Из невидимого ситечка мелко-мелко моросит дождь. Небо сине-голубое, как выцветшая джинса, а солнце слепит свежевымытым стеклом фонарика. Всё равно не отвожу глаза. Ты просишь не смотреть вверх, знаешь, что голова непременно закружится и я начну падать, но крепко обнимаешь, ведя к букинисту. И ворчишь — сдался же мне томик Гамзатова.

 

Слева душераздирающе кричат клаксоны автомобилей, но ни один не сбрасывает скорость. По обочине бегает девочка, пытаясь поймать встрёпанного голубя. «Каздый ахотник зелает знать...» — проговаривает кудряшка, но не помнит окончание присказки и начинает снова.

 

Голубь против объятий.

 

Девочка Вера сидит у меня на коленях и рассказывает про подругу Малинку, к которой пришёл класивый папа и злая мама, а потом — сказку про огненную ящерку, кушающую спички и веточки. Слово «саламандра» слишком сложное. Вера хочет узнать, правда ли у голубя оранжевые глаза – «совсем-совсем как в ладуге?». Над душой стоит инспектор и требует немедленно отдать ребёнка. Голос женщины низкий и грубый. Вера боится и плачет, обнимая меня тонкими руками и заглядывая тебе в лицо чёрными-чёрными глазами, тёплыми и не по-детски глубокими.

 

«Ты непохожа на маму, но доблая. Забелёшь меня?».

 

В воздухе застыли невесомые капли воды, от которых отражаются радуги. Я никогда не видела, чтобы в небе стояло сразу две разноцветные арки. Самая яркая полоса правой — точь-в-точь оранжевые глаза городской птицы, сидящей на спинке лавочки. Вера смеётся и соглашается пойти на руки к воспитательнице, наконец примчавшейся из приюта. Инспектор морщится, отодвигаясь на недобрый метр, когда Вера тянет маленькие ладошки и спрашивает, придём ли мы к ней. Обещает показать ленточку, вышитую специально для неё — старшие девочки постарались. Да-да, собственную ленту.

 

Ты смотришь задумчиво и не спрашиваешь, приедем ли мы к Вере.

 

Нельзя сказать «нет».