Мой друг Ваткин С.М.
несколько часов назад знакомила вас с поэтом Марковской Светланой.
Познакомила такая да и отправилась дальше ее читать.
Да. И открыла для себя Марковскую прозаика (про заек)
Ну, вот.
То, что я здесь кинула - это самое начало цикла про Ваткина.
На мой вкус просто изюм и тельно, да.
Читайте. Если интересно продолжение - ищите на стихире.
Светлана Марковская, а на странице нее есть раздел "Мой друг Ваткин"
Там еще есть проза и уйма стихов.
Никто не дает Ваткину
Ваткин, он, конечно, поэт. Кто у нас не поэт? И вид у него такой, вполне малахольный, бормочет что-то, глаза заводит.
Костя говорит, что глаз у Ваткина ходит-ходит внутри головы по орбите, потом возвращается, глянет на мир, опять закатится. А внутри головы он, глаз этот, как раз стихи и читает. Там они у него развешаны, как баннеры…
Где-то на этих баннерах Ваткин и находит всякую гражданскую лирику. Что, как говорит Костя, свидетельствует о том, что у Ваткина есть позиция.
Позиция у Ваткина есть, а вот денег – нет. Стихи свои он публикует в толстых тетрадях. Один год – одна тетрадь. Всего тетрадей 26. Хотя лет Ваткину – 32. Просто первые шесть лет он стихи не записывал.
Поэтический стиль у Ваткина своеобразный. Им он нас мордует каждую пьянку. Любой его стих содержит императив: «Дайте!» - «Дайте мне лиру!», «Дайте мне нож перочинный!», «Дайте мне знамя!». Дайте, дайте… Костя говорит: «Чего ты, Ваткин, как побирушка?» Ваткин объясняет, что «таков канон». Этого никто понять не может.
Девушки у Ваткина нет. Что никого не удивляет. Хотя, Костя рассказывал, что однажды они с Ваткиным собрались выпить. Взяли пива. Сели. А тут зашла Костина соседка. Ей вежливо предложили тоже. Она сначала ломалась, потом выпила двухлитровый пластиковый баллон и ушла. Костя рассчитывал, что Ваткин пойдет за ней. А он, недопивший, написал стих, полный гнева и обиды:
«Я бы этих пивососов,
Дайте мне вина!
Опускал вместо насосов
В ямы для говна!»
Еще у Ваткина есть мама. Костя говорит, что большую часть жизни она провела в дурдоме. Сейчас мама Ваткина в четвертый раз переписывает от руки «Войну и мир». Зовут ее, как ни странно, Софья Андреевна. Костя говорит, что это совпадение и определило безумие. Про папу Ваткина ничего не известно. Но, в любом случае, спасибо ему за его фамилию. Костя говорит, что первым стихотворением Ваткина было «Дайте мне папу!» Никто Ваткину ничего не дает…
Жестокий и холодный человек Костя
Костя – жестокий и холодный человек. Об этом Ваткин заявил ему не в бровь, а в глаз на пьянке, посвященной 7 ноября.
Когда все окончательно запутались с новыми праздниками, пришел Полуэктов, друг Костиной юности. Его жена Ольга, обозвала Полуэктова идиотом, и уехала к маме, в столицу европейского государства – город Киев. А чего уж Полуэктов – идиот? Он, единственный из нас окончил библиотечный техникум. А это тебе не банальный МИФИ, как у Кости с Ваткиным, не МГУ, как у меня.
Короче, Полуэктов сказал: «Друзья! Добро пожаловать ко мне, в наукоград Королев на празднование дня Великой Октябрьской революции!» Мы поехали на станцию Подлипки – Дачные, потом пешком совсем чуть-чуть. Дом у Полуэктова как дом – хрущевка, третий этаж, санузел совместный. Комнат – две.
Полуэктов сразу сказал: «Закуска, чур, ваша!» Мы принесли, конечно. А заодно и выпивку, а заодно и музыку. Во-первых «Rolling stones», во-вторых «Doors». Ваткин, такой оригинал, Надежду Кадышеву и ансамбль «Золотое кольцо».
