продлеваю

И ходом событий повелеваю,

Я радости знаю и горечь потерь.

В крови его будут и жар наш, и сплав,

Так каждая женщина хочет.

И я научусь, не доев, не доспав,

На крик его вскакивать ночью.

Умру же когда, мне закроет глаза,

Я долго ему стану сниться.

Стучать в его дверь и проситься,

Как ветер, на все говорить голоса.

Инстинкт продолжения рода, любовь,

Как штемпель на марке гашеной?

Чтоб ни было – хмурит задумчиво бровь

И твёрдо стоит на решённом.

Она так желает, а он ничего

Об этом не знал и не ведал.

Всё бился над стилем главы речевой

И образом театроведа.

Уже и зима ко двору подошла,

Снег выпал, забыв про анналы.

Теперь сама жизнь их к черте подвела,

С которой поэму начал я.

Твердил с первой строчки, но всё ж наблюдал,

Какою развязкой ответят

Два разных характера, и призывал

В свидетели: шелест и ветер,

Деревья и травы, листву и луну,

Небесных светил направленья…

Теперь их две жизни смешались в одну,

Наметив судьбы продолженье.

Банально? Постойте с разгона судить,

Последнее слово за жизнью.

Нет в мире такой укоризны,

Чтоб подвиг её очернить!

Она родила, никому не сказав,

Без лишнего шума и грома.

В апрель новорожденного запеленав,

Покинула стены роддома.

От мужа ушла, поселилась вдали

От центра и лязга трамваев.

Свистели под вечер дитю соловьи,

Закатами горла продраив.

Июнь наступил, зеленели поля,

Река с облаками играла.

Того и гляди зацветут тополя,

А комнатка подорожала.

От бывшего мужа Андрей разузнал

Подробности, тот чуть не плакал,

Такси или частника тут же поймал,

Не знаю, кого друг сосватал

Тащиться в Малаховку. Ночью он к ней

Явился, а утром на дачу

С дитём укатили: так дело верней

Решать однозначно задачу.

Полгода прошло. Как-то видел их раз –

Смеются, твердят о младенце.

А значит, на этом закончу рассказ,

Как шафер, надев полотенце.

Я на пять лет поэму отложил,

Застигнут был житейскими делами.

И в этом вред себе лишь причинил,

Дни творчества оставив за плечами.

Мои герои жили без меня

И без меня на пять лет постарели.

Когда я вышел закалённым из огня,

Увидел, в чём они поднаторели.

Она ушла в заботы о семье,

Он стал уже известным новеллистом.

Рассказывал о нас и о себе,

И об осеннем утре мглистом.

О нём в домах всё больше толки шли,

Его читать привыкли горожане,

Его манеру в термин обрекли,

И книги на прилавках не лежали.

Она на жизнь любовь перенесла

И плакала, когда сын простужался.

Так всё теперь в ней вызывало жалость,

И в этом сила женщины была.

Жизнь приняла немыслимый разбег!

А я спешу по старым закоулкам,

Со всеми вместе доживаю век

И счастлив от ночных прогулок.