ОДИССЕЯ. Песнь пятая
ОДИССЕЯ
Песнь пятая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
Эос, покинув прекрасное ложе Тифона, который
Ею с земли был похищен и стал по велению Зевса
И по уловкам богини бессмертным любовником, – рано
Встала с постели его и на небо лазурное вышла,
Чтобы сиять для блаженных богов, а равно и для смертных.
Боги с утра собрались на великий совет. Восседавший
В тучах гремящих Отец-Громовержец открыл заседанье.
Стала Афина Паллада рассказывать про Одиссея,
У Калипсо потерявшего многие годы в неволе.
«Зевс, наш Отец и Владыка! Блаженные, вечные боги!
Кротким, благим и приветливым быть уже нынче не может
Царь ни один на земле, но, сурово из доброго сердца
Правду изгнав, пусть же каждый из них притесняет бесстрашно
Честных людей, если все вы могли позабыть Одиссея,
Доброго, мудрого, каждым в Итаке любимого; если
Все вы могли позабыть, что итакцев отец благодушный,
Брошенный бурей на остров, несчастье великое терпит
В светлом жилище могучей богини, которая силой
Им овладела, и путь для него уничтожен возвратный.
Нет корабля, нет людей мореходных, с которыми мог бы
Он безопасно пройти по хребту многоводного моря.
Нынче и сына его, Телемаха, враги захотели
Жизни лишить – по-разбойному в море напасть вероломно.
В Лакедемон он недавно уплыл, чтобы новости сведать
Про Одиссея».
Но туч собиратель Афине ответил:
«Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело.
Ты не сама ли решила, что юношей этих разгульных
Сам Одиссей уничтожит, вернувшись домой? Ну а сына
Царского ты проводи осторожно сама. Безусловно,
Это по силам тебе. Невредимо пускай возвратится
В милую землю свою Телемах. А за ним и злодеи,
Не совершив злодеянья, пусть тоже в Итаку вернутся».
Так ей ответив, к Гермесу Небесный Отец обратился:
«Славный наш вестник Гермес! Быстро к нимфе прекраснокудрявой
Нынче лети объвить от богов, что отчизну увидеть
Срок наступил Одиссею, упорному в бедах. Он нынче
Путь совершит без участия свыше, без помощи смертных.
Морем, на крепком плоту, встретив много опасностей, все же
В третью неделю достигнет он берега Схерии тучной,
Где обитают родные богам феакийцы. Окажут
Почесть они Одиссею, как богу бессмертному. Вскоре
На корабле их отплыв на любимую землю Итаки,
Меди и золота, разных одежд драгоценных в подарок
Славный герой наш получит, и столько, что даже из Трои
Он не привёз бы добычи в таком изобилии, если
Смог бы домой беспрепятственно после сражений вернуться.
Так, напоследок, по воле судьбы, он возлюбленных ближних,
Землю отцов и богато украшенный дом свой увидит».
Так он сказал. И заботливый вестник решений всевышних,
К светлым ногам привязав золотые подошвы, повсюду,
И над водой, и над лоном земли, проносившие бога
Легче незримого ветра, – взял в руки свой жезл волшебный,
Сон наводящий на бодрых по воле его, а у спящих
Сон прогоняющий. В путь свой пустился. В мгновение ока
Он уже был над Пиерией, к морю спустился и чайкой
Стал быстрокрылой. Легко над пучиной помчался. И остров,
Скрытый волнистою далью, глазам его зорким явился.
Берегом к тёмному гроту пошёл он, где светлокудрявой
Нимфы обитель была. Калипсо он в пещере увидел.
Пламя трескуче сверкало в её очаге. И весь остров
Был благовонием кедра и дерева жизни накурен,
Ярко пылающих. Голосом звонко-приятным богиня
Пела, склонясь к челноку золотому за тканью узорной.
Тополи и кипарисы, привольно разросшись, в пещеру
Вход заслоняли. А в кронах густых беззаботно гнездились
Копчики, совы, вороны крикливые, шумною стаей
Целыми днями по взморью ходящие в поисках корма.