Но ладно б только это! Ваткин пришел с мамой. Потому что Софью Андреевну Ваткину не всякий раз дома одну оставишь. И Костя, как друг Ваткина, мог бы это понять и заткнуться. А он прямо после первого тоста начал вольный пересказ одного произведения Л.Н. Толстого, из книжки для детей, в котором, помнишь, дедушку старого за печкой держат, и еду ему не жуют? А Софья Андреевна при упоминании о зеркале русской революции графе Толстом вся пятнами пошла, задышала тяжело, в эпилептический припадок упала и всю пьянку нам омрачила.
Вот тут-то Ваткин и сказал: «А ты, Костя, все же – жестокий и холодный человек! И басню эту воспроизводил с одной целью – показать, что я не забочусь о матери. А я - забочусь! Вот и в свет вывел, чтоб ей дома не скучать». Косте стало стыдно, потому что Ваткин - хороший сын, это общеизвестно. Если бы Костина мама сошла с ума, он бы этого не стал терпеть ни минуты. Прав Ваткин – жестокий и холодный человек Костя.
Слово о киселе
Куда не кинь – везде сначала было слово. Вот и там, в кафешке, все началось с того, что Ваткин напросился читать нам новые стихи.
Правда, это только так говорится, что новые. Ничего нового Ваткин никогда в жизни не напишет. Но мы его не за это любим. За что, кстати, тоже еще надо выяснить.
В общем, Ваткин как всегда начал громко декламировать:
Дайте рабочим – заводы!
Дайте крестьянам земли!
Дайте свободу народам!
А морякам - корабли!..
Официант поинтересовался про что-нибудь еще. Костя спросил, какие есть горячие напитки. Официант сказал, что чай-кофе. Вот тут Ваткин и встрял со своим: «А еще какие-нибудь – есть?» Официант озадачился: «А какие еще бывают?» А Костя сказал: «Ну, например, кисель…» Официант сказал, что чего нет, того нет…
А Ваткина тут же на экспромт пробило:
Дайте кисель человеку!
Дайте дояркам – коров!
Дайте больному аптеку!
Дайте бездомному кров!..
Как уж там получилось, что они потом окно в этом кафе разбили, и сбежали, украв металлический поднос, не знаю. Я ушла сразу, после киселя.
Костя сказал, что лучшей фразой Ваткина, написанной в тот вечер, считает: «Дайте ладоням – мозоли!» Потому что только их и дали, это когда они мыли 14-е отделение милиции. Ведь это только советские бегуны, олимпийские чемпионы могут убежать с металлическим подносом от милицейского УАЗика. А гуманитарии не могут. А поскольку денег у гуманитариев нет даже на то, чтобы заплатить штраф, то пришлось согласиться на исправительно-трудовые работы.
Справедливости ради, стоит сказать, что мозоли у Ваткина были больше, чем у Кости, так как он еще и подметал территорию возле милиции, метлой, сделанной из бывшего транспаранта и березовых прутьев.
Пуговицы
Софья Андреевна Ваткина в девичестве была Худякова. Информация эта абсолютно бесполезная, хотя Полуэктов на ее базе вывел невнятную теорию о влиянии фамилии на подсознание. А Костя сказал, что дело тут во внешних признаках, что Софья Андреевна «хоть и худая, но какая-то ватная».
Она сумасшедшая, что уже давно никого не смущает – Ваткин привык, а мы даже гордимся, ну много ли у вас знакомых настоящих сумасшедших?
Все свободное время, а у Софьи Андреевны другого-то и нет, она переписывает от руки произведения Л.Н. Толстого с затрепанного Полного Собрания Сочинений. Включая и тексты, написанные графом на французском. Разумны у Софьи Андреевны только рефлексы.
На связь с внешним миром она выходит изредка. Во всех (двух) случаях выманить ее можно двумя же способами – музыкой и пуговицами. Музык тоже - ровно две. Песня «Мгновения» из кино про Штирлица выводит Софью Андреевну из блаженного ее грогги, при первых же тактах она замирает столбиком, становясь похожей на суслика у норы. Так и стоит – от первого мгновенья, до последнего… Вторую песню она поет сама, и взгляд ее в этот момент почти осмысленный. Русская-народная песня «Ах, пчелочка златая, ну что же ты жужжишь..» Голос у нее тоненький, но в том месте, где «а сладкие, медовые, а титечки у ей…» он как-то крепнет и становится даже игривым.
