Война никогда не меняется
Оросилось невинное небо
Смогом и пеплом,
Яростью и гневом,
Изнемогая от людского нрава.
Это просто начался новый день
Под кровожадным знаменем войны.
Где непременно багрянца испьёт сирень,
Где озера и поля давно уж не спокойны,
Где соловьиное пение заменит гул сирен.
И нет. Ни тех, кто песней завлекает,
А тех, что затаится в подвалах наставляет.
Ведь вот-вот окрестности скуёт пламень:
Взведены курки, разогрета гаубица.
Набирает высоту стальной ястреб.
Угрожающе глядит броненосцев эскадра,
И до блеска отполировано дуло автомата.
А значит, кому-то сегодня снова будет 0 лет
Коль один меткий выстрел – и тебя нет.
Но, все-таки, какой чудной род людской.
Властям по нраву слать в очередной бой,
Точно пешки, игрушек из солдат, на убой.
Ну, а что с того, что мрет народ простой?
Подумаешь, мальчишки лет пяти,
Прячась в глуши,
По несчастной прихоти судьбы,
Познакомились с безжалостными минами.
Распрощались с жизнями.
Пропали без вести.
И только девочек косы
Скроют их кости.
Ну, так что? Кто звал, Кто за войну подпевал
Встречайте – Ад в гости.
А кто дрожал и трепетал,
О спокойствии грезя, закройте рты.
Вы – нищета, с вами не ведутся счета.
Ведь у верхушки есть идеалы,
Воплощенные в грандиозные планы.
А вы, будьте добры, излить за них сполна,
Беспрекословно выполнив волю вождя,
Пылающей крови. Жертвенных слез.
За что, быть может, вас наградят
Медалью и почестями, восприняв всерьёз,
Поставят в пример ваш отважный отряд.
Но и вами наполнится чаша сия,
Егда изможденные
Тягостным бременем приказа,
С поля брани в тыл отступая,
Едва ли на смерть не сражённые,
Вспомните меня – парня простачка,
Что бойко отчизну защищал,
За правое, сердцем верил, дело воевал.
В тот миг, когда бежал, окутанный туманом
Под огнестрельным градом,
Будучи парнишкой партизаном.
С перевязанной ногою,
Изувеченной стрельбою,
Мчался прочь от оккупантов войск,
Обессиленный от, казалось бы, геройств,
С докладом в штаб-квартиру генерала
Чрез пламенем объятые леса
Чрез загребущие, вязкие болота,
Стараясь избежать взрыва снаряда,
Извергнутого пушкой грозного танка.
Но, забыв обо всем, зажмурил очи
Не смея вспоминать о потерянных друзьях,
Об их стонах и разорванных конечностях,
Продолжал бежать в пучине мрачной ночи
Где, будто бы во сне, думал лишь о семье.
О том, как по утрам улыбке матери был рад
И о скорби её об ушедшем на войну отце.
Тогда я обязался хранить родных как клад,
А сейчас остается только вспоминать:
О неугомонном младшем брате-сорванце,
Что с косным котом, так любящем поспать,
Под утренней зарей резвился по ниве;
О, ни в чем невинной, златовласой сестре,
В пионерской форме, из одуванчиков венце,
Что, глупая, дурёха, в предвоенный час,
Во все соседские и прочие дома, мчась,
Рвалась, пыталась всем помочь,
Но порой: всем помочь никто невмочь.
И, ни за что нельзя забыть
О пролитых близкими слезах,
Когда вступил в партизанский я отряд.
Ведь тускнели ряды наших вояк,
«А пред родиной честь главу склонять:
Границы, небо, землю, семью оборонять». –
Так благородно трубила наша власть,
Что никогда не захлопнет пасть,
Сколько бы стражей не успело пасть.
И чуть ли не костьми лёг на алтарь войны,
Как павшие, по оружию, братья мои
После изнурительной за родину борьбы,
Под натиском наступавшей рати.
Лишь надежда ещё хоть раз повидать мать
И в объятиях отчаянных крепко-крепко сжать
братца-сорванца с добродушною сестрою,
Не позволила приклониться пред судьбою
Только так, раскрыв веки, поклялся я навеки,
Взывая к небу, что плюётся бомбами,
Непременно добраться до деревни родной,
Пусть хоть унесёт меня девятой волной.
Но меня ждал лишь протяжный хриплый вой.
Ведь всегда конвейер смерти – звался войной.
На подступах к деревне возникли те кресты,
Что стали баррикадами из плоти человечьей,
На тех крестах висели чудовищные жертвы,
Прибитые гвоздём, вереницей лютых увечий,
Что призваны напрасным пугалом служить
По трусливо-безумной воле властителей,
Кои готовы ради своей шкуры людей губить,
Лишь бы никто не достал их – небожителей.
«А как же?» – закричал я – «Что ж моя семья?».
Не эти ли, сестрицы глаза самого синего льда,
Беспомощно поникшие у крайнего креста?
Чьё не почувствовать мне более серцебиения,
Глядат на землю, где мать,
Что мертвенно-бледное тело в синяках,
Рванное в клочья платье, в крови пятнах.
Никак не в силах перестать,
Тлеющее тело братца ласкать.
И что же? Каков итог? Кого я спас?
Не уберег: ни мать, ни сестру, ни брата.
Отца ж подавно не видать,
И вся родина облачилась во власть,
Стоило лишь мне к груди матери припасть,
Как тут же был послан «родины» снаряд –
Последний, предсмертный мой приказ:
«Целуй, марионетка, землю – мать.
Да чти посмертно нашу священную власть».
Так вспомните же, братцы, слова мои
В погибель час,
В безбожный миг,
Когда окружат вас с одной стороны:
Батальоны наступающих убийц;
Когда с другой стороны не дадут отступить:
Прицелы в затылок союзных, но тех же убийц
Коль ни шагу назад,
То как ещё доказать
Что не правит балом милосердие,
Что, несмотря на всё ваше усердие,
Блаженного блага не отыщется,
Лишь кровью земля пропитается
Ведь война никогда не меняется.