Сетью зелёною стены глубокого грота окутав,
Рос виноград, и с ветвей его спелые гроздья свисали.
Светлые струи ручьёв разделяли владения сада.
И зеленели луга, уголок Калипсо окружая
Свежестью нежных фиалок и множества злаков цветущих.
Если бы в это местечко бессмертный однажды надумал
Путь свой направить, – и он бы замедлил шаги в изумленье.
Был изумлён и посланник небес, но, смирив восхищенье,
В грот осторожно вошел. Калипсо, шаг воздушный заслышав,
С первого взгляда узнала в вошедшем небесного гостя.
(Быть незнакомы друг другу не могут бессмертные боги,
Даже когда между ними безумно большое пространство).
Думал Гермес Одиссея застать в затенённой пещере,
Но в это время несчастный сидел на утёсе и плакал.
Горем и вздохами душу питая, там дни проводил он,
Не отрываясь, смотря, как безумный, в пустынное море.
В кресло богатой работы Гермеса присесть приглашая,
Нимфа, богиня богинь, у него с любопытством спросила:
«Эрмий (и так еще звали Гермеса), почтенный и милый
Гость мой, зачем прилетел ты? Еще у меня ты ни разу
Не был. Скажи откровенно, чего ты желаешь – охотно
Выполню просьбу твою, если это мне будет по силам.
Прежде, однако, ты должен принять от меня угощенье».
Быстро богиня поставила стол перед гостем достойным,
В чаше ему золотой подала растворённый искусно
В дивной амброзии сладкий пурпурный нектар чудотворный.
Душу свою насладив богоизбранной сладостной пищей,
Так неспеша он ответствовал нимфе прекраснокудрявой:
«Знать от меня ты – богиня от бога – желаешь, зачем я
Здесь объявился? Отвечу тебе, ничего не скрывая.
Зевсом я послан сюда. Прилетел не своею охотой.
Кто самовольно захочет измерить бесплодного моря
Степь неохватную, где не увидишь жилищ человека,
Тем уж полезного, что он приносит богам гекатомбы?
Но повеления Зевса эгидодержавца не смеет
Между богов ни один без ущерба себе не исполнить.
Ведомо Зевсу, что скрыт у тебя злополучнейший самый
Муж из мужей, перед Троей Приама сражавшихся девять
Лет, на десятый же, город разрушив, отплывших в отчизну.
Но при отплытии дерзко они рассердили Афину.
Бурю послала на них и громадные волны богиня.
Спутников всех потеряв, этот муж злополучный был брошен
Гневной стихией на твой, Калипсо, удивительный остров.
Требуют боги, чтоб ты отпустила страдальца на волю,
Ибо ему не судьба умереть далеко от отчизны.
По начертаниям Неба, возлюбленных ближних, родную
Землю свою и свой дом долгожданный он должен увидеть».
Так он сказал. И богиня богинь, Калипсо, содрогнувшись,
Голос возвысила и обронила крылатое слово:
«Боги ревнивые! Сколь вы безжалостны и непреклонны!
Вас раздражает, когда мы, богини, приемлем на ложе
Смертного мужа и нам он становится милым супругом.
Так Орион светоносною Эос был некогда избран.
Гнали вы гневно любовника, праздно живущие боги,
Гнали, покуда коварно-жестокой стрелой Артемиды
Не был внезапно сражён породивший горячую зависть.
Так Ясион был прекраснокудрявой Деметрою избран.
Сердцем его возлюбя, разделила с ним ложе богиня
В поле, распаханном трижды. Но вскоре о том извещён был
Зевс, и его умертвил он, свой огненный гром на счастливца
Грозно низринув. А нынче и я Небеса прогневила
Тем, что тонувшему в море мой остров явился спасеньем.
Смертного здесь приютив и заботясь о нём, я хотела
Дать ему вечную молодость и неземное бессмертье.
Но не исполнить желания Зевса, тем более если
Это его повеленье, не может никто, даже боги.
Пусть – если так своевольно желает владыка Олимпа –
Морю предастся мой гость – я помочь ему буду не в силах.