Костя говорит, что именно этой песней Софья Андреевна реализует заповеданное Львом Толстым опрощение и связь с крестьянством.
А вот пуговицы… Она просто не может смотреть спокойно на пуговицы. Она их ест.
Ваткин объясняет эту страсть тем, что за годы пребывания в разных психлечебницах она усвоила крепко одно – круглое надо глотать. Пуговицы напоминают ей таблетки.
Когда приходишь к Ваткину, он прямо с порога предупреждает, что «одежду из поля зрения не выпускать», поэтому никто не раздевается в прихожей.
Видя пуговицы, мать Ваткина становится хищной. У нее как-то особенно горят глаза, руки начинают мелко двигаться, она почесывается и шумно дышит. Видели, как кот охотится за голубем?
Отвлечь ее можно только показав «Анну Каренину» или лучше «Войну и мир». Тогда она как бы спохватывается и бежит в свою комнату переписывать.
А так-то она недокучливая, Софья Андреевна Ваткина. Другое дело, что нам никогда не попасть в пределы ее внутреннего мира. Ну так не очень-то и хочется.
Конфуз с пуговицами все же случился. Ваткин познакомился с издателем литературного альманаха. И очень рассчитывал, что это поможет ему опубликовать стихи. «Хотя бы один раз», рассуждал он реалистично. Издателя он заманил домой, под предлогом выпить. Ну и ознакомиться с материалом.
Издатель пришел, внушительный, как небоскреб. Ваткин был до того возбужден и преисполнен томительным ожиданием, что как-то не обратил внимания, что пальто издателя – роскошное и оливковое – снабжено двумя рядами пуговиц, гладких и блестящих, как пиастры. И по четыре штуки еще на рукавах. Пуговицы тоже были оливковыми, и даже непонятно, почему Костя назвал это великолепие «цветом молодого говна».
Ваткин поил издателя коньяком, купленным, кстати, мною, и на взятку, читал ему бесконечное свое «Дайте…», издатель пил и благосклонно кивал большой головой. Видать в поэзии этот человек понимал не сильно, поэтому вышел он в прихожую, держа в руках толстую тетрадь стихов нашего товарища.
Ваткин потом говорил, что издатель был готов опубликовать все 26 тетрадей, все фактически его творческое наследие. Врет, конечно. Потому что Ваткин не Пушкин. Далеко.
А в прихожей издателя ждало обесчещенное пальто. Издатель спросил «в чем дело», Ваткин заметался, подыскивая приличное объяснение, как тут из комнаты появилась Софья Андреевна. С губы ее свисала оливковая нить. Ваткин не придумал ничего умнее, как сказать «познакомьтесь, это моя мама». А Софья Андреевна вдруг сделала легкомысленный книксен и запела про сладкие, медовые титечки.
Издатель рявкнул «идиоты», кинул в Ваткина тетрадь, схватил пальто и вышел вон, не забыв садануть дверью.
Вид у матери Ваткина был счастливый и просветленный, и они пошли пить чай с конфетами.
Говорю же, Ваткин – хороший сын, и спокойствие Софьи Андреевны для него дороже собственных амбиций.
Позже, когда мы допивали коньяк, Костя сказал, что «и правильно, что она сгрызла его пуговицы, потому что репутация у этого альманаха так себе, и не стоит начинать путь в большую литературу, публикуясь в сомнительных изданиях».
«Фактически, - сказал Костя, - она спасла твою честь». «Мать есть мать», - ответил Ваткин не без гордости.
Хотя, думаю, что ничего чести Ваткина особенно не угрожало, издатель бы рано или поздно протрезвел, и, конечно, Ваткинское наследие печатать не стал. Но чего его разубеждать? Блаженна ведь не только Софья Андреевна, а и тот, кто верует…
