Театр
В провинциальном городе не «N»,
А, скажем, «Г» - уж коли не лукавить -
Веками нет особых перемен,
Чтобы картину чётко предоставить,
Представьте ряд домишек неуклюжих,
Которые зовутся тут «жильё».
А между ними небо в грязных лужах
Находит отражение своё.
Есть рестораны, что сродни буфету,
Подъезды, пахнущие точно как сортир,
И памятник на площади поэту,
Что птицы приспособили под тир.
Всё как везде: беседки с алкашами,
Лысый мужик, на поводке питбуль,
Пара церквей с хапугами-попами,
Что обдирают набожных бабуль.
Здесь власть, откормленная непрерывной мздою,
Жиреет, как на грядке кабаньё.
Передаются бранью площадною
Изустно сплетни, кляузы, враньё.
Однообразный стиль архитектуры
По самой воровской, бесстыдной смете.
Из достижений мировой культуры
Лишь небольшой театрик на бюджете.
И вот об этих тут подмостках речь.
Театр! Как пышный лебедь среди уток.
Как в холодильник установленная печь.
Как леди средь бордельных проституток.
Сей чуждый, инородный элемент
Был местными воспринят с подозрением.
У них ведь фраза: «Ты интеллигент!», -
Считалась самым грубым оскорблением.
И в храм искусства часом шли погреться,
Когда в округе буйствовала вьюга.
Или мужчины, не сумел кто отвертеться, -
Чтоб платье новое смогла надеть супруга.
Актёрство соответствует призванию,
А тут посмотришь, право же, смешно.
Ведь вместо слова «труппа» их названию
Скорее б слово «трупы» подошло.
Четыре вялые, вальяжные старухи,
Что Колизей застали до руин,
Три мужичка, унылые, как мухи,
Что пьют вместо воды «Валокордин».
Почти слепая костюмерша Зоя,
Лишённый вкуса и таланта режиссёр,
Сто лет не выходивший из запоя,
С лицом а-ля «хронический запор».
И зритель в панике от них бы мчался прочь,
Но в жизни нашей так порой бывает:
Чем непрогляднее сгустившаяся ночь,
Тем ярче в небесах звезда сияет.
В среде паяцев, клоунов, шутов,
Назло опухшим рожам их бульдожьим,
Сверкала красками всех на земле цветов
Та, что была актрисой с даром Божьим.
Среди ролей, костюмов и зеркал,
Она светилась, Солнце затмевая.
Как будто сам Господь поцеловал
И в мир пустил: играй, моя родная.
И зритель рядом видел Клеопатру,
Он Галатею лично лицезрел.
Шекспира дух носился по театру,
Когда Джульеттой ангел смерти овладел.
Жалели Сирано. Его Роксана
В любви другому искренне клялась.
И дьявол хохотал, когда Оксана
Над кузнецом Вакулой измывалась всласть.
В её повадках было что-то королевское,
А в роли Маргариты - ведьмовскОе.
Её Любовь Андреевна Раневская
Лишила бы и Чехова покоя.
Гремело в голосе торнадо манифеста!
И даже в шёпоте звучал особый смысл.
Смотрели все лишь на неё, когда без текста
Стояла среди прочих у кулис.
Но, отслуживши мессу Мельпомене, -
И музе Талии принесши в жертву смех,
Актриса шла домой - варить пельмени,
Забыв аплодисменты и успех.
А утром – постирать, помыть посуду,
Из-под дивана вымести всю пыль,
И снова помогать свершиться чуду,
И превращать мечту о счастье в быль.
А нужно ли идти на чувств затраты?
На душу ведь заплаток не нашить.
Ради десятка зрителей мордатых
В себе эмоций Угли ворошить.
Но если хоть один из них иначе
Посмотрит на постылый сердцу мир,
И просто улыбнётся людям, значит
Она кому-то тоже ориентир.
Ведь чтобы с курса рейс души не сбился,
Средь чёрных дыр, галактик и планет,
Ты должен делать то, зачем родился,
Другого смысла в этой жизни нет.