Нет корабля, мореходов надёжных, с которыми мог бы
Он безопасно пройти по хребту многоводного моря.
Дать лишь совет осторожный я вправе, чтоб гость мой отсюда
Мог беспрепятственно в милую землю отцов возвратиться».
Ей отвечая, сказал благовестник бессмертного Зевса:
«Волю отца уважая, немедленно вышли отсюда
Пленника, чтоб не навлечь на себя роковую немилость».
Так ей сказав, удалился мгновенно небесный посланник.
Волю приняв Олимпийца из уст благовестного бога,
Светлая нимфа пошла к Одиссею, который недвижно
В горе великом сидел на утёсе прибрежном, и слёзы
Были в глазах его. Капля за каплей в тоске непрестанной
Жизнь для него утекала вдали от любимой отчизны.
Холоден сердцем к богине, он ночи делил без желанья
С нимфой прекрасной. А дни проводил на печальном утёсе,
Горем безжалостным душу питая и взглядом угасшим
Вдаль устремляясь, как будто желая осилить пространство.
Близко к скале подойдя, Калипсо Одиссею сказала:
«Слёзы, несчастный, утри и не трать в сокрушенье ненужном
Жизни, по сути, прекрасной. Тебя отпустить на свободу
Я благосклонно решила. Топор мой возьми медноострый.
Брёвен в лесу наруби, чтоб из них было можно составить
Годный для плаванья плот. По краям из увесистых брусьев
Сделай перила, поскольку с перилами плыть безопасней.
Хлебом, водой и пурпурным вином я тебя обеспечу,
Дам и одежды тебе, и напрявлю стремительный ветер,
Чтобы любимой отчизны достиг ты в ближайшее время.
Сделаю всё, что угодно бессмертным богам. А самой мне
С ними равняться и властью, и разумом было бы глупо».
Так говорила она. Но, услышав ее, содрогнулся
Пленник, сдружившийся с бедами, голос возвысил:
«В мыслях твоих не спасенье моё, а зловещее что-то.
Как же могу на плоту переплыть я широкую бездну
Страшного, бурного моря, когда и корабль надёжный
Редко по ней проплывает с божественным ветром попутным?
Нет, против воли твоей не взойду я на плот ненадёжный
Прежде, покуда сама ты, богиня, не дашь мне великой
Клятвы, что мне никакого вреда не замыслила нынче».
Так он сказал. Калипсо же, богиня богинь, улыбнулась,
Щёку ему потрепала рукой и сказала с любовью:
«Право, хитрец ты большой, и чрезмерно твой ум осторожен.
Странное слово, однако, ответствуя мне, произнёс ты.
Но я клянусь и землёй плодоносной и небом великим,
И всемогущего Стикса подводной водой – нерушимой,
Страшною клятвой клянусь, от которой и боги трепещут,
Этою клятвой клянусь, что тебе я вреда не желаю.
Нет, я советую то, что сама для себя избрала бы,
Если в таком же, как ты, затрудненье была непомерном.
Правда святая и мне дорога. Не железное, верь мне,
Бьётся в груди у меня, а горячее, нежное сердце».
Так поклялась Калипсо. Впереди Одиссея поспешным
Шагом пошла, и поспешно пошёл Одиссей за богиней.
С нею (с бессмертною смертный), достигнув глубокого грота,
Сел удручённо в богатое кресло, где только что Эрмий
Волю богов извещал. Калипсо и ему предложила
Пищи, но только земной, чем всегда насыщаются люди.
Место напротив его заняла. В это время рабыня
Ей подала благовонной амврозии в сладком нектаре.
После того, как закончилась трапеза, нимфа сказала:
«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный!
В милую землю отцов наконец отправляться надумав,
Хочешь немедля меня ты покинуть. Но только бы знал ты,
Только бы сердцем почувствовать мог, на какие несчастья
Рок осуждает тебя до того, как в Итаку вернёшься, –
Ты бы остался со мною в моём безмятежном жилище.
Ты бы бессмертным, возлюбленный, стал, словно боги Олимпа.
