Месть

Волчьим солнцем разбужена старая жажда клинка.

Ночь, пропахшая дымом, тревожна, полынно-горька.

Маслянисто блестит и чуть слышно бормочет река.

Раз-два-три — ты же спрятался, враже? — пойду-ка искать.

 

Помнишь, тени метались в оранжевом свете костра…

Год прошёл — но видения живы, как будто вчера:

тонкой сломленной веткой лежит у порога сестра,

рядом, раненый в грудь, я оставлен тобой умирать.

 

Позабыли в гордыне обычаи наших отцов —

мы не вешали трав у дверей и не сыпали соль,

оберегов не прятали в илистый вязкий песок,

а, беспечные, жили от гибели на волосок.

 

На призыв твой откликнувшись, вышли из сонных болот

те, кого вожделение крови горячей ведёт.

За обиду пустяшную вызрел чудовищный счёт —

рвутся демоны к людям, приманены лунным лучом.

 

Мы вдвоём — сохранившие знания древних времён —

ворожим, укрепляя едва уцелевший заслон.

Много сильных мужей и отчаянно-яростных жён

бьются храбро, но город ослаблен, почти что сражён.

 

Нам бы вымолить время, взбодрить угасающий дух…

Но не скоро победно споёт о рассвете петух.

На губах замирают слова, что не сказаны вслух,

мир от боли застыл, эманацией смерти набух.

 

И когда ослабели, себя исчерпали до дна,

подобраться сумел ты — и первая пала она.

За сестрой не ушёл в колыбель вековечного сна.

Враг мой, скоро вернусь, и озвучена будет цена.

 

Рунный ряд на клинке плоть пронзит и оставит печать,

заставляя, как только задремлешь, опять и опять

в бесконечных кошмарах тонуть, сотни раз умирать,

испытать и бессилия бремя, и горечь утрат.

 

Невесом и невидим, проникну за грань забытья —

любоваться, как гибнет в мучениях сущность твоя,

прислонившись к стене, за которой туманная гладь,

ждать.