Но всей душою ты жаждешь свиданья с любимой женою,
Ежеминутно крушась и печалясь. Вот думаю только,
Что ни лица красотою, ни стройностю стана не хуже
Я Пенелопы твоей. Да и смогут ли смертные жёны
С нами, богинями, спорить земной красотою своею?»
Так, отвечая богини, сказал Одиссей многоумный:
«Выслушай, светлая нимфа, без гнева меня. Я, конечно,
Знаю и сам, что не может с тобой Пенелопа сравняться
Ни красотою лица своего и ни стройностью стана.
Всё же, однако, всечасно крушась и печалясь, хочу я
Дом свой увидеть и сладостный день возвращения встретить.
Если же кто из богов мне пошлёт неотступную гибель
В тёмной пучине морской, я привыкшим к несчастиям сердцем
Выдержу новый удар. Их немало со мною случалось
В море и в битвах. Пусть будет и нынче со мной, что угодно
Зевсу бессмертному». Так он сказал. За морскую хребтину
Солнце зашло. Тьма окутала остров. Во внутренность грота
Наши герои вошли и любовью всю ночь наслаждались.
Вышла из тьмы молодая с перстами пурпурными Эос.
Встал Одиссей, надевая привычно хитон и хламиду.
Светло-серебряной ризой из ткани прозрачно-воздушной
Плечи одела богиня и поясом золототканным
Стан опоясала. Тонкий покров с головы опустила.
Кончив с одеждой, она подыскала топор Одиссею –
Сделанный как для руки его, в меру увесистый, крепкий,
Медный, с обеих сторон заострённый, насаженный плотно
На рукоятку из твёрдой оливы. Потом она скобель
Острую из кладовой принесла. И пошла с Одиссем
В лес островной, где росли тополя величавые, ольхи
И первозданные сосны, сухие от жаркого солнца.
Лес показав, Калипсо удалилась в пещеру. А пленник
Тут же принялся деревья рубить. За короткое время
Двадцать внушительных брёвен лежало в лесу на поляне.
Острою медью очистил он гладко и выстругал ровно
Брёвна, чтоб тесно они прилегали боками друг к другу.
Вскоре сюда Калипсо с буравом возвратилась. Буравить
Стал Одиссей собираемый плот. И стяжными болтами
Брусья и брёвна прошил, укрепив всю постройку надёжно.
Дно, основанье плота, он оставил широким. Такое
Муж, в корабельном искусстве прославленный, строит на прочном
Судне, носящем товары купцов по морям беспредельным.
Плотными брусьями крепкие рёбра связав, напоследок
В гладкую палубу сбил он дубовые толстые доски.
Мачту поставил. На ней укрепил поперечную рею.
Сделал кормило, чтоб в море под парусом мог управлять он
Грубым подобием судна. Для хода надёжного в море
Тяжестей разных на дно набросал. В это время богиня
Крепкой ему принесла парусины. И, парус устроив,
Он рычагами могучими сдвинул свой плот неподъёмный
В завадь глубокую, возле которой трудился усердно.
Так Одиссей на четвёртые сутки закончил работу.
Утром богиня богинь снарядила любимца в дорогу.
Баней его освежив, облекла в дорогую одежду.
То, что в пути пригодится, в мехах принесла необъятных.
В первом – напиток божественный, дивную силу дающий.
А во втором – ледяная вода из источника возле
Грота богини богинь. Ну а в третьем – добротная пища,
Ту, что берут в путешествие морем плывующие люди.
Тут Калипсо призвала благовеющий ветер попутный.
Радостно парус направил в открытое море и ветру
Вверил судьбу свою наш путешественник. Мощной рукою
Руль обращая, до ночи он правил плотом. Но и ночью
Сон не сомкнул его глаз. Неустанно смотрел на Плеяды
И на Медведицу (в людях она Колесницей зовется).
Путь согласовывать с нею ему Калипсо подсказала.
Надобно плыть, чтоб она оставалась по левую руку.
Вот уж семнадцатый день опустился в пучину морскую.
Вдруг в восемнадцатый видимы стали вдали над водою
Горы земли феакийской, по сути, уже недалёкой.
Чёрным щитом на туманном просторе она простиралась.
В это мгновенье земли сотрясатель могучий, покинув
Край эфиопов, с далёких Солимских высот Одиссея
В море увидел. И сразу узнал. И разгневалось сердце.
Злобно лазурнокудрявой тряхнув головой, он воскликнул:
«Как! Неужели бессмертные боги, пока в эфиопском
Крае я праздновал, мне вопреки, на совете решили
Дружно помочь Одиссею?! Еще бы немного и он бы
На феакийской земле оказался, а здесь по веленью
Зевса всесильного цепь оборвётся несчастий великих,
Так спеленавшего в прошлые годы героя Эллады.
Впрочем, еще я успею, несчастного, горем насытить».
Так он сказал и, великие тучи подняв над пучиной,
Грозным трезубцем он воды взбурлил, и опасная буря
Небо и море смешала, и чёрная ночь опустилась,
Враз поглотив всё пространство. Казалось, все ветры
Дружно сошлись над плотом Одиссея, все боги морские
Волны подняли до самых небес и оттуда их снова
Бросили на рукотворное судно с невиданной злостью.
В ужас пришёл Одиссей, задрожали колени и сердце.
Скорбью объятый, к себе самому он в душе обратился:
«Горе мне! Вновь закрутили меня водопады несчастий.
С трепетом вижу теперь, что богиня богинь не ошиблась,
Мне предсказав, что пока не достигну отчизны, я в море
Встречу напасти великие. Правду богиня сказала.
Страшными тучами грозное небо от края до края
Зевс громовержец наполнил. Привёл в небывалую ярость
Глуби морские. В невиданном гневе вскипевшая буря
Словно вобрала в себя всех ветров непомерную силу.
Гибель моя наступила. О, тысячекратно счастливей
Те из данайцев, что пали в жестоких сраженьях под Троей.
Было бы лучше, когда бы погиб я над телом Пелида
От меднокованных копий, которые чуть ли не тучей
Брошены были в меня из бегущей шеренги троянцев.
С честью б меня погребли, и была б от ахеян мне слава.
Ненче ж судьба мне бесславно-печальную смерть посылает».
В это мгновенье большая волна поднялась и расшиблась
Вмиг над его головой. И стремительно плот закружился.
Схваченный ветром, он с палубы в море упал, выпуская
Руль из руки. Мигом мачта сломалась от ярости ветра.
В море далёко снесло и развившийся парус, и рею.
Долго вода в глубине роковой Одиссея держала.
Не было сил, чтобы выбраться кверху под страшным напором
Мощной волны и от тяжести мигом набрякшей одежды,
Той, что ему Калипсо подарила от чистого сердца.
Вынырнул всё-таки он, извергая солёную горечь
Влаги морской. С бороды и кудрей изобильно стекали
Струи воды. Но он тут же свой плот исковерканный вспомнил.
По высоченным волнам он погнался за ним, ухватился,
Влез на него и на палубе сел, избавленью не веря.
Плот, между тем, по кипящей пучине безумные волны
Дико носили. Как будто осенний Борей по равнине –
Высохший, сорванный, сбитый и скатанный плотно репейник.
Но Одиссея увидела Кадмова дочь Левкотея,
Некогда смертная дева, по воле владыки Олимпа
Ставшая белой богиней – богиней вскипающей пены.
Стало ей жаль Одиссея, свирепой гонимого бурей.
С моря нырком легкокрылым она поднялась и, спустившись
На исковерканный бурею плот, Одиссею сказала:
«Бедный! За что Посейдон, ненавистник земли, так ужасно
В сердце разгневан своём и с тобой так упорно враждует?
Впрочем, тебя не погубит он, смертного, сколь бы ни тщился,
С этого дня на себя положись (ты я вижу, разумен).
Мокрую скинув одежду, свой плот уступи произволу
Гневных ветров и бесстрашно бросайся в опасные волны.
Вплавь доберись до земли феакийской – там встретишь спасенье.
Дам покрывало тебе чудотворное. Им ты покроешь
Грудь, и тогда не страшись никакого несчастья. Но только,
Путь свой нелёгкий окончив, рукою к земле прикоснёшься,
Тут же сними покрывало и с силою брось его в море,
И уходи поскорей, не пытаясь назад оглянуться».
И с головы Левкотея ему подала покрывало,
Тут же в нырка превратилась и в чёрной пучине исчезла.
Стал на вертлявом плоту размышлять Одиссей богоравный.
Скорбью объятый, сказал он в печали занывшему сердцу:
«Горе! Наверно, замыслив недоброе, хочет богиня
Гибель навлечь на меня, посоветовав плот мой оставить.
Нет же, я плот не оставлю. Не близок еще, я приметил,
Берег земли, где, сказала она, ждёт меня избавленье.
Буду с надеждою ждать я, покуда ещё невредимо
Судно моё и надёжно повязаны брусья и брёвна.
Но если страшная буря не стихнет и плот мой разрушит,
Вплавь попытаюсь добраться до берега. Что уж тут делать...»
Этой порой, как пловец колебался рассудком и сердцем,
Гневно поднял из глубин Посейдон, потрясающий землю,
Яростной мощи волну, высотой с поднебесную гору.
И этой мощью невиданной грянул о плот Одиссеев.
Словно от вихря сухая солома, лежащая кучей,
Вмиг разлетается, так же и плот, разорвавшись на части,
Был по кипящей пучине рассеян. На счастье скитальца,
Бруса весомый остаток упал от него недалёко.
Быстро доплыл до него Одиссей и, как будто на спину
Раньше коню боевому, на брус одичалый взобрался.
Быстро одежду стащил, что ему Калипсо подарила.
Грудь обвязал покрывалом, оставленным белой богиней.
Плыть изготовившись, бросился в шумные волны седые.
Это увидев, земли сотрясатель, тряхнув головою, воскликнул:
«По морю бурному плавай теперь на свободе, покуда
Люди, любезные Зевсу, тебя благосклонно не примут.
Будет с тебя! Не останешься, думаю, мной недоволен».
Так он сказал, и погнал длинногривых коней и умчался,
Быстрый, в Эгию, в чертогах которой он жил беззаботно.
Добрая мысль пробудилась в тот миг в благосклонной Палладе.
Всем злополучным ветра заградив волей Неба дорогу,
Только Борею она разрешила свирепствовать в море.
Но в то же время веленьем своим возникавшие горы
Яростных волн укрощала, чтоб мог, не погибнув меж ними,
Небу угодный пловец оказаться в краю феакийцев.
Так он два дня и две ночи боролся с волнами, и гибель
Множество раз неизбежной казалась. Когда же с началом
Третьего дня на светлеющем небе коней своих Эос
Над затемнённой землёю пустила, великая буря
Вдруг успокоилась. С гребня волны усмирённой увидел
Берег усталый пловец. Небывалая радость проснулась
В сердце его. Так ликуют, бывает, несчастные дети,
Если отца уж дыхание смерти касалось, и всё же
Волей богов олимпийских он к жизни угасшей вернулся.
Силы напряг Одиссей, чтоб скорей оказаться на твёрдой,
Яркозелёной земле. Но чем больше он к ней приближался,
Тем всё отчётливей слышал, как бились о скалы буруны.
Вскоре увидел пловец, что сплошные утёсы и скалы
Берег собой представляли, и волны кипели и выли,
Злобно бросаясь на них. Ни залива, ни ровного места
Не было на берегу, только в пене утёсы и скалы.
В ужас пришёл Одиссей, задрожало усталое сердце.
Скорбью объятый, сказал он себе с сожаленьем великим:
«Горе! Зачем мне дозволил увидеть нежданную землю
Зевс? И зачем до неё я доплыл, пересилив пучину?
К острову с моря, я вижу, нигде невозможен мне доступ.
Острые рифы повсюду. С невиданной яростью плещут
Волны. Отвесной стеной возвышается берег опасный.
Море же здесь глубоко, и нет места, где было бы можно
Твёрдо ногой опереться, чтоб гибели верной избегнуть.
Если пристать попытаюсь, то буду жестокой волною
Схвачен и брошен на укамни зубчатые, тщетно истратив
Силы. А если кругом поплыву, чтоб узнать не найду ли
Где-нибудь берег отлогий, а может, и пристань, то снова
В море, боюсь, унесёт меня буря, и демон враждебный
Мне на погибель чудовищ пошлёт из разгневанной бездны.
Знаю, как злобствует против меня Посейдон земледержец».
В эту минуту, когда колебался рассудком и сердцем,
Был Одиссей налетевшей подхвачен волной и на стену
Берегового утёса размашисто брошен. Наверно,
Этою мощью он был бы разбит, если б только Афина
Вовремя не подсказала ему за уступ пролетавший
Крепко схватиться. И в это же время волна на возврате
Сшибла с утёса его и отбросила в тёмное море.
Кожи лоскутья остались от рук Одиссея на камне,
Оторвала от которого гневного моря стихия.
В бездне солёной бесследно бы канул пловец невезучий,
Если бы в душу его не вселила отваги Афина.
Против движенья волны, устремившейся прянуть на камни,
С нечеловеческой мощью он начал грести и нежданно
Выбрался из круговерти буруна и вдоль побережья
Стал продвигаться, и вдруг перед устьем реки светлоструйной
Он оказался. Какое прекрасное место спасенья
Вдруг Одиссею предстало! С молитвою он обратился
К богу реки:
«Кто бы ни был ты, славный владыка потока
Чистой воды, я к тебе прибегаю, спасаясь от гнева
И бесконечных угроз Посейдона. Всегда благосклонно
Вечные боги внимают молитвам несчастных скитальцев.
Много я бед претерпел. Дай, великий владыка, защиты!»
Так он молился. И бог, укротив свой поток, успокоил
Волны и, тишь наведя на прибрежное море, речное
Устье пловцу отворил. Одиссей, напрягая все силы,
Мели прибрежной достиг. Но его подкосились колени.
Тело распухло. Вода изо рта и ноздрей на песчаный
Хлынула берег. И ум его в чёрный провал погрузился.
После, когда возвратилась угасшая память, очнулся,
На ноги встал Одиссей и, припомня наказ Левкотеи,
Снял покрывало с себя и, в воде намочив, на стремнину
Речки, впадающей в море, закинул. И в это же время
В руки богиня его приняла. Одиссей от лагуны
Быстро пошёл к тростнику и на тёплую бросился землю,
Жадно целуя её. И сказал он усталому сердцу:
«Горе мне, горе! Что должен ещё претерпеть я от неба?
Если у речки я ночь проведу, то, пожалуй, простыну.
Воздух пронзительным холодом веет с реки перед утром.
Если же там, на пригорке, под кровом прогретого леса,
В чаще кустов я засну, то, наверно, не буду пронизан
Ночи дыханьем. И сном исцелюсь благотворным. Но как бы
Мне не достаться в добычу зверям, обитающим в чащах».
Так размышлял он. Ему, безусловно, казалось удобней
Выбрать последнее. В лес он пошёл, от реки недалёко
Росший вразброс на холме. Две сплетённые крепко оливы
Выбрал. Одна плодоносна была, а другая бесплодна.
В сень их проникнуть не мог ни холодный, предутренний ветер,
Ни обжигающий зноем, сияющий Гелиос. Даже
Если бы дождик пошёл, не пронзил бы их свода густого.
Здесь Одиссей свой ночлег обустроил. Опавшие листья
В пышную кучу собрав, он под ними уютно зарылся.
Как под золой головню неугасшую пахарь скрывает
В поле далёко от места жилого, чтоб пламени семя
В ней затаиться могло, теплоту до поры сохраняя,
Так Одиссей под листвою зарывшись, хранил, пригреваясь,
Тела тепло. И дремотою сладкой Афина смежила
Очи его, чтоб вернуть ему силы. И крепко заснул он.
Конец пятой песни